Читаю Леонида Губанова

Сегодня
ЛЕОНИДУ ГУБАНОВУ.
(1946-1983) исполнилось бы 65 лет
о нем можно прочесть здесь
http://www.stihi.ru/2004/01/19-183
оригинал
"В каморке сердца грустно и светло.
И теплятся два новых увлеченья,
и девочка воздушная в метро
спешит к альбому или на вечерню.
Я почерк её бисерный кляну
и мраморные виллы обещаю,
и нищую привязанность к вину
на тротуарах узеньких встречаю.
Целую в лоб весёлею шпану,
в сырых подвалах жду седьмого неба.
Я почерк её бисерный кляну
и паутину радужного крепа.

По коридорам злобы и тоски
давно не слышно шага фаталиста.
В коморке сердца стынут образки,
дымятся сплетни, харкают горнисты.
А мне и губы больно приложить
к святой доске, что с ликом Божьей Матери,
всё время лгать и на алтарь спешить,
пока тебя цыганки не взлохматили.

Посторонитесь липкие уста,
посторонитесь бабки повивальные,
связать два слова за спиной Христа
и угадать - какое погребальное?
Потом святых пророков помянуть,
Крестить поэму не в реке, а в речи,
потом столетью плечи повернуть
туда, где жгут малиновые свечи

В коморке сердца грустно и светло.
Перед глазами черный всадник едет…
Пусть девочка возьмёт меня в метро
И чтоб смеркались за спиною ели.
Светает земляникой на столе,
Какой-то дух меня в плечо целует.
Для вдохновенья я не постарел,
Перо царит, моё перо пирует!
А ваши гости выложились в мат,
А ваши кости кровь мою ревнуют,
Когда Пегас показывает блат
Тому, кого любая блажь минует.
И подарив для свежести мой плен,
И пригласив для нежности – камин,
Нагая муза со святых колен
Поднимет слово светлое – Аминь!




***

Как поминали меня -
Я уж не помню и рад ли?
Пили три ночи и дня
Эти беспутные капли.
Как хоронили меня -
Помню, что солнце - как льдинка...
Осень, шуршанье кляня,
Шла в не подбитых ботинках,
За подбородок взяла
Тихо и благословенно,
Лоб мой лучом обвила

Алым, как вскрытая вена,
Слезы сбежали с осин

На синяки под глазами -
Я никого не спросил,
Ангелы все рассказали...
Луч уходящего дня
Скрыла морошка сырая,
Как вспоминают меня -
Этого я не узнаю!
                1977


***
И вечности изменчивый поклон,
И вежливая ложь – не пить ни грамма,
И сорок тысяч сгорбленных икон,
Что в очереди по подвалам храма,
Волнуясь, встали в трещинах, в пыли,
Перебирая ризы, как платочек.
Ах, чтобы написать вам смысл земли,
Мне не хватает лишь двенадцать точек
Тех звезд блаженных, где душа моя
Остудит виски и с неподдельной грустью
К последней церкви шлёт, благодаря,
Слёз неземных земное захолустье.
Цепочкою юродивых мой почерк –
В железах буквы и в крови колена,
А на губах фиалковых пророчеств –
Надменно угрожающая пена.
И вечности изменчивый поклон,
И то ли крышка, то ли просто фляжка
Через плечо… и колокольный звон,
Что одевает в белую рубашку.



СТИХОТВОРЕНИЕ О БРОШЕННОЙ ПОЭМЕ

Посвящается А. Галичу

Эта женщина недописана,
Эта женщина недолатана.
Этой женщине не до бисера,
А до губ моих – Ада адова...

Этой женщине только месяцы,
Да и то совсем непорочные.
Пусть слова ее не ременятся,
Не скрипят зубами молочными.

Вот сидит она, непричастная,
Непричесанная, ей без надобности.
И рука ее не при часиках,
И лицо ее не при радости.

Как ей хмурится, как ей горбится,
Непрочитанной, обездоленной.
Вся душа ее в белой горнице,
Ну, а горница недостроена.

Вот и все дела, мама-вишенка!
Вот такие вот, непригожие.
Почему она – просто лишенка.
Ни гостиная, ни прохожая?

Что мне делать с ней, отлюбившему,
Отходившему к бабам легкого?..
Подарить на грудь бусы лишние,
Навести румян неба летного?!

Ничего-то в ней не раскается,
Ничего-то в ней не разбудится,
Отвернет лицо, сгонит пальцы,
Незнакомо-страшно напудрится.

Я приеду к ней как-то пьяненьким,
Завалюсь во двор, стану окна бить,
А в моем пальто кулек пряников,
А потом еще что жевать и пить.

Выходи, скажу, девка подлая,
Говорить хочу все, что на сердце...
А она в ответ: «Ты не подлинный,
А ты вали к другой, а то хватится!»

И опять закат свитра черного,
И опять рассвет мира нового,
Синий снег да снег, только в чем-то мы
Виноваты все невиновные.

Я иду домой, словно в озере
Карасем иду из мошны.
Сколько женщин мы к черту бросили –
Скольким сами мы не нужны!

Эта женщина с кожей тоненькой.
Этой женщине из изгнания
Будет гроб стоять в пятом томике
Неизвестного мне издания.

Я иду домой, не юлю,
Пять легавых я наколол.
Мир обидели – как юлу –
Завели... забыв на кого?

Москва, 11 ноября 1964