И в тишине - нет тишины...

И в тишине - нет тишины
и в музыке - царит молчанье,
слоятся явью - наши сны,
в соитиях - рост одичанья,
а одиночество -
престол
Любви -
за крайней степенью отчаянья
от самого себя,
весь мир - противоречий родственных семья
и узнаваний близости лишь в будущем - пророчество,
цикадами и птицами ночными
озвучено молчальника,
врастающее в гимны неземные,
уст до срока вдохновенья
не размыкающее "Я",
любви лишённый - автором стихотворенья
становится, что назовут шедевром
лирики любовной
двадцатого столетия,
сжигаемые жизнью
в пятый угол загоняющей,
больные нервы -
бенгальскими огнями
откровений света
вышнего средь мрака
здешнего -
волшебно станут
и вся Вселенная - вдруг
обернётся кровным станом,
когда достанет у поэта мужества -
быть нежным
среди сечи,
не тычьте пальцами
заранее увенчанными,
ждущими напитанность телесную
червями,
в живое навсегда, родное око,
меняющей структуру языка,
возвышенной ценой жестокой -
речи
Второй и Чёрной речек,
над Камой проплывают облака -
моя строка,
арканит их
оконной рамой
с Голгофскими крестами
в середине
и это - моя память
о Марине
и кипарисовый ларец -
распахнут в сердце,
знавшем маятник,
приговорённой к смерти
жизни - в футляре
окольцованной металлом одиночки,
о, что вы знаете о Божьем даре,
бездумно тычущие
пальцами
в нетленные
высоковольтностью
кристаллов соли мира
строчки -
с грозой,
целующей в слезинки
Лира -
свободой росчерков
молниеносных
выживаний духа
среди тира
ценностей наносных
с их победами,
связуемыми с именем
бедняги Пирра?!
Пой
лира
моя,
пой -
над морем бед -
нетленной радости моря -
гекзаметра любви
неумирающий
прибой,
всё выживающий
в моей крови,
мне позволяющий собою оставаться -
коронованным судьбой,
не предназначенной для накопления мясных
и жировых запасов -
на бой
с любого рода
святотатством...
Закройся в комнате своей,
подъемля очи
к высям вездесущим,
произнеси всем сердцем: "Отче!"
Прощенья попроси!
Прости!
В самом себе -
лукавого не жалуй
и раз уж ты - поэт -
перо в горсти
благослови,
доверься вдохновениям,
не жалуясь нимало
на неозвученность в миру твоей любви,
чем больше дар,
тем дольше путь его
сквозь глухоту паучью
в духовность слышания,
вне торгов и свар,
свободно дышится
в миру гробов и нар -
тому, кто сам
в себе -
сухие рубит сучья
и в искренней мольбе -
находит смысла жить
созвучья,
на хламе
опыта земного -
воздвигая храм
гармонии - противоречиями
бытовых абсурдов -
наученной быть легковейной
там, где трудно,
весомой быть,
где легковесность -
к славе преходящей путь
и смелой быть,
где выедает очи
жуть...
Спокойной ночи всем,
кто вырасти над рамками
тепла золы у рабского костра,
как хрипотой укора запоздалый кочет -
не хочет,
нет ни зла и ни добра,
а только: "Аллилуйя!" -
в том, кто строчками
сквозь гибель личную -
свободу в Боге
всем и навсегда
рокочет
не всуе -
знанием дороги
через "никуда"
в речь - линчеванием пресветлых ликов - зычную,
ценой стояния
на гибельном пороге
с прорифмовкой встречи,
невстречаемых в обычной жизни толкований
смыслов, вложенных в слова: "Беда",
"Звезда",
их сталкивая лбами,
не согласно - в школе пройденной программе...
Гори,
сияй -
моё предчувствие зари,
в том, что догадкой мира гладкой - не заслуживает многолетнего труда,
мир убеждён, что обретёт Синай
на дне бокала с золотым "Аи",
ещё Державин говорил о жажде мира в строках поэтических найти
усладу,
родственную ощущению прохлады
за стаканом лимонада
в жаркий день,
что ныне
вызывает восхищенье
в сферах песнопенья -
завтра, если пелось так, как дню сегодняшнему было надо,
получит имя:
"Дребедень!"