Приговор

Тебя надо запретить очень срочно, чтоб никто не узнал о том, что ты существуешь. Чтобы вырвать с корнями - жестоко и прочно - как ненужную вещь, безумно простую и всячески сложную. Тебя надо стереть без остатка и следа: прочь, царапая белые листья бумаги испугом, затирая до дыр прожженным ластиком смуты. Прочь... И вырваться, вместе с свободой терзая кровавые путы твоих недосказанных тайн и загадок. Мир был бы чуть менее сладок, но не менее скучен. Быть может, всем было бы лучше: люди часто кромсают из памяти кроткой имена, приносящие больше не боль - ледяное спокойствие. Старая соль на заветренных ранах гудит контрабасом испуганных масок, наклеенных прочно, словно оставленных жить и погибнуть вместе с хозяином. Впрочем... Не умеем стирать мы из памяти лица, горящие чем-то беззвучным и дерзким, что царапают слух и дыханье гвоздем по немому стеклу.
Не умеем людей запрещать. Очень жаль. Вдруг бы стало кому-то и легче? Может, кто-то и стал бы дождями пытаться пилить воспаленные вены событий, открывая с движением каждым новые дни и сюжеты, но мир... Мир бы не был так пресен и сер, как бывал он туманен в волшебное "без" для меня, и тебя, и кого-то за гранью помех радиолы. Шпильки в призрачный облик сознанья втыкая беспечно, кто-то там, за границей седых облаков, улыбнется и спросит: "Зачем этим мумиям вечность, коль они в свои рамки загнали немало доверчивых песен и слов?".
И ответом окажется громкое эхо затвора, оглушительный смех револьвера в озябшей руке и патрон, раздобытый под толщей нелепого, грязного снега. Для того, чтобы снять неумелый запрет. На тебя.