Ода дыре, или дидериц с собачкой

ОДА ДЫРЕ, ИЛИ ДИДЕРИЦ С СОБАЧКОЙ

Договаривая за Чехова




Покохал Гуров фон Дидериц
Покорил колом фон Дрыдыриц
Покормил гуем он в три дыры.

А потом поехали в Ореанду
И смотрели на горы и на море
И сулило им море большое горе.

Что за дыра такая – думал нарратор,
Дыра была дырой, даже когда не было
Ни Ореанды, ни Анны Сергеевны.

Что в имени тебе моем, дыра!
Горготало море, стрекотали цикады,
Гуров прочистил горло и вдыхал

Запах арбуза, моря и греха,
И духов Анны Сергеевны
из японского магазинчика.

Эх, японочки, вот уж девочки.
Могут трогать руками так запросто
И без жеманства и без стыда

И называть все своими именами,
И смиренно лежать и смеяться
Во время оргазма.

Не то что наши кити и ляли –
Куда ни повезешь, всюду портреты
Генералов и намеки на притчи.
 
А потом муки раскаяния,
Вот как у Анны Сергеевны
Случилась легкая истерика.

Легкая истерика! Не сдержалась:
«Вы первый, говорит,
Меня не уважать будете».

Некоторые могут кричать,
Другие – материться. А вот Анна Сергеевна
расплакалась. Как дура.

Что в имени тебе моем, о море!
Ореанда, о бездна!
Живьем сожрет жерло забвенья.            

Что имя! А вот еще: «скука да скука» –
Ноет обыватель из Жиздры,
Словно он приехал из Гренады.

А ведь правда – дыра,
только то и ласкает
Слух, что Ялта, а так – дыра.

А тут еще у портье прочитал
Фамилию героини:
фон Дидериц – резануло.

А потом, в Ореанде,
ворочал языком это немецкое слово,
склоняя его на разный лад:

Дидер, Дитер, Питер, Пидор.
«Твой муж, что же, немец?» –
Спросил он у белобрысой

Девочки с заплаканными глазами.
«Он лакей настоящий» –
Вырвалось в порыве обиды.

«Что за жизнь, вот уж Россия, –
Думал Гуров, вздыхая, –
Всех немцев, тевтонцев, всех рыцарей

Далью растопчет, дурью замочит,
превращая в лакеев и педерастов.
Интересно бы взглянуть мельком».

А ведь эта дыра – продолжал нарратор, –
Залог нашего бессмертия,
Здесь и почуем вместе со страхом

Укол бытия – да какого!
«А что, в самом деле –
Куплю домик, поселюсь на скале

Татаркой эдаким в пенсне,
Жидом таким обрусэвшим,
Немцем или греком-пиндосом. Прости Господи.

Пусть черт здесь ногу сломит,
Зато – море, зато – пропасть,
Не требующего взамен

Ни сил душевных, ни растрат.
Все равно до смерти два шага,
Так пусть уж тут, в самой дыре».

Анна Сергеевна тоже полюбила
Бывать у бездны на краю,
Все меньше плакала, вся цепче

Хваталась за волосатые плечи
Безумевшего Диониса,
С козлиной бородкой –

Дмитрия Дмитриевича.
«Тоже было такое, –
Вспоминает Д.Д. –

Одна Кисочка назначила рандеву
На кладбище. Но не пришла». Однако
Понравилось там Дмитрию.

Там тени и мрамор такую игру
Устроили воображению,
Такую бурю подняли,

Что белая часовенка Деметти
Вдруг ожила и стала звать к себе
Как Женщина, живая и нагая.

«Ты брось меня, забудь,
Когда уедешь», – молвила
А.С. А нос – курнос немного.

А что сказать – ведь тоже манит,
Ведь тоже так влечет к себе
Бестелесностью ангельской.

Привязывает, – знает Гуров,
Что бросит все, поедет к ней в Саратов,
Или в Саранск, Заспанск, Сосанск.

Приехал, а там пахнуло бездной
Иной – кто бы сказал биздой,
Заросшей и лишайной.

И эта улица, забор, кустарник –
Совсем не море, совсем не то.
Совсем не то.

В театре шла Гейша, и так
Сладко напомнило о японках,
Об Анне Сергеевне, когда

Они зашли в японский магазинчик.
Гейши были золотыми рыбками
В разноцветной чешуе

И хотели только одного:
Любви, любви, любви
Да еще свободы – фи,

В вульгарные лорнетки
Дамы пялились в кокоток на сцене,
Постигая свою бесконечность.

Да вот и она. А вот и муж.
Швейцар сказал сегодня «Дрыдыриц»,
Как точно: «И тут ведь я в дыре».

А впрочем – муж как муж.
Он лишь честен и верен
Себе, а это губит.

А лицом совсем как
Его Императорское Величество,
словом, дохлый номер.

«Зачем вы здесь?» – «Я вас
Хочу. Видеть и видеть.
И хочу. Скучаю то есть».

«Скучаете…» – «Нет,
Не надо играть словами.
Я тоскую. Очень».

Два гимназиста, прыщавых,
Истекающих истомой,
Курили и смотрели на них

Сверху вниз, как ангелы.
Она вся сжалась и задрожала
И снова пролилась слезами

Как в первый раз. Что ж.
Эти слезы ведь тоже бесконечность,
Без начала и конца.

И так будет, когда Анна
Будет приезжать в Москву,
Обманывая мужа

Грибковыми наростами в вагине,
Т.н. «женской болезнью»,
Над которой не смеются.

Так будет, когда нарратор
Купит домик в Алуште
И женится, а жена

Будет приезжать к нему,
Обманывая его якобы
Внематочной беременностью.

Ау, Гуров! Горлом
Будет идти кровь,
Он будет умирать и отдыхать

Между двух гробовых входов
На взгорке, между дидериц и морем
На пыльной ялтинской скале.

Он знал, что не утонет в море,
Но захлебнется в женской
Такой бурлящей пучине.

А море будет вздыхать,
унося имена и память,
накатывая волны на пустой берег.

 
пятница, 15 июля 2011 г.