Командировка в германию

 
     * Аннотация:
      Должна признаться, Лёня, что читая твою повесть, почувствовала твоё явное превосходство. У тебя - глобально, с размахом, с развёрнутыми историческими и философскими размышлениями. Не говоря уже о том, как профессионально и со знанием дела ты рассказываешь о медицине и технических достижениях в медицинской технике! Я не забыла (и никогда не забуду), как ты, благодаря твоему таланту врача, спас мне жизнь двадцать лет назад. К тому же, ты прекрасно владеешь диалогом (то, что я старательно избегаю в своих произведениях). И в этих диалогах у тебя проявляются герои живыми лицами. А ещё говоришь, что не являешься "инженером человеческих душ"! У тебя прекрасный литературный язык. Мне показалась твоя работа вполне профессиональной. Я тебе честно говорю. у меня возникли медицинские вопросы к твоему герою. Но об этом чуть позже... Цодикова Ада США - Писатель =============================================== Леон! С удовольствием прочла вашу повесть- читалось на одном дыхании. Признаюсь Вам- я бывшая бакинка и читать строки о родном городе, узнавать какие-то черты характера Бакинцев, вспоминать знакомые месты- Сад революции- если я не ошибаюсь, это в районе Баксовета- с годами стирается память и теперь я запоминаю другие названия улиц... Очень хорошо представлен национальный, вернее интернациональный колорит города и его жителей. Приятно читать профессиональные зарисовки медика, не хуже А.Хейли. Кстати, Леон, одна моя знакомая пользовалась вашими медицинскими услугами - у нее родился мальчик Дима. Искренне, ваша Ольга Осенская, Тула ================================================= Мне очень понравлиось в вашей повести, что на фоне очаравательной романтической истории вы даёте много интересной информации. Написано профессионально, хорошим языком, подчас, с тонким юмором.. Особенно интересна вторая часть повести с таким неожиданным концом. Ваша повесть, будто, состоит из отдельных новел, с изящной концовкой. Ириша. =================================================== Дорогой Лёня!Прочитала вашу повесть на одном дыхании! Как вы ловко нанизали на нить сюжета вашу точку зрения на Израиль ,еврейские обычаи, проблемы эмиграции. Очень понравилось, что ваше повествование наполнено большой любовью к нашей маленькой многострадальной стране, что для меня очень близко. Почерпнула для себя полезные медицинские сведения. Не представляла ,что у вас такая интересная работа. Столько информации в таком относительно коротком повествовании! Просто восхитительно! Любовный сюжет написан очень красиво и без пошлости, прямо в стиле Куприна. Наверняка ваши читательницы в вас повлюблялись. Только очень надеюсь для Нины ,что любовная линия в вашей повести чисто художественный приём , а не правда. С нетерпрнием жду продолжения! Алла.

       Часть первая.
      
       Юля.
       Солнце клонилось к закату, разукрасив дома старого города, крепостную стену и деревья неестественно яркими цветами.
       Мы с Олегом сидели на парапете променада и любовались роскошной панорамой Иерусалима. С Олегом мы не виделись двадцать лет, и, когда он сообщил мне по телефону, что приедет в Израиль на неделю, я обрадовался предстоящей встрече. Олег был моим институтским товарищем, жил в Москве, и я предвкушал, как мы с ним вдоволь наговоримся, как это бывало в прошлой жизни на кухне его московской квартиры.
       Мы встретились с ним у центральной автобусной станции и, побродив немного по центру Иерусалима, поехали на прогулочную площадку, с высоты которой открывался роскошный вид на старый город. Была прелестная осенняя погода. Мы погуляли по аллеям, спускающимся террасами к центру города и присели на каменный парапет под тенью молодых кипарисов.
       Мои надежды не оправдались. Не получалось у нас того задушевного разговора, которого мне так хотелось. Не было между нами той искренности, того понимания с полуслова, которые делали те наши кухонные общения до глубокой ночи такими волнующими и такими необходимыми. 'Злостный' оптимист, красавчик, ловелас, весельчак и эрудит, Олег казался мне теперь совершенно другим человеком. Он не по годам постарел, поседел и, как - то скукожился, будто на него давила какая - то тяжесть. В глазах не было и следа того задора, который когда - то притягивал к нему девчонок. В Израиль он приехал с женой, но ко мне в Иерусалим приехал почему-то один. Олег в общих чертах рассказал мне о себе, о своём маленьком бизнесе.
       Разговор явно не клеился. Олег был грустен и задумчив. Я пытался заинтересовать его рассказами о стране, которая стала мне и моей семье родным домом. Но Олег почти не слушал.
       Мне стало скучно. Я предложил зайти в ресторанчик здесь же, на променаде, и попить пива. Мы зашли в небольшой ресторан, где ещё никого из посетителей не было, сели за столик у окна с видом на старый город, заказали пива. Надо было о чём - то говорить, а мне не хотелось, да и не о чём было. Всё, о чём Олег говорил, было пронизано каким - то унылым пессимизмом. Чтобы нарушить гнетущую паузу, я спросил:
       - Олег, а зачем, собственно, ты приехал в Израиль? Тебя здесь, вроде, ничего не интересует.
       - Понимаешь, - сказал он, помолчав - здесь такое дело... В общем, мы с Галкой решили валить из России. Вот и приехали, вроде как на разведку.
       - Да ты что! Но Израиль-то тут причём? Вы же к еврейству никакого отношения не имеете.
       - Ошибаешься, старик. Моя мама по матери - еврейка.
       - Как это - удивился я - я же хорошо знаю Анну Григорьевну. Никогда у вас в доме и намёка не было, что она еврейка по матери. Она всегда гордилась тем, что она русская.
       - Мама в советское время была ортодоксальной коммунисткой. Она тщательно скрывала своё еврейство. Там, где мама работала, евреев старались не держать. Маму всё равно потом турнули. Чуть из партии не исключили. Обвинили в сокрытии национальности, когда мой двоюродный брат Борис уехал в Израиль. Тогда - то и была раскрыта страшная тайна нашей семьи о не совсем славянском происхождении. Парторг объяснил маме, что ей не могут позволить работать с молодёжью после того, как её племянник едет убивать наших братьев...
       Мою сестру тогда тоже уволили. Она работала в проектном институте, занималась московской канализацией. Как оказалось - это важный стратегический объект. Видимо в КГБ посчитали, что она через родственников в Израиле может выдать мосаду секреты московской канализации. Израилю же никак не одолеть наших братьев, не зная путей движения московского говна. Другим родственникам тоже досталось. Бориса родственники ещё долго проклинали за то, что испортил им карьеру своим отъездом. Они приходили к нему перед отъездом, плевали ему в лицо, оскорбляли, называли его предателем и эгоистом. Говорили, что у него нет будущего в чужой стране, пророчили ему нищету и прозябание. Многие из них потом, в конце восьмидесятых, когда за границу хлынул поток тех, кто имел отношение к еврейству, достали упрятанные далеко документы, доказывающие наличие у них доли еврейской крови и уехали в Израиль, а Боря помогал им устраиваться...
       Как грустно шутит наша дочка, грозный еврейский бог не простил семье предательства нашей мамы - сокрытие своего еврейства. Вот на нашу семью в последнее время и обрушились всякие напасти. Но самое интересное, что моя Галка к этой дочкиной шутке относится весьма серьёзно:
       - Приедем - говорит, - в Израиль, перейду в иудаизм, буду замаливать грехи твоей мамы -
      Вчера ходила в синагогу, с раввином разговаривала...
       Так вот, Боря сейчас живёт в Тель-Авиве, - продолжил Олег - работает в оркестре, разъезжает по всему миру с гастролями. Мы к нему и приехали. Он теперь Барух. Вообще - то это Галка хочет в Израиль, а я хочу пробиваться в Германию. Не получится - приедем к вам. Я бы вообще никуда не ехал, но, если уж ехать, так в Германию.
       - А чего это вы решили уехать? В России же сейчас жизнь наладилась, особенно в Москве. У вас квартира. У тебя какой никакой бизнес. Да и Россия сейчас не та, что была при большевиках. Свободы там всякие, в магазинах всё есть...
       Олег отпил пива:
       - Не так всё просто. Свободы и вправду много, даже слишком. Особенно для подонков. В магазинах - то действительно всё есть, но купить мы можем далеко не всё. Мой бизнес позволяет нам сводить концы с концами, но не более того. Раньше, в советское время, я работал телемастером в телеателье, имел хорошие чаевые, давал начальству по десятке в месяц, и жили мы, как все - во всяком случае, не хуже других. А теперь я бизнесмен, сам себе вроде хозяин. Ремонтирую те же телевизоры. Вкалываю, как папа Карло, а зарабатываю не весть как. Нахлебников масса. Крышующие рэкетиры, милиция и прочие паразиты. Квартира в Москве влетает нам в копеечку. Мне, честно говоря, мало, что нужно, а девчонки мои мучаются оттого, что видят, как всякая шваль в роскоши купается, а мы своим трудом не можем заработать на нормальную жизнь. Галка всю душу свою отдаёт ученикам, а её учительской зарплаты не хватает на приличную одежду... Дочка сейчас не работает. Она работала некоторое время в небольшой рекламной компании, зарабатывала неплохо, пока хозяйский сынок, ещё тот подонок, не запер её однажды в кабинете. Он снял брюки и пытался заставить её заняться оральным сексом. Ленка моя отбивалась, ему синяков наставила, так её ещё и обвинили в нападении - еле отмазались - отдали все сбережения. Знаешь, так надоели бардак и хамство, преступность и безнаказанность, хулиганы в подворотнях, пьянство. Страна живёт не по законам государства, а по законам зоны, 'по понятиям' блатного мира. Страна сплошной дедовщины...
       - По-моему, ты всё слишком драматизируешь. Я понимаю, у вас в семье сейчас полоса неудач, у тебя депрессия. Вот вам и кажется, что всё так плохо. Со временем всё наладится. Преступность? А где её нет? Но это всё не причина, чтобы эмигрировать. Ты думаешь, за границей всё прекрасно, нет проблем? Да выше крыши. Не легко в нашем возрасте начинать жизнь сначала, учить язык, работать на чёрной работе...
      Ну а почему ты хочешь именно в Германию? Есть ведь и другие страны. Люди и в Америку едут и в Канаду, да мало ли. Да и почему ты так против Израиля, наконец, как Галка хочет?
       - Я тебе честно скажу, хоть и бабушка моя была еврейкой, какой из меня - то еврей. Я же по натуре настоящий русак. Что мне в Израиле делать?
       - Ну а Германия, по-твоему - для русского человека - лучшее место на земле - заметил я не без сарказма - Немец и русский - братья навек!..
       - Ну, Германия - страна богатая - надоела нужда. Немцы народ педантичный, любят порядок - промямлил Олег.
       Хотя я и не усмотрел особой логики в том, что настоящий русак, каким он себя считает, никак не может жить без немецкого педантизма, выяснять это я не стал...
       - А куда хочет твоя мама? - спросил я.
       - Да она из России уезжать никуда не хочет. Мама, как была коммунисткой, так ею в душе и осталась, хоть и получила от коммунистов по шапке. С уважением вспоминает Сталина, скучает по 'сталинскому порядку'.
       Ты лучше скажи, что ты о Германии думаешь? Ты говорил, что бывал там по работе. Что можешь сказать? -
       Стало уже совсем темно - темнеет в Израиле быстро. Мы заказали ужин.
       - Ты спрашиваешь, что я думаю о Германии? Сложно сказать в двух словах... Я тебе лучше расскажу одну романтическую историю, которая произошла со мной на немецщине. Думаю, она будет поучительной, хотя вряд ли это изменит твоё решение эмигрировать. Вообще - то эта история о любви, которая сыграла очень важную роль в моей жизни. А тебе она может быть интересна, потому, что даёт некоторое представление об эмиграции, о богатой, сытой Германии и об аккуратных, педантичных немцах.
       - - -
       Я тебе уже говорил, что моя работа в качестве инженера в компании по импорту медицинской аппаратуры была связана с почти ежегодными командировками в Европу, на фирмы, которые мы представляли в Израиле. Эти мои поездки были предметом зависти некоторых сотрудников. Нельзя сказать, что для них поездки заграницу - редкость или непозволительная роскошь. Большинство израильтян проводят отпуск за границей - кто в Европе, кто в Америке, многие предпочитают экзотические страны Азии, Африки, Австралии. Но всё равно, мои вояжи за счёт компании, отличные условия проживания за счёт фирмы и щедрые командировочные вызывали плохо скрываемую зависть у сотрудников. Халява - она и в Африке халява. И вряд ли сослуживцы верили в мою искренность, когда я говорил, что для меня эти поездки в тягость. А это именно так. Ещё живя в Союзе, я всегда старался отвертеться от командировок, тогда, как другие об этом мечтали. Никогда я не любил уезжать без семьи. Меня вдали от дома одолевает тягостное одиночество. А в Германии это чувство проявлялось ещё острее...
       В Европу я ездил изучать новую медицинскую аппаратуру. Обычно компания, продукцию которой мы импортировали, приглашала на семинары представителей Израиля вместе с представителями из европейских стран - это были врачи, инженеры, техники, медсёстры. Но однажды, когда я собирался в очередную поездку, секретарша хозяина дала мне факс со списком участников семинара на фирме, в Германии. На этот раз европейцами и не пахло. Это была группа из стран ближнего востока и Индии. Большинство - заклятые 'друзья' Израиля из арабских стран. Не то, чтобы я испугался - понятно, что никаких эксцессов немцы не допустят - но я представлял, какая будет напряжённая обстановка в таком обществе, и ехал я в Германию на этот раз с гнетущим чувством, в ожидании неприятных моментов...
      
       В Германии нас всегда селили в красивом, удобном отеле 'графский замок' в маленьком провинциальном городке, Книтлинген. Отель действительно когда-то был имением какого-то графа. Куда девался граф - не знаю. Я не знаток Германской истории, но, вроде, Великая Октябрьская Революция, освободившая русских графов от их имений, прошла немного стороной от этого живописного городка в западной Германии.
       Общественного транспорта в этом городке нет. За нами приезжали по утрам на своих машинах работники фирмы. Приезжали они с большим опозданием. Я был в Германии на семинарах не в первый раз, и меня уже не удивляло то, что не всегда миф о немецкой педантичности и дисциплинированности соответствовал действительности. Пресловутые чистота и порядок, тоже имели место не во всех районах. Наводнившие страну турки и другие иммигранты из стран Азии и Африки внесли немалую лепту в нарушение немецких традиций. Вечером нас, обычно, везли в итальянский ресторан для обильного, но скучного ужина. Там мы сидели допоздна. Наши немецкие коллеги нагружались пивом, становились очень весёлыми, смеялись от любого, ими самими сказанного глупого слова. Практически так большинство немцев проводит вечера в пабах. Напоследок, они, не вполне трезвые, садились за руль и везли нас в отель. Вот тебе немецкая дисциплинированность и педантизм. А ведь это западная Германия, которая не была испорчена советским разгильдяйством...
       Так получилось, что я приехал на фирму раньше моих соседей по ближнему востоку, и первая 'радостная' встреча предполагалась на следующий день на вступительной лекции. Начинались лекции с того, что каждый на английском коротко представлялся - откуда он, и чем занимается. Когда я произнёс название моей 'маленькой, но гордой державы', в аудитории, как мне показалось, наступила предгрозовая тишина. Я внутренне сжался, но, разумеется, никто в меня гранату не бросил, и сжигать демонстративно израильский флаг с криком 'аллах акбар' тоже никто не собирался...
       Надо тебе сказать, что немцы отъявленные обжоры. Прошло всего три часа после обильного завтрака, как лекции прервались на кофебрейк. В углу аудитории накрыли стол с кофе и бутербродами. Я не стал предаваться чревоугодию, а остался сидеть на месте, углубившись в изучение проспектов. Боковым зрением я увидел, что в мою сторону направляется молодой араб довольно приятной наружности. Молодой мусульманин подошёл ко мне с приветливой улыбкой, протянул руку и представился:
       - Меня зовут Хасан.
       - Я назвался, с опаской пожав его руку.
       - Я слышал, что ты из Израиля? - сказал он.
       - Да, из Израиля, сказал я, ожидая злобных нападков.
       - Я очень рад с тобой познакомиться, я из Сирии, и уважаю вашу страну.
       'Вот это кино! - подумал я - Сирия-то враг номер один'. При дальнейшем нашем общении, Хасан рассказал, что его отец - владелец небольшой компании мед оборудования. Он сказал, что образованные люди не верят в антиизраильскую пропаганду, и были бы рады миру, сулящему экономически отсталой Сирии немало пользы... Потом ко мне подходили ребята из Египта, Иордании и других 'дружественных' стран с выражением уважения...
       Приятно удивила меня девушка из Ливана. Признаюсь, я представлял женщин из арабских стран довольно примитивными, малообразованными существами, закомплексованными множеством исламских запретов. Мадлен же свободно владела французским и английским языком, с немцами она без труда изъяснялась на немецком, а родной язык её - арабский. Прекрасно разбираясь в технике, она была, к тому же, довольно начитана, и с ней было интересно поговорить. Обладая приятной наружностью и со вкусом одеваясь, Мадлен даже стала причиной спора, чуть не перешедшего в драку, между двумя нашими лекторами - Кляйном и Шпицмюллером. Не хочу показаться сплетником, но, когда через два года мы снова встретились с ней на курсах, и она показала фото её годовалого ребёнка на руках у папаши, я был готов поклясться, что милый белокурый мальчонка гораздо больше похож на немца Кляйна, чем на своего смуглого родителя...
       Потом была обычная учёба: лекции, практика в клинике. Тягучие вечера со скучными ужинами в ресторане со всей группой...
      
       В субботу наши гостеприимные хозяева организовали нам вылазку на прогулку и шопинг в город Форцайг, где в отличие от нашего маленького городка, был торговый центр. Там мои сокурсники разбрелись по магазинам, а я, поглазев немного на электронику, скучая, пошёл побродить по городу, чтобы как - то убить время.
       На одной из маленьких уютных улочек, я набрёл на небольшой магазинчик для тех, кто любит поработать руками, подобный магазину 'пионер' на улице Горького во времена моей учёбы в Москве. Такие магазины я посещаю с удовольствием. Не отказал я себе в удовольствии и сейчас. Осматривая прилавки с товарами, я услышал разговор на немецком языке. Девушка уборщица что - то говорила хозяину. Тяжёлый русский акцент выдавал в ней бывшую соотечественницу. Я внимательно посмотрел на уборщицу. Это была, нельзя сказать красивая, но очень миловидная девушка со стройной фигурой, с признаками сильной усталости на лице. Из-за двух хвостиков, схваченных резинками и задорной чёлки, она казалась совсем молоденькой. Я заговорил с ней по-русски, что сразу же отразилось радостной улыбкой на её лице. Я представился и сказал, что из Израиля. Звали девушку Юлей. Она, как потом я узнал, была ровесницей моей дочери. Я сказал, что мне было бы очень интересно узнать, как живут здесь эмигранты из России. Юля была рада поговорить на родном языке, но хозяин что-то сказал ей весьма не доброжелательным тоном, и она пояснила, что его душит жаба, и он велит ей продолжить работу, хотя явно торопиться было некуда. Хозяин магазина показался мне очень не приятным типом, был похож на гестаповца из советских фильмов про разведчиков, и, пока он не начал мочиться кипятком от злости, я стал прощаться, а Юля предложила мне прийти к ним вечером в гости поболтать, и дала адрес. Покидая магазин, я и не предполагал, что эта случайная встреча станет такой значительной в моей жизни...
       - - -
       В понедельник были занятия в клинике. Я и врач из Индии, переодевшись в бледно - зелёную операционную пару, на которой, в отличие от вышедших из употребления, белых халатов, не так резко выделяются пятна крови, и, обработав руки по всем правилам асептики, стояли в операционной и ожидали, пока анестезиологи колдовали над пациенткой, которой предстояло удаление матки. Это была невзрачная немка лет сорока пяти. Операционная 'швестер' раскладывала на столике инструменты, а пожилой гинеколог рассказывал нам об операции, которую ему предстояло проводить. Матка удаляется через влагалище без вскрытия брюшной полости. У большого количества женщин перед менопаузой наступают обильные кровотечения, вызванные наличием миомы - доброкачественной опухоли на внутренней поверхности матки. Часто, в таком случае, показано удаление матки вместе с одним яичником. Второй яичник обычно оставляют для продуцирования гормонов, и женщина продолжает оставаться женщиной и жить нормальной жизнью. Предстоящая операция с помощью эндоскопического оборудования, специалистом которого я являюсь - это прогрессивный метод, позволивший поставить на поток весьма популярную операцию с минимальным травмированием, и сделать её практически безопасной... Мне нужно было внимательно следить за применением аппаратуры и многочисленных инструментов, чтобы затем инструктировать израильский медперсонал. Через специальную иглу хирург накачал живот спящей пациентки углекислым газом, увеличив этим объём брюшной полости, и, проделав дырочку в пупке, вставил инструмент с миниатюрной видеокамерой. С этого момента мы могли наблюдать на экране монитора за всеми действиями хирурга внутри живота. Мы видели, как он, введя через ещё одно отверстие длинные тонкие ножнички, отделял от матки связки и сосуды. Кровотечение предотвращала подача на ножницы электрического тока высокой частоты, который запекал сосуды...
       Я смотрел на монитор, но мои мысли то и дело переключались на так необычно прошедший уик-энд, и я всё никак не мог сосредоточиться на операции.
       - Чёрт возьми, надо взять себя в руки, что он там делает? Ага, перерезает маточную артерию, зажимает артериальную культю скобкой. Интересный инструмент для сшивания сосудов, надо будет потом хорошенько разобраться, как он работает...
       - - -
       Да, вот так неожиданно мой уик-энд из пустого скучного времяпрепровождения превратился в такое яркое событие...
       - - -
       Ассистент в это время пристроился между ногами пациентки, и колдовал там, подготавливая её влагалище к выведению через него отделённой матки, а я, глядя на эту мало эстетичную картину, вспоминал Юлькины прелести...
       - - -
       Я вышел из магазина, который я поначалу окрестил 'пионер', хотя, учитывая личность хозяина, ему больше подходило название 'гитлер югент', и, побродив ещё часик по городу, вернулся в 'родные пенаты' - к месту сбора погулявшей и подуставшей группы. После неприятной встречи с хозяином 'Гитлер-югента', смуглые лица моих ближневосточных спутников показались мне даже родными...
       Вечером я заказал такси и показал шофёру бумажку с адресом, который мне дала Юля. Минут за 30 чернокожий таксист довёз меня по автобану до места и указал мне на четырёхэтажный дом, старой постройки. Дверь открыла Юля. Она была одета не по - домашнему, 'значит - ждала' - подумал я. Квартира не была похожа на эмигрантское логово, каким я ожидал её увидеть. Небольшая, но очень уютная, обставленная на немецкий манер, трёхкомнатная секция. Обитателей было трое - Юля жила с матерью, Софьей Михайловной и маленьким сынишкой, Мишей. Хозяева не скрывали, что были рады провести субботний вечер с бывшим соотечественником и пообщаться на родном языке. Софья Михайловна приготовила неплохой ужин. Я не отношусь к тем людям, которые с самого начала чувствуют себя свободно, приходя к незнакомым людям. Мне требуется некоторое время, чтобы освоиться в новом обществе и пересилить скованность. Но здесь, была настолько доброжелательная обстановка, что я сразу же почувствовал себя так, будто вернулся домой после длительной отлучки. Даже маленький Миша быстро перестал стесняться нового знакомого, притащил свои игрушки и не отходил от меня ни на шаг, пока его не без слёз ни уложили спать. Он пел нам немецкие песни, напоминавшие нацистские марши, которым научили его в садике.
       Софья Михайловна - родом из Одессы. И, хотя она много лет прожила в Питере, будучи замужем за русским, её, присущий только одесситам украинско-еврейский жаргон, делал наше общение каким - то лёгким и забавным, хотя женщины рассказывали о своей, совсем нелёгкой жизни в немецкой эмиграции. Мне это показалось несколько странным - ведь я ожидал услышать хвалебные оды о пресловутом немецком порядке и прекрасном материальном обеспечении иммигрантов из России, о чём много говорится в Израиле... Испытывая немалые трудности в последние годы жизни в послеперестроечном Питере, они не могли себе представить, что, решив самые насущные материальные проблемы в богатой, сытой Германии, можно оставаться несчастными. Нет, первое время семья не могла нарадоваться на уютную, квартирку, снятую и обставленную к их приезду еврейской общиной, на большой холодильник, заполненный продуктами, на кухню, оборудованную современной техникой, тогда ещё не популярной там, откуда они приехали, на изобилие в магазинах, на чистенькие автобусы, скрупулёзно соблюдающие график движения, в которых все пассажиры сидят, на всегда тщательно очищенные от снега улицы. Жить так на пособие, в принципе, можно долго, пока не найдёшь работу. Для людей примитивных - это вполне приемлемый вариант, и многие эмигранты так и кантуются на пособие. Мои же новые знакомые довольно скоро поняли, что такое материальное счастье - вовсе не то, что может удовлетворить их жизненные потребности...
       Вечер пролетел очень быстро, хотя засиделись мы допоздна. Я стал собираться и попросил Юлю заказать мне такси. У меня и в мыслях не было, что хозяева, не то, что предложат, но будут просить меня остаться на воскресенье - благо места для ночёвки достаточно...
       Идя сюда, я не предполагал никакой любовной интриги, хотелось только провести вечер в обществе более приятном, чем мне уготовили мои немецкие покровители с фирмы, хотя, если честно признаться, после посещения магазина, где работала Юля, я не без удовольствия вспоминал привлекательные формы склонившейся в работе молодой уборщицы. Я даже не знал, с кем она живёт, и есть ли у неё муж...
       Я по натуре не Дон - Жуан, хотя привлечь внимание понравившейся женщины к своей особе, мне обычно не составляло труда. В отношении женского пола - я не безгрешный ангел. Студенческие годы, проведённые в московском общежитии, не особенно отличающемся чистотой нравов его обитателей, не были годами монашеского отрешения от мирских радостей. Но адюльтеры - не моя стихия. Я люблю и уважаю жену. Но, когда я вижу несчастную женщину, у меня возникает непреодолимое желание бросить к её ногам весь мир, и сделать всё, чтобы она стала немного счастливей. Юля была несчастной. Она вместе с мужем, матерью и маленьким сыном приехала сюда из Питера. Им необычайно повезло - Германия отбирала еврейские семьи для иммиграции. Немцы, терзаемые виной перед евреями, хотели восстановить еврейскую общину, которая до второй мировой войны немало способствовала расцвету германской культуры, экономики, науки, медицины... Еврейским семьям предоставляли условия даже лучше, чем обрусевшим российским немцам, которым разрешена репатриация в Германию. Денежное пособие позволяло снимать достойное жильё и иметь самое необходимое, в то время, как немцам - репатриантам приходилось часто жить в семейных общежитиях для иностранных рабочих из Азии и довольствоваться меньшим пособием. Хотя всю заботу об еврейских эмигрантах взяло на себя государство, селить их старались в тех городах, где были еврейские общины, которые тоже помогали в первоначальном обустройстве, и предоставлении работы.
       Хотя материально семья Юли могла жить на пособие лучше, чем они жили в Питере, их угнетала полная отчуждённость со стороны местного населения, которое и по отношению друг к другу было не очень дружественно, а к пришельцам относилось почти враждебно. Коренные германцы видели в новых гражданах конкурентов в поисках работы, согласных на любые условия. Безработица, которая и раньше была не низкой, после объединения Германии резко подскочила. Фашиствующие молодчики устраивали демонстрации против пришельцев. Русскоязычных жителей в городе было мало, и они между собой практически не общались. Встречались бывшие соотечественники только в классах изучения немецкого. Общение сводилось к разговорам о желании купить машину, дом, хотя для осуществления этих желаний нужно было найти хорошую работу, что в этом городе было почти невозможно. 'Русские' соглашались на любую работу и любые условия, независимо от их профессии. Раньше на такие работы шли только иностранные рабочие. Жаловались друг другу на подчёркнутую холодность местного населения. Особенно трудно психологически было детям школьного возраста. Немецкие сверстники их демонстративно не пускали в свою касту, а поскольку в классе, и даже в школе редко было более одного, двух русскоязычных учеников, они страдали от одиночества.
       Еврейская община, состоявшая в основном из религиозных польских евреев, владеющих мелким и средним бизнесом, хотя внешне была приветлива, не считала своими евреев, отошедших от традиций. Взамен на оказываемые услуги, она настоятельно рекомендовала соблюдать еврейские заповеди. Весь уклад жизни провинциального немецкого городка ужасно тяготил. Пресловутый немецкий порядок доходил, как им казалось, до абсурда. Трудно было привыкнуть к тому, например, что не считалось зазорным позвонить в полицию, и сообщить, что сосед припарковал в спешке машину не совсем по правилам, хотя это никому и не мешает, но порядок есть порядок. Оштрафованный за нарушение правил стоянки сосед не обижался, потому, что он при случае сделает то же самое. Может быть это и правильно, и только так и можно добиться немецкого порядка и процветания, но бывшим советским гражданам, привыкшим на дорогах предупреждать миганием фар, нарушающих правила, водителей о наличии ГАИ, это казалось слишком уж 'диким'...
       Сидеть на пособии, не имея никакого занятия, кроме изучения немецкого, не знать, куда себя деть по вечерам в городе, где после семи вечера даже собаки не встретишь на улице. Не накачивать же себя весь вечер пивом в пабах, подобно аборигенам.
       ...Юлин муж, Саша, который в Германии стал Алексом, острее всех переживал свою невостребованность. Будучи неплохим инженером, он был вынужден работать на простой работе, 'милостиво' предоставленной их покровителями из еврейской общины, подвергаясь при этом унижениям. Терпение его иссякло, когда его уволили с работы в два часа ночи, и ему пришлось пешком добираться до дома от бензозаправки, на междугородней автотрассе, где он работал по ночам. Кипя злобой на еврейскую общину, Юлин муж задумал их 'кинуть'. Обладая даром убеждения и актёрским талантом (они, кстати, познакомились с Юлей в любительском театре, бывшем их страстным увлечением юности), Саша смог убедить своих покровителей из еврейской общины, что влиятельные родственники из Канады хотят помочь ему открыть совместный бизнес по торговле германской сантехникой. Представив искусно подделанные на компьютере документы, гарантийные письма из Канады с адвокатскими печатями, новоявленный Остап Бендер сумел заполучить ссуду якобы на закупку партии товара. Прихватив эту кругленькую сумму, Юлин муж смылся в Канаду, откуда в Германию больше не вернулся. Более того, он прервал всякую связь с семьёй. Ещё до отъезда его отношения с женой и тёщей нельзя было назвать идеальными. Эмигрантские проблемы, примитивная работа, унижения, безысходность сделали парня очень раздражительным, как, впрочем, и всю семью. Частые ссоры, взаимные обвинения не способствовали сплочению. Всё это, на мой взгляд, ещё не давало ему права на ту откровенную подлость, которую он совершил по отношению к семье, но парень сломался. Выплачивать долги за ссуду, взятую обоими супругами, пришлось обманутой Юле. Хорошо ещё, что удалось уговорить кредиторов воздержаться пока от уголовного преследования. Но Юле пришлось обречь себя на материальную кабалу - зарабатывать деньги для выплаты долга, много и тяжело работая в нескольких местах. Софья Михайловна тоже мыла туалеты на вокзале, помогала Юле мыть посуду в ресторанах, но долг со штрафными санкциями уменьшался очень медленно. Женщины, терзаемые, к тому же полным одиночеством, были в отчаянии. В это - то время я и появился в их жизни. Софья Михайловна, которая была на два года младше меня, не меньше дочери мучилась одиночеством. По её взглядам и намёкам я понял, что она и сама не прочь завести интрижку, но становиться на дороге у родного чада не стала. Юля потом мне призналась, что, по началу она предназначала меня, соответственно возрасту, матери для отогревания души и тела настрадавшейся женщины, но вскоре решила, что 'такая корова нужна самому'...
       Работодатели пользовались безвыходным положением обеих женщин, платили мало, унижали. Хозяин 'гитлер-югента' прозрачно намекал, что не прочь был вступить с работницей в более близкие отношения, хотя оказывать давление боялся - могли привлечь соответствующие органы. Германия - не Россия. Там с этим строго. Во мне тогда в магазине несостоявшийся Дон - Жуан видимо, почувствовал соперника, вот и исходил на дерьмо от злости...
       ----
       ...Да, дома, в Израиле, когда я демонстрирую во время операции новое оборудование, так расслабляться нельзя. Когда я управляю всей этой навороченной аппаратурой, а хирург в брюшной полости режет или зашивает крупные сосуды, я пребываю в постоянном напряжении. Если исчезнет изображение с камеры или погаснет освещение в брюшной полости или упадёт давление углекислого газа внутри, а ещё того хуже, если давление резко поднимется - страшно и подумать, что может случиться - ведь я за всё это отвечаю. А, если исчезнет подача тока высокой частоты, и из разрезаемых сосудов откроется кровотечение!.. А, сейчас я мог и не напрягаться. В общем, аппаратура такого типа мне знакома по похожим операциям удаления жёлчного пузыря, грыжи, аппендицита, которые я хорошо изучил и имел большой опыт. Ну а детали я доработаю по учебному материалу и по записанным на видеокассету операциям...
      
       Следующая операция в этот день была цереброскопия - операция на мозге без трепанации черепа, с использованием эндоскопии. Женщина - нейрохирург ввела в мозг пациента через нос цереброскоп - трубку с видеокамерой и каналом для введения инструментов, с помощью которых, глядя на монитор, хирург и проводила операцию на мозге. Пациент страдал сильными головными болями из-за нарушения протока мозговой жидкости в одном из отделов мозга. Задачей нейрохирурга было проделать отверстие в мозговой перегородке и восстановить свободный проток жидкости. До появления цереброскопа приходилось делать широкую трепанацию черепа, вскрывать мозговые оболочки и проводить довольно сложную операцию на открытом мозге. Мало, кто решался на такое.
       ---
       ...Я с трудом дождался конца операции, и, вернувшись в отель, заказал такси, выписался из 'графского замка' и уехал к Юле. Курсы заканчивались через три дня. С Юлиной помощью я арендовал машину, чтобы ездить на фирму. Днём я был на курсах, остальное время проводил с Юлей. По окончании командировки, я не уехал, а перенёс дату вылета на неделю...
       ---
       Видимо, изрядное количество пива, выпитого Олегом, дало о себе знать. Он встал и вышел в туалет.
       Оставшись один, я задумался, как у нас это было тогда, в первый раз?
      
       ...Софья Михайловна ушла спать. Я сидел на небольшом диванчике и смотрел, как Юля относила грязную посуду в кухню.
       - Не люблю, просыпаясь утром видеть не убранный стол - пояснила она.
       Мне нравилось в Юле, что она была какая - то несовременная. На лице почти не было косметики, она не курила, не употребляла при разговоре 'модные' словечки, подражая героиням дешёвых фильмов. Мне не нравятся высокие угловатые девушки, как те, что в 'мыльных' сериалах играют красавиц. Одень на такую мужскую одежду, сделай мужскую причёску, и ты никогда не догадаешься, что это женщина. Современным молодым людям просто внушают с экранов и подиумов, что именно таков идеал красивой женщины, извращая этим природную тягу к истинной женственности. Может, я просто отстал со своим вкусом, но 'модельная красота' не физиологична. По своему опыту работы в медицине, я знаю, что у девушек - моделей часто возникают проблемы во время родов из - за неправильной формы скелета. Юля не была полной, но обладала округлыми формами. Всё в её фигуре пропорционально. Лёгкая обтягивающая кофточка подчёркивала красивый бюст, выпуклые бёдра, под юбкой чуть выше колен, приятно контрастировали с плоским животом. Вид таких девушек всегда щекочет моё либидо.
       Убрав посуду, Юля присела на диванчик рядом со мной и продолжала свой печальный рассказ, промокая время от времени слезу салфеткой. Выпитое вино обострило мои ощущения. Чувство жалости к молодой женщине усиливало моё желание обладать ею.
       'Да, нет, глупости. Просто смешно выглядело бы ухаживание не молодого, женатого мужчины. Она мне в дочери годится... Да, и как?
      Не набрасываться же на неё с поцелуями. Надо ей сказать что - нибудь эдакое, красивое. Женщины любят ушами... Но, что?'
       Всё, что приходило на ум, казалось страшно пошлым...
       На столе стояла ваза с яблоками и мне на ум пришёл псалом царя Соломона из песни песней:
       'Напоите меня вином, накормите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви'...
      Вспомнилась повесть Куприна о царе Соломоне и его любви к молоденькой пастушке...
       Когда Юля привстала, чтобы положить на стол салфетку, я притянул её к себе и посадил на колени. Она прижалась ко мне и обняла.
       - Не плачь, девочка. Ты - прекрасна, моя маленькая Суламифь - шептал я ей на ухо - забудь всё. Мы с тобой одни во всём свете. Я твой царь Соломон. Я никому не дам тебя в обиду. Мы с тобой во дворце, в моём роскошном дворце в Иерусалиме. Все богатства иудейского царства я положу к твоим ногам...
       Сейчас эти фразы кажутся мне немного примитивными, не современными и какими-то театральными, но тогда я не думал, о чём говорил. Казалось, слова сами слетали с губ. Наверное, так же, как женщине необходимо слушать слова любви, мужчине, охваченному страстью, необходимо их говорить...
       -Твоё тело создано для любви, моя Суламифь, моя царица, моя богиня. Никто не посмеет больше обидеть тебя. Не плачь.
       Я расстегнул её кофточку.
       - Какие у тебя замечательные груди, они сводят меня с ума - шептал я, лаская её набухшие вишенки и целуя чуть приоткрытые губы.
       Я гладил её круглые колени, мягкие бёдра. Её рука коснулась моей и слегка подтолкнула выше...
      - Возьми меня ...
       Я взял её на руки:
       - Где наше царское ложе из ливанского кедра?..
      
       Олег вернулся, сел на место.
       - Когда курсы закончились, мы с Юлей на арендованной машине поехали в Швейцарию - оттуда это недалеко. В сельской местности этой неправдоподобно красивой страны, мы сняли домик - 'шале'. Пять дней райской жизни, гуляния в лесу на склонах гор, на альпийских лугах, купание и катание на лодке в горном озере, подъём в горы на канатной дороге, пасторальная красота, окружающая наше жильё, и Юлька оживала. Она много говорила, что вообще - то ей несвойственно. Казалось, ей хотелось выговориться на родном языке за всё время вынужденного одиночества. Мне иногда казалось, что она видела во мне не только пассию, но и отца, которого ей не хватало с детства. Муж Софьи Михайловны был человеком, мягко говоря, ветреным, и мало удостаивал семью своим вниманием. Он был шофёром, часто уезжал в дальние рейсы, мало бывал дома, а потом и вовсе ушёл к другой. Софья Михайловна работала бухгалтером на автобазе. Она смогла дать дочери образование. Юля выучилась на психолога, но работать по профессии ей не пришлось...
       Вечера в Швейцарии были прохладные. Мы сидели у небольшого камина, и я рассказывал Юле об Израиле. О нашем с ней народе. Юля, хоть и была еврейкой по матери, ничего не знала ни об истории, ни о традициях предков...
       Юля любила слушать притчу о царе Соломоне и о маленькой пастушке. Ей нравилось, что я называл её: 'моя маленькая Суламифь', а она называла меня: 'мой мудрый Соломон'. Она любила воображать нас библейскими героями...
       Я обнимал Юлю за плечи и говорил:
       - Ты приедешь ко мне в Иерусалим, и я покажу тебе, моя маленькая Суламифь, настоящие горы и поля Галилеи. Кедровые рощи у истоков Иордана, реки, где зарождалась человеческая цивилизация. Покрытое тайной озеро Кенерет, по которому Иисус прошёл 'аки посуху'. Ты увидишь, моя возлюбленная царица, что наша страна, не менее красива, чем Швейцария. Я покажу тебе, окружённый лесами и горами, святой город, который построил мой отец - царь Давид. Ты увидишь, как прекрасна южная ночь на Средиземном море. Как стройны и величественны кипарисы, за окнами наших жилищ.
       - Разве я похожа на Суламифь?
       - Вообще - то Суламифь была рыжей, а ты - брюнетка. Она была очень смуглой от жгучего израильского солнца, а у тебя кожа светлая. Ты намного красивее. Да и возраст... В наши дни, будь я Соломоном, меня бы посадили за педофилию. Ведь Суламифь было всего тринадцать лет. А ещё раньше посадили бы за многожёнство - у Соломона было 700 жён и 300 наложниц, не считая рабынь и танцовщиц, и всех их очаровывал своей любовью Соломон, потому что бог дал ему такую неиссякаемую силу страсти, какой не было у людей обыкновенных. Но никого и никогда так не любил царь, как маленькую пастушку, Суламифь...
       - Какая здесь красота! А ты хотел бы жить в Швейцарии?
       - Нет, конечно. Ты знаешь, что в Швейцарии самый высокий уровень жизни, и, при этом, самый высокий процент самоубийств? И речь не об эмигрантах, а о коренных жителях, которые сходят с ума от одиночества, и сводят счёты с этой обеспеченной, но пустой жизнью. Ты обратила внимание, что можно проехать много километров и не встретить ни одного человека. На улицах почти нет детей, они не играют друг с другом. И, вообще, детей здесь очень мало. Люди не общаются, они потеряли духовность в погоне за благосостоянием. Протестантизм, который они исповедуют, запрещал им помогать слабым. Кальвин учил, что тех, кто не в состоянии достичь в жизни успеха не любит бог, и нет смысла им помогать. Бог от вечности предопределил одних людей к спасению, других к погибели, и нет смысла помогать тем, кто является грешником от рождения. Поэтому люди, боясь оказаться божьими нелюбимцами, все силы тратили на достижение богатства, забросив духовность. Те же, кому это не удавалось, были обречены на общественное отчуждение. Отсюда такое высокое благосостояние и бездуховность народа. В течении 100 лет в Швейцарии - родине кальвинизма - навязывался жёсткий аскетизм, были запрещены игры и зрелища, музыкальные инструменты. Мужчины и женщины за прелюбодеяние карались смертью. Преследуемые католиками протестанты бежали в Америку, и там тоже основали пуританское общество. Главная цель американца пуританина - стремление разбогатеть, сохранение чистоты семейных отношений, служение единому богу. Разобщённость, огромная пропасть между бедными и богатыми, клановость - характерные черты протестантского общества. В наши дни всё это сглажено, жизнь внесла свои коррективы, но многие традиции укоренились, особенно в протестантских странах западной Европы.
      
       ...Время пролетело очень быстро. Расставание было грустным. Меня провожали в Штутгартский аэропорт всей семьёй. Юля плакала.
       - Не плачь, моя девочка - говорил я ей - помнишь, что было написано на кольце у царя Соломона: 'всё проходит'?
       - Да, сказала она - и хорошее, к сожалению, тоже.
       Там, в аэропорту, я оставил арендованную машину. Я обещал женщинам, что приложу все силы, чтобы помочь им вырваться из ужасного положения...
       - - -
       ...Каждое утро на работе, по приезду в Израиль, начиналось с моего телефонного звонка в Германию. Сразу по приезде, я начал узнавать, как можно помочь семье. Чиновник из сохнута помог мне оформить через сохнутовский банк под залог моего пенсионного фонда гарантийное поручение Юлиным кредиторам вернуть долг. Представители сохнута в Германии помогли семье оформить все документы для репатриации...
       В Израиле Юля с семьёй поселились в Петах Тикве - городе под Тель-Авивом, где находилась компания, в которой я работал. Для них наступил период новых трудностей. Снова изучение языка, внедрение в новое общество, и другие 'прелести' эмиграции. Но никакие трудности не могли омрачить радость прекращения того состояния оторванности от жизни, в котором они пребывали в Германии. Им казалось, что нет большего счастья, чем болтать с 'русскими' соседями, которые сразу после их вселения пришли и вместе с 'ивритоговорящими' соседями предложили свою помощь в обустройстве, натаскали всякого скарба, помогли оформить нужные документы в банке, в поликлинике и т.д. А что могло быть лучше, чем съездить вечером в Тель-Авив, и прогуляться по набережной средиземного моря, полной народу, где на каждом шагу слышится родная речь! У женщин появились 'русские' подруги, приезжали родственники из Хайфы, Подружились с сокурсниками по ульпану - студии, где учили иврит. Мишу невозможно было загнать домой со двора, где он играл с товарищами, хотя ещё не всегда хорошо понимал их смешанную русско - ивритскую речь. Ездили на субсидированные экскурсии по стране. У Софьи Михайловны появился 'хавер' (друг) - коренной израильтянин, знающий по-русски только ругательства. Как они разговаривали друг с другом - ума не приложу. В отличие от подавляющего большинства израильтян, её друг - любитель выпить, правда, в меру. Юля, как мать - одиночка, получала повышенное пособие и льготы. Женщины находили подработки к пособию, делали уборки, присматривали за детьми. Теперь эта работа не угнетала их так, как в Германии. Потом Юля занялась распространением косметики - 'сетевым маркетингом', и не плохо в этом преуспела, видимо сказалось образование психолога. Софья Михайловна пошла на курсы усовершенствования для бухгалтеров. В итоге, им удалось за два года выплатить долг без особых лишений и душевного напряга...
       Однажды, вскоре после переезда, Юля приехала в Иерусалим. Мы ездили и гуляли по городу. Потом мы приехали вот сюда, на променад. Мы стояли на смотровой площадке и любовались панорамой старого города. Юля смотрела, как завороженная.
       - Какая прелесть - говорила она восторженно - я и представить себе не могла, что родина моих предков так чудесна! Я была уверена, что Израиль - это страна камней и пустынь. Какая прелесть эти утопающие в зелени и цветах белокаменные дома, роскошные отели. А эти огромные лесные массивы, посаженные людьми - это же просто чудо!..
      
       - А как же в Израиле складывались ваши отношения с Юлей? - спросил Олег - ведь у тебя семья.
       - После её приезда, я, будто жил в двух параллельных мирах, которые находятся совсем близко друг от друга, но никогда не соприкасаются. Несмотря на активную Юлькину жизнь, мы с ней не могли прожить несколько дней, чтобы не встретиться. Юля, не избалованная проявлением порядочности и доброты со стороны мужчин, очень ко мне привязалась. Меня же мучило сознание того, что не может такое двойственное положение продолжаться бесконечно долго, но выхода я не находил. Поначалу Юля и слышать не хотела о том, что нужно пересмотреть наши отношения. Ни наличие у меня семьи, к которой я очень привязан, и которую я никогда не оставлю, ни огромная разница в возрасте не могли убедить Юлю изменить 'статус кво'. Надо признать, что и я кривил душой, когда говорил, что ей надо устраивать свою жизнь. Я тоже не мог представить свою жизнь без неё...
       Но всему в жизни приходит конец. Юля понравилась русскоязычному врачу из Хайфы, с которым я же её и познакомил, и который хотел на ней жениться. Не буду описывать, что испытывал я, стараясь этого не показывать, и как колебалась Юля, но, в итоге, поддавшись на уговоры матери, она согласилась. Семья переехала в Хайфу...
       - - -
       Было уже совсем поздно. В ресторане, кроме нас уже никого не было. Я подозвал официанта, чтобы расплатиться. Олег изрядно захмелел, взгляд его помутнел.
       Мы вышли из ресторана и пошли по опустевшей аллее. Стало прохладно. Внизу, словно новогодняя ёлка, играл огнями ночной Иерусалим.
       - Да, круто ты развенчал миф о благополучной Германии... Ну а что у тебя с Юлькой - то? Неужели так и расстались с концами?
      
       - Мы с Юлей иногда созваниваемся. Обычно она звонит, когда на душе у неё кошки скребут. С мужем у неё жизнь не очень складывается. Она, видимо, не без оснований подозревает его в неверности, подумывает о разводе. Софья Михайловна тоже мне иногда звонит. Говорит, что у неё всё хорошо. Она живёт с другом в его квартире, работает помощником бухгалтера, много времени уделяет внуку. Берёт уроки вождения, хочет сама отвозить друга, когда тот выпьет в гостях...
       Вот такая со мной приключилась романтическая история, которая началась в Германии, а закончилась в Израиле.
       - А ты уверен, что закончилась? - спросил Олег, раскуривая на ветру сигарету.
       - Кто знает, 'пути Господни - неисповедимы', даже на святой земле...
       - - -
       Олег так и не уехал из России. Вскоре, после приезда из Израиля он умер от сердечного приступа, где - то на московской окраине, куда он ездил ремонтировать телевизор. Его нашли на улице раздетым. Машины его тоже не было. Какие - то подонки, возможно даже, милицейский патруль, обобрали его, вместо того, чтобы оказать помощь. Олег скончался по дороге в больницу...
       Жена Олега с дочерью и внуком переехала в Израиль и, как вдова еврея, получила гражданство. Мать, Анна Григорьевна, ехать с ними наотрез отказалась. Она умерла через восемь месяцев после Олега...
      
       Вторая часть
      
       Три Дня в Кибуце.
      
       Я подъехал к небольшой частной больнице в Герцлии. Больница располагалась в очень красивом месте, на берегу Средиземного моря. Я припарковал машину на пляже напротив больницы и вышел. Море было совершенно спокойно. Было раннее утро, но по глади залива уже скользили две яхты с яркими парусами, Вдали, на рейде стояло несколько судов. Над берегом, покрытым травой и цветущим кустарником, парил дельтаплан. По обе стороны больницы высятся роскошные отели, имеющие выход прямо на пляж, ещё пустой в это время суток. Я люблю приезжать в этот небольшой зелёный городок на берегу моря. В Герцлии, названной так в честь Теодора Герцля - основателя сионизма - живёт израильская аристократия. Здесь же облюбовали себе место для жилья многие послы и консулы. Их живописные виллы примостились по обе стороны улиц, простирающихся параллельно морю. Над улицами куполом смыкаются кроны старых деревьев. Из-за невысоких заборов, обвитых плющом, жимолостью и жасмином, кусты бугенвилии густо цветут, яркими фиолетовыми цветами.
       Я поднялся на лифте на второй этаж, в операционную. Компания, где я работал, не только продавала медицинское оборудование, но и арендовала его частным больницам для некоторых операций. Мне в таких случаях нужно было помогать врачу оперировать, управляя сложными приборами. Переодевшись, вымыв и обработав руки, я вошёл в маленькую операционную, где уролог, доктор Зигель, уже ждал меня. Операционная сестра помогла мне надеть стерильные перчатки и тяжёлый свинцовый фартук, защищающий жизненно важные органы от рентгеновского излучения.
       Достижения в эндоскопии, области медицины, в которой я специализировался в Израиле, позволили чудесным образом заменить многие сложные и опасные полостные, операции, на относительно безопасные, малотравматичные процедуры, после которых намного легче и быстрее идёт заживление. Чтобы разрушить или удалить камень в мочевых путях и в почках, через естественные отверстия вводят "уретероскоп",- тонкий инструмент с видеокамерой, с помощью которого разрушают камень или удаляют его, захватив тоненькими щипчиками. Я подсоединил к "уретероскопу" видеокамеру, и подал урологу. Доктор Зигель вставив "уретроскоп" в отверстие детородного органа, начал вводить инструмент через мочевой пузырь, через мочеточник, в почку. Когда уретероскоп был на месте, я включил камеру, и мы увидели на экране желтовато белый камень. Я вставил в канал уретероскопа тонкое стекловолокно и включил лазер. Мы видели на экране монитора, как почечный камень распадался на мелкие крошки, когда его лизал огненный луч лазера...
       Следующая операция будет простатоэктомия. Таким же образом, не разрезая живота, через мочеиспускательный канал с помощью лазера мы должны "сжечь" увеличенную простату...
       Я вышел из операционной, и, пока будут стерилизовать инструменты и готовить следующего пациента, зашёл в небольшую комнату, где врачи отдыхают между операциями и пьют кофе...
       Зазвонил мой мобильник. Галина напомнила, что во вторник очередная годовщина смерти Олега и спросила, смогу ли я приехать к ним. Я сказал, что постараюсь. Галя с дочкой и внуком поселились в Тель-Авиве, где жил двоюродный брат Олега, Барух. Они арендовали небольшую, трёхкомнатную квартиру в дешёвом районе. Я несколько раз бывал у них после их приезда. Старался помочь им в обустройстве. Одалживал денег. Идти на годовщину, честно говоря, не хотелось. Наверное, соберётся много народу, а я сборищ не люблю. Но обижать Галину не хотелось - она всегда так радовалась моему приходу, делилась со мной сокровенным, называла меня "своим духовником"...
       - - -
       На следующий день, утром, ко мне в кабинет зашла русскоязычная секретарша компании, Вика:
       - Алексей, я связалась с профессором Панским, как ты просил. Он согласен попробовать наш новый гистероскоп. У него есть три пациентки для внематочного оплодотворения. Операции в воскресенье, понедельник и вторник с восьми часов. Он просил тебя приехать к семи часам утра.
       - Спасибо Викуля.
       Вика, стройная блондинка, выгодно отличалась от других работниц компании своей внешностью. От неё всегда пахло какими - то приятными духами с тонким, нежным ароматом ландыша.
       - Знаешь, Вика, о чём ещё я тебя попрошу? Мне нет смысла три дня подряд мотаться из Иерусалима в Хайфу в такую рань. Закажи мне номер в отеле на эти три дня.
      
       Когда Вика вышла, я подумал: - хорошо бы в Хайфе повидаться с Юлей - скучаю я по ней. Я набрал номер Юлиного мобильника:
       - Привет, малыш. Как ты?
       - Как хорошо, что ты позвонил. Лёшенька, мне очень плохо. Я ушла к маме...
       - Что опять случилось, девочка?
       - Он не пришёл вчера домой. Утром сказал, что дежурил, а я звонила в больницу, дежурил другой врач.
       Юлин муж, в "девичестве" - Владимир, поменял имя на ивритское Зээв, - строил из себя сиониста, соблюдающего еврейские традиции, с удовольствием трескал свинину и, смена имени было единственным, в чём проявлялся его сионизм. Зээв разошёлся с первой женой, от которой у него была дочь. Он выплачивал солидные алименты и часть ссуды за квартиру, которую они с женой купили до развода. Они с Юлей снимали квартиру и платили за неё пополам.
       Зээв, в принципе, - парень не плохой - добродушный, лёгкий в общении, не занудный, - работал врачом, в терапевтическом отделении Хайфской больницы. Характер у него мягкий. Он хорошо относился к Юлиному сыну. Я знал, что Зээв изменял Юле во время дежурств с медсёстрами - мне рассказала об этом секретарша из той же больницы - но Юле я не говорил. Да она и сама это знала. Страна у нас маленькая, "доброжелательниц" хватает, слухи распространяются быстро. Но, почему его не было на дежурстве? Может, у него появилась новая любовница вне больницы? Да какая, собственно, разница. Мне было жалко Юльку, но, в то же время, в душе тлело подленькое чувство радости - она свободна!
       - Слушай, девочка, я с воскресенья буду три дня работать в Хайфе. Какие у тебя планы? Мы можем провести эти дни вместе. Я закажу "циммер" (домик) в кибуце около Хайфы.
       - Это замечательно! Мне так тебя не хватает. Будь оно проклято, моё замужество. Лучше бы я была одна.
       - - -
       В субботу я приехал в кибуц "Бейт Кешет" (Дом радуги) часов в пять. Взял у дежурного ключи от домика, заказанного для меня Викой. Я люблю летом, работая на севере страны, ночевать в этом большом, очень зелёном кибуце, окружённом лесом...
       Юля приехала через час, позвонила мне на сотовый, и я пошёл встретить её у ворот кибуца. Я поразился, как она изменилась. Юля вышла из своей "субару" с какой-то, новой для неё грацией, обняла меня и поцеловала.
       - Как же я соскучилась.
       - Юленька, как ты похорошела!
       - Правда? Тебе нравится мой новый имидж?
       - Ты восхитительна, я просто потрясён!
       Передо мною предстала импозантная молодая женщина, изысканно одетая, уверенная в себе, бизнес леди. Очень красивый брючный костюм, туфли на высоком каблуке и незнакомая мне причёска, выгодно подчёркивали её природную женственность. В ней не осталось и следа той неуверенности, которая раньше сквозила в её движениях, походке, манере одеваться и даже в голосе. Теперь тон её разговора был, подстать её имиджу, уверенным и убедительным. Лицо ухоженное, но, почти, без косметики. Мне показалось странным, что от неё ничем не пахло. Обычно от женщин, одетых подобным образом, всегда резко пахнет дорогими духами.
       Мы сели в её машину и поехали к домику.
       Я открыл ключом дверь, и мы вошли в домик.
       - Ой, как здесь хорошо! - воскликнула Юля - как мило, настоящее гнёздышко для любовников. -
       Она осеклась:
       - прости я, наверное, говорю пошлости.
       - Ну что ты, малыш, ты - прелесть. Тебе удаётся быть обворожительной, и при этом ты продолжаешь обходиться без косметики.
       - Это я для тебя. Я знаю - ты не любишь размалёванных женщин...
       Я притянул её к себе и поцеловал. Только сейчас я ощутил, что от неё исходит, очень слабый, тонкий, влекущий аромат духов, который вызвал у меня какие-то неясные эротические ассоциации. Я почувствовал, что очень хочу её.
       - У тебя такие вкусные губы, разве можно портить их помадой? Ты так соблазнительна и без всякой косметики!
       Она лукаво улыбнулась:
       - Ты ошибаешься, любимый. На мне есть косметика, правда немного. Сейчас модно пользоваться такой, очень дорогой косметикой, которая создаёт иллюзию отсутствия таковой. Косметика должна лишь исправлять недочёты природы, оставаясь при этом незамеченной. Чем выше квалификация визажиста, тем естественнее выглядит лицо клиентки.
       - А чем ты пахнешь? Уверен, ты специально, надушилась чем - то, пробуждающим в мужчине зверя.
       Юлька хитро улыбнулась и брякнулась в одежде на кровать.
       - Как же я соскучилась, мой Соломон - она взяла мою руку и притянула к себе - иди ко мне. Раздень меня, любимый...
      
       За окном стемнело... Мы лежали, не зажигая света, в широкой кровати, отделанной под деревенскую.
       Мне было хорошо, но где-то в дальних закоулках души не то, чтобы кошки скребли, но маленький котёнок тихонько царапался:
       "Юля изменилась. Она уже не та несчастная, униженная эмигрантка, какой была тогда в Германии, а уверенная в себе, процветающая деловая женщина. Я не знал радоваться мне этому или огорчаться. На что теперь нужен ей чужой муж, годный по возрасту в отцы, крепко завязший в чужой семейной жизни. Одумается она, "поумнеет", и придётся мне "с мясом" отрывать её от себя".
       Юля прижалась ко мне, и, словно прочитав мои мысли, сказала:
       - Как хорошо! Мне прямо хочется плакать от счастья.
       Знаешь, Лёша, я по настоящему живу, только, когда я с тобой. У меня хорошая, интересная работа, замечательный сын. Но я всё равно ощущаю какую-то пустоту в жизни. Мне кажется, после тебя, ни один мужчина не будет мне в радость.
       - Тебе плохо с Зээвом? Раз ты его так ревнуешь, значит, всё-таки любишь?
       - Какая там любовь. Но как-то обидно, что изменяет, спит, с кем попало.
       - Но ведь и ты не так уж ему верна, мы что, с тобой здесь псалмы распеваем?
       - Если бы он меня не обманывал, я бы может, с тобой не встречалась.
       - Не обманывай себя. Ты сама в это не веришь. А меня ты не ревнуешь к жене?
       - Нет, Лёша.
       - Почему же - не любишь?
       - Очень люблю. Ну не знаю... она же жена... С тобой я себя не чувствую обманутой. А он врёт, изворачивается, держит меня за дурочку. Это так всё противно.
       Про себя я подумал: "так уходи от него", но вслух не сказал, считал, что не в праве...
       - - -
       Вечером мы с Юлей сидели в кибуце за столиком у входа в домик. Остро пахло скошенной травой. Где-то в кустах пел сверчок. Время от времени в лесу выли шакалы. Юля придвинула свой стул ко мне, села рядом, я обнял её.
       - Лёша, я так соскучилась по твоим замечательным рассказам... Расскажи что-нибудь...
       - Что тебе рассказать, моя девочка?
       - Ну не знаю, что-нибудь о своей жизни. Я так мало знаю о тебе... Ты никогда ничего не рассказывал мне о жене... Как вы с ней познакомились?
       - Лучше не надо об этом, малыш.
       - Я понимаю, жена - это святое, нельзя трогать грязными руками... Я примерно представляю, как у вас всё было: Вы познакомились в библиотеке... или нет - вас познакомили родители. Нашли тебе хорошую еврейскую девочку, по хитрому устроили вам встречу, чтобы вы не догадались, что это подстроено. Сыграли вам шикарную, шумную свадьбу в ресторане, сняли вам люкс в отеле, где ты и сделал её женщиной...
       - Да, примерно так и было...
       Я замолчал, задумавшись... Говорят, что женщины, всегда помнят, как всё это было в первый раз. Помнит ли моя жена, думал я, пыльную, заваленную всяким хламом, больничную мастерскую, где я работал техником по ремонту мед аппаратуры. Из окна был виден виварий, где держали, не перестающих лаять и выть от боли, подопытных собак. Заходить в мастерскую надо было через маленький коридорчик, общий с прозекторским отделением. Через вечно открытую из-за жары дверь прозекторской, было видно, как кромсают обнажённые трупы. В эту маленькую, убогую мастерскую, которую я гордо называл лабораторией, ко мне приходила, иногда, после школы, в тайне от родителей, моя будущая жена. В этом вот "роскошном люксе" я и сделал её женщиной. Нам было абсолютно наплевать на убогость нашей "первой спальни". Мы были счастливы. Мы оба были охвачены таким нетерпением, что она даже не почувствовала боли. Горячие ласки и слова любви действовали лучше всякого наркоза.
       - Что это было, Алёшенька? - спрашивала она тихо, прижавшись ко мне, когда я вытирал старым рабочим халатом кровь с грязного пола - мы что умерли?
       - Почему? Тебе что, не понравилось, моя красавица?
       - Так хорошо может быть только в раю!..
       - Одевайся, моя маленькая богиня, сюда могут войти в любую минуту...
      - - -
      - Лёша, а расскажи, как ты полюбил в первый раз.
       Я опять задумался...
       -Ну, ладно: Когда мне было 14 лет, моя семья переехала жить в район, населённый преимущественно армянами. Мы поселились в старом, одноэтажном доме с большим двором.
       Для меня это было трудное время. Другая школа, другие одноклассники, новые соседи. У меня не сложились отношения с некоторыми учителями, особенно, с историком. Учитель истории, Фархад Алиевич, был парторгом школы. Он считал своим партийным долгом контролировать моральный облик не только учеников, но и учителей. Распекал за любовные интриги состоящих в браке, учителей, грозил партийным взысканием.
       - Какой пример вы подаёте школьникам - читал он им мораль.
       Историк взъелся на меня, за то, что я, по молодости и глупости, позволял себе крамольные мысли о политике партии и высказывал их на его уроках. Не то, чтобы я был малолетним диссидентом, просто, хотелось выделяться среди одноклассников, привлечь к себе их внимание. Время, конечно, было уже не сталинское, но навредить мне он мог. А ещё меня невзлюбила пионервожатая, Наталья Гасановна - тоже яростная блюстительница нравственности. Она же курировала школьную комсомольскую организацию по поручению комитета комсомола, и никак не могла смириться с моим демонстративным отказом, вступить в комсомол. Пионервожатая грозила сделать в моём личном деле такую запись, после которой дорога в любой ВУЗ будет для меня закрыта. Наташка, как мы называли её за глаза, следила за учениками, не стеснялась заходить в женские и мужские туалеты и раздевалки. Доносила парторгу, о том, кто с кем в коллективе состоит в любовных отношениях, читала нравоучения старшеклассникам о чистоте нравов советской молодёжи...
       Я всегда трудно сходился со сверстниками. В классе коллектив учеников состоял из давно сформировавшихся групп, где для меня места уже не было. Мальчиков было больше, чем девочек, многие из которых, вполне созрев, уже встречались с одноклассниками, но, чаще, со старшими ребятами. В школе я был одинок. Мой, пересыщенный гормонами, молодой организм жаждал любви, которой не находил...
      
       Наш двор, будто в миниатюре, отражал разношёрстное население многонационального города, в котором я жил. Здесь обитали армяне и азербайджанцы, европейские, грузинские и горские евреи. Многие семьи были смешанные.
       Во всём дворе только у нас была ванная комната и туалет в доме. Остальные жители двора купались в общественной бане, ходили в уборную во дворе. В квартире, рядом с нами жила большая семья, в которой, в результате многих смешанных браков, породнились армяне, евреи, русские и кто-то ещё. У нас с этой семьёй сложились очень хорошие соседские отношения. Они приходили к нам звонить по телефону, смотреть телевизор, мылись в нашей ванной. Короче, мы с ними жили, как одна большая семья.
       Была в этой семье не молодая, но очень красивая, женщина. Собственно, это она мне тогда казалась не молодой, а ей было, фактически, чуть больше, чем тебе сейчас. Звали её Мирочка. Она пропадала у нас всё свободное время после работы, помогала по хозяйству. У Мирочки был ребёнок и застарелый, вялотекущий роман с женатым мужчиной. Мне было четырнадцать, выглядел я моложе своих лет, и Мирочка, естественно, относилась ко мне, как к бесполому существу, хорошему умному мальчику. Для меня же она была предметом сильнейшего вожделения. Я жаждал её тела. Я думал о ней на уроках, раздевал её в мыслях. Я видел её в моих юношеских эротических снах. Страсть, которую невозможно было удовлетворить, мучила меня, не давала покоя. Моей заветной мечтой было увидеть её голой, ласкать её дивное тело, которое я рисовал в своём воображении во всех подробностях...
      
      
       - Ну, а что в школе? - спросила Юля - навредил тебе историк?
       - Нет, не успел. Историк и Наташка куда-то исчезли из нашей школы после того, как директор с двумя пионерками зашёл в пионерскую комнату, открыв её своим ключом, и застал там, обоих блюстителей нравственности за занятием, не очень соответствующим коммунистической морали... Подозреваю, что кто-то из учителей подстроил этот неожиданный приход директора...
       - - -
      На следующий день, после работы в операционной хайфской больницы, я вернулся в кибуц, Юлька была уже там. Она выглядела теперь совершенно иначе. Передо мною предстала просто одетая девочка с двумя косичками.
       - Вчера, своим звериным чутьём, я почувствовала, что мой новый имидж тебя чуть-чуть раздражал.
       "Видно, от психолога ничего не скроешь" - подумал я про себя.
       - Сегодня я решила предстать перед тобой, мой Соломон, скромной молоденькой пастушкой. Я бы даже покрасила волосы в рыжий цвет, как у Суламифь, но боялась, что тебе это не понравится.
       - Радость моя, какая ты выдумщица! Я тебя люблю всякую. Но ты сегодня, действительно, обворожительна, как никогда. Но признайся, ты ведь не обошлась без косметики?
       - Конечно, нет. Должна же я была ликвидировать лет пятнадцать, чтобы выглядеть девочкой.
       - Совершенно не заметно. Да ты и без косметики выглядишь не намного старше.
       - - -
       Вечером, мы опять сидели возле нашего домика...
       - Лёшенька, я так счастлива с тобой! А ты меня любишь?.. Давай, расскажи ещё про девушек из твоей жизни. Кого ты любил?.. Я так хочу знать о тебе всё, всё!
       - Что же тебе рассказать?.. Ну, ладно, так и быть, вот, что я тебе расскажу:
      
       Умер какой-то родственник Мирочки - то ли двоюродный, то ли троюродный дядя. Он тоже жил в нашем дворе. Надо было сообщить родственникам о безвременной кончине девяностовосьмилетнего дяди. Мирочка попросила меня пойти вместе с её дочкой к одному из многочисленных племянников почившего в бозе, и сообщить в деликатной форме о случившемся несчастье. Племянник, Вартан, жил довольно далеко от нас, в, так называемом, "чёрном городе".
       Мирочкину дочку звали Вероникой. Дома её называли Верочкой, а подружки называли Никой. Я тоже называл её Никой. Когда мы переехали в этот двор, Веронике, симпатичной забавной болтушке, было девять лет, сейчас же ей было уже тринадцать.
       В "чёрный город" мы поехали на автобусе. Перед входом в дядину квартиру, я предупредил Нику:
       - смотри, сразу не сообщай ему о смерти - это надо сделать осторожно, а то ещё окочурится от "радости". Дяди Вартана дома не было, была только его жена, Кнарик - простая малограмотная женщина, выросшая в армянской деревне. У них с дядей Вартаном было двое взрослых сыновей и один маленький, которого родня в шутку называла "фибромой". Когда Кнарик было хорошо за сорок, врачи обнаружили у неё фиброму матки, которая удивительным образом превратилась потом в симпатичного мальчика, Гришу.
       Кнарик ужасно обрадовалась нашему приходу, приняла нас, как это свойственно армянским женщинам, с бурным, суетливым гостеприимством. Сразу же стала, накрывать на стол, доставая из холодильника, дорогие, дефицитные продукты, которые она держала специально для гостей.
       - Верочка, расскажи, как дела, как мама, что нового дома?
       Воспользовавшись удобным случаем, Ника сообщила:
       - У нас всё хорошо, только дядя Ваня ночью умер!..
       Кнарик выронила из рук тарелку, лицо её исказила гримаса ужасного горя. Она стала громко причитать, заламывать руки, биться в истерике. Растерявшись, при виде такой бурной реакции, мы с Никой сидели, не зная, что делать. На пике истерики, Кнарик, вдруг, резко оборвала причитания, и обычным, спокойным голосом спросила:
       - Верочка, дядя Ваня - это кто?..
      
       Когда мы вышли от Кнарик, стояла чудесная, осенняя погода. Осень в Баку - лучшее время года, когда уже спала невыносимая, влажная, прикаспийская жара, но ещё не задули сильные, срывающие крыши, пронизывающие до костей леденящим холодом, зимние ветры... Уличные базары изобиловали ароматными фруктами. Возле овощных магазинов, прямо на полу огромными кучами громоздились большие, полосатые арбузы. Под ногами жёлто - красные листья скользили по асфальту, гонимые лёгким ветерком.
       - Давай немного погуляем - предложил я Нике.
       Она с радостью согласилась - не хотелось возвращаться в печальную, предпохоронную обстановку.
       - Хочешь, пойдём на паромную пристань, - спросил я - посмотрим, как отплывают паромы?..
       Мы стояли у самой кромки воды и смотрели, как вагоны целыми составами заезжают в огромное чрево морских гигантов.
       - Как бы мне хотелось уплыть далеко, далеко - мечтательно произнесла девочка. - Я обожаю море.
       Я посмотрел на неё, и, вдруг, увидел, что Ника - очень красива! На юге девочки созревают рано. В свои тринадцать лет, Ника успела превратиться в хорошо сложённую девушку со стройной, женственной фигуркой, почти без следов подростковой угловатости. Девочка не была похожа на мать. В отличие от невысокой Мирочки, она была чуть выше среднего роста, красивая, длинная шея придавала её фигуре особую стройность. Движения её были мягкими и плавными. Обворожительная, жизнерадостная улыбка никогда не сходила с лица девочки.
       Ника стояла у моря и мечтательно смотрела вдаль. Лёгкий морской бриз развевал её тяжёлые, чёрные волосы. Я обнял её за плечи:
       - Ника, какая ты красивая!
       Девочка повернула ко мне своё, светящееся улыбкой, лицо. Моя реплика её не смутила. "Оно и понятно - подумал я - для такой красивой девочки, внимание мальчиков из её окружения, вероятно, - не новость". Самое прекрасное в Нике - её глаза, вернее то, как она смотрела.
       Взгляд её тёмных, восточных глаз был каким-то зазывающим, словно пение мифических сирен. Сейчас я бы сказал, что её взгляд придавал Нике особую сексапильность, но тогда этого слова в нашем лексиконе ещё не было.
       Воздух был пропитан запахом моря...
       Я нежно поцеловал её в губы. Исходящий от неё, едва уловимый, запах молодого девичьего тела, наполнил меня каким-то сладостным, щемящим чувством.
       - Ника... Я люблю тебя, девочка!..
       ...Когда мы шли пешком домой, я заметил, что на Нику оглядываются парни...
       Осень кончилась... Не уютная, гриппозная зима, наводила уныние. На улицу выходить не хотелось. Мирочка проводила у нас все вечера, грелась у газового радиатора, судачила с домочадцами ...
       Как-то, зайдя под вечер к нам в квартиру, она попросила:
       - Алёша, Верочка приболела и не была в школе. Она просила, чтобы ты помог ей с уроками...
       Ника лежала в постели. Небольшой болезненный румянец и гриппозный блеск глаз не портили её лица. Мы быстро разобрались с уроками, но уходить я не торопился.
       - Побудь со мной, Алёша, - попросила Ника - мне так скучно! - У них тогда даже телевизора не было, - дедушка Ники считал это излишней роскошью, да и в средствах семья была ограничена. - Расскажи мне что-нибудь...
      
       Потом я часто приходил вечерами к Нике, помогал ей выполнять домашние задания, чертил за неё чертежи. Мирочка была довольна тем, что занятия дочери - под контролем, и, что она не слоняется вечерами с подружками из не благополучных семей нашего двора.
       Я рассказывал девочке какие-то необычные сказки, где фантастически переплетались не правдоподобные сюжеты с реальными персонажами и событиями. Ника слушала, как завороженная, затаив дыхание. Я пересказывал ей прочитанные книги, как художественные, так и научно-популярные. В доступной, увлекательной форме рассказывал ей о философии, которой в то время увлекался, комментировал современную поэзию, читал какие-то модные стихи. Ника, как губка впитывала мои взгляды на жизнь, мои жизненные принципы и мой нравственный кодекс. Будучи на пять лет старше, на фоне, окружающих её сверстников, я был для девочки высшим существом - поражал её эрудицией , не стандартностью суждений. Можно сказать, что я воспитывал девочку, формируя её сознание по образу и подобию своего...
      
       Прошёл год... Нике было четырнадцать лет.
       Свою дальнейшую жизнь без Ники я уже не представлял. Я не знаю, что мне больше нравилось в ней - чарующая внешность или, с избытком излучающая доброту, душа. Я не помню, чтобы Ника обижалась. Её глаза никогда не сверкали яростью, губы никогда не кривились и не сжимались в узкие полоски от злости. Ника никогда не завидовала подругам. В ней не было ни капли той стервозности, которую я так ненавидел во многих, окружающих меня женщинах, включая близких родственниц.
      
       ... Однажды, когда я, в очередной раз, помогал Нике "делать уроки", увлёкшись "занятиями", мы не услышали, как в квартиру зашла Мирочка. Ника сидела у меня на коленях, а моя рука находилась вовсе не там, где должна находиться рука репетитора...
       Был страшный, но не громкий скандал - выносить "сор из избы" и услаждать слух любопытных соседей - было ни к чему.
       Отношения между нашими семьями испортились, мне был закрыт доступ не только к телу, но и в дом Ники. Её тоже к нам не пускали. Я, как не оправдавший высокого доверия, был объявлен "персоной нон грата"...
       К тому времени мы с Никой успели так "прикипеть" друг к другу, что пытаться нас разлучить было бессмысленно. Мы продолжали встречаться, причём, я считал, что мы ничего предосудительного не делаем, и не должны скрывать нашу любовь, и встречаться тайно. Из-за этой моей глупой юношеской принципиальности, множество никому не нужных, скандалов изрядно попортили нервы, не только нам с Никой, но и обеим нашим семьям. Девочку пытались от меня прятать, усылали её на дачу к родственникам, и даже вывозили в другой город. Это было наивно и бесполезно. Я ездил туда, где прятали Нику,... звонил ей по телефону. Она сбегала от родственников с дачи. Ника возвращалась, и мы продолжали встречаться. Ни уговоры моих родителей, ни угрозы армянских родственников Ники воздействовать на меня физически, успеха не возымели.
       В качественно новую стадию наши отношения перешли после того, как к нам домой пришёл наш участковый милиционер, и сказал, что в милицию поступило заявление от семьи Вероники с просьбой оградить их не совершеннолетнюю девочку от посягательства взрослого мужчины.
       - Ты, Алексей, не выпендривайся - предупредил меня блюститель порядка - или оставь девчонку в покое, или делай всё по-тихому. Иначе - посадим!
       Вероника, в присутствии матери, заявила участковому, что наши отношения носят чисто платонический характер, и он закрыл дело, сообщив матери, что я, якобы, обещал оставить девочку в покое.
       То ли я достаточно повзрослел, то ли понял, что, сидя в тюрьме за растление малолетних, вряд ли мне удастся продолжать "платонические" отношения с растленным мною лицом, и решил наступить на горло своей принципиальности.
       Мы стали встречаться, не афишируя наши свидания, используя любую возможность побыть вдвоём. Почти каждый день Ника приходила на свидания. Мы часами просиживали на скамейке в старом парке, который Бакинцы по привычке называли "сад революции". Под высокими, старыми деревьями, закрывающими небо, в любую погоду - летом и зимой, мы сидели на скамейке возле заброшенного фонтана, в котором гипсовая девочка лила на голову сидящего гипсового мальчика, воображаемую воду из кувшина. Целовались, когда не было прохожих, разговаривали или сидели молча, обнявшись.
       Ника приходила ко мне после школы, когда я работал в больничной мастерской, где ремонтировал медицинские приборы.
       Иногда, в холодную погоду, мы проводили время в квартире моей бабушки, когда её не было дома - у меня был ключ.
       Бабушка жила в центре города на маленькой улочке со смешным названием "косой переулок". Это был типичный Бакинский дом старой постройки, где все соседи знали всё обо всех. В жаркие летние вечера все выходили во двор и сплетничали друг о друге. Жившая дверь в дверь, соседка, Марьям, выговаривала бабушке, за то, что она позволяет нам приходить, когда её нет дома. Уверяла, что это плохо кончится. У Марьям было три дочери. Две уже были замужем, а третья, Наза, ещё училась в школе.
       - Мы, мусульмане - говорила соседка - воспитываем дочерей в строгости. Мои девочки никогда бы не позволили себе оставаться наедине с парнем. Бабушка ужасно нервничала, выслушивая всё это. Она и сама боялась, как бы чего не вышло, но, будучи умной женщиной, понимала, что запреты и нотации в таком деле не помогут...
       Соседская дочь, Наза, забеременела от женатого проходимца, когда училась в десятом классе. Был страшный скандал. Потрясённый отец, вскоре умер от инфаркта...
       Время шло. Ника взрослела. Ей уже исполнилось пятнадцать, потом шестнадцать, а мы всё продолжали встречаться, используя любой удобный случай. Наши семьи продолжали по инерции находиться в состоянии "холодной войны". Конечно, сохранять наши с Никой отношения в тайне, столь длительное время, было невозможно. Мама её уже догадывалась, что наш разрыв был фикцией, старалась, как могла, препятствовать нашим встречам, хотя борьба её уже не носила такой активный характер.
      
       Притом, что мы не могли долго обходиться друг без друга, у каждого из нас была и своя жизнь. Ника поступила в университет, обзавелась новыми подружками. Я тоже был студентом заочного факультета Московского института. Часто ездил в Москву, на сессии, где столичная, студенческая жизнь подхватывала меня, и несла в своём стремительном потоке. Благодаря моему товарищу, Олегу - коренному Москвичу - я, вдруг обнаруживал себя в каких-то, не ординарных ситуациях, среди не ординарных людей. Мелькали какие-то девушки из литературного института, дочери известных писателей. Вечеринки в общежитии...
       В Баку я вращался в каких-то студенческих тусовках, где участвовал в спорадических попойках, хотя мне это и не нравилось. Какие-то, очень умные, мальчики и девочки, читали стихи - как свои, так и современных поэтов. Спорили на философские и другие темы...
       Вокруг меня заискивающе крутились какие-то мамаши, пытаясь заполучить в качестве зятя. Моя семья тоже, не очень веря в успех предприятия, знакомила меня с не очень красивыми, но приятными на ощупь, девушками, из очень обеспеченных семей...
      
       Нике исполнилось восемнадцать.
       Семья Ники понимала, что наш брак неизбежен, и, что, в принципе, ничего плохого он не сулит - не хулиган же я какой-нибудь, а нормальный парень с неплохими перспективами. Ника уже не ребёнок.... Но отношения были уже настолько накалены, что трудно было преодолеть инерцию...
       Бракосочетание наше было более чем скромным. Я был в какой-то, простой, клетчатой рубашке. Ника тоже одета была довольно скромно.
       Наша свита состояла лишь из двух свидетелей - моей тётки и лучшей подруги Ники. Служащая "дворца счастья" всё никак не могла взять в толк - "где же жених и невеста"?..
       Ни свадебного платья, ни фаты, ни обручальных колец, ни громкой свадьбы, - всех этих символов женского счастья, в жизни моей жены никогда не было.... Не было никогда жалоб на скромный быт, на то, что зарабатываю не так, как другие.... Не было никогда дорогих украшений.... была малюсенькая комнатка с падающими на нас ночью обоями вместе со штукатуркой, и сильно протекающей крышей.... Была четырёхмесячная, умирающая от сепсиса, дочка, выжившая вопреки стараниям врачей.... Были бессонные ночи в грязной, детской больнице, с не перестающим плакать, ребёнком на руках, а наутро, были экзамены в университете.... Была любовь и долгая, счастливая, семейная жизнь, которая сейчас, по прошествии многих лет, кажется нам коротеньким мгновением...
       Никогда, в жизни, у меня не было и тени сожаления о том, что связал свою жизнь с Никой, прочным, не распутываемым и не разрубаемым узлом. И я ни за что не согласился бы променять прожитую с ней, жизнь, ни на какую другую, появись у меня такая фантастическая возможность! Хотя я человек совершенно не религиозный, я абсолютно уверен, что наш с ней брак назначен "Свыше"!..
       - - -
       - Юленька, ты чего загрустила? - спросил я, после некоторого молчания.
      
       - Не знаю ...я думала, что жена - это уважение... обыденность... привычка. Что с женой - всё, как у всех... Я представляла, что наша с тобой любовь - самая необычная и романтичная. Ты появился в моей жизни, как сказочный принц, потом, Швейцария... Теперь я поняла, что, это, наверное, был в твоей жизни - просто серый, скучный эпизод...
       - Ну, что ты любимая, это вовсе не так...
       - - -
       На годовщину Олега в Тель-Авив я поехал с Юлей вместе. Галина и её дочь, Лена встретили нас радушно.
       - Неужели, это та самая Юленька, о которой ты рассказывал Олегу? - обрадовалась Галина, когда я их представил друг другу - Так вы опять вместе?
       - Лицо у Галины посветлело, - мы с Ленкой смаковали вашу историю - покойный муж рассказывал - мечтали увидеть Юленьку. В нашей жизни таких благородных рыцарей, как ты, не было.
       Не люблю я этот пошлый пафос в свой адрес. Какой я, к чёрту, благородный рыцарь. Обыкновенный эгоист. Обложился женщинами с двух сторон, как подушками, чтобы спать было хорошо.
       - Олег тоже был очень хороший парень - сказал я, смутившись от не заслуженной оценки моей персоны.
       - Кобель он был хороший! - бросила Ленка.
       - Перестань, Лена, как ты можешь в такой день говорить о покойном отце - рассердилась Галина.
       У Галины в доме, обычно, собирались её новоприобретённые приятели, с которыми она познакомилась во время изучения иврита. Мне не очень нравится присутствовать на её 'собиронах' в этой русскоязычной компании. Меня раздражает, когда они с умным видом, рассуждают о материях, в которых почти не разбираются. Не очень молодые, они были до репатриации более или менее значительными людьми на работе и в обществе. Их тяготила потеря социального статуса в стране, где не всегда принимались в расчёт их прошлые, иногда - мнимые, способности, знания и опыт. Смешно и грустно было слушать, как они хвастают друг перед другом своим былым величием, мазохистски смакуя нынешние материальные трудности и моральные страдания и вспоминая, часто сильно преувеличивая, как хорошо им было в прошлой жизни...
      Рядом со мной за столом сидела экзальтированная дама средних лет.
      - Мой муж хотел ехать в Америку - рассказывала она мне - а я сказала, что евреи должны жить в Израиле. Нельзя забывать религию наших предков и мы должны соблюдать еврейские обычаи - говорила она с пафосом, с аппетитом поглощая свиной стейк...
      
       В Москве Галина преподавала русский язык и литературу. Будучи прекрасным педагогом, она смогла найти себя и в стране, где изучение в школе "великого и могучего" языка - это, скорее, экзотика. Кроме уроков в частной школе, она учит в детском саду детей правильно разговаривать, читать и писать на языке их русскоязычных родителей.
       - Понимаешь, Алёша - рассказывала она - мне нужно было привыкнуть, что в Израильской школе отношения между учителем и учениками строятся по горизонтали. В центре - учитель, а вокруг него - ученики. Ведь я привыкла к тому, что в России отношения строились по вертикали: учитель - над учениками. По началу мне резало слух обращение ко мне учеников, запросто, по имени, - Гали, "на ты". Насколько абсурдно звучало бы у нас в России, если бы ученики называли меня в лицо, Галкой или Галочкой. Отсутствие в иврите отчеств, как и обращений "на вы", казалось мне ущербностью языка. Но сейчас мне даже нравится такая фамильярность. Она, мне кажется, сближает людей.
       В детском саду тоже методы воспитания немного отличаются. Если двое детей в песочнице не поделят игрушку, обычно, они не дерутся и не бегут жаловаться к воспитательнице - эти крошки пытаются договориться - так их учат. Бывает, иногда, что мальчики пытаются решить спор силой. Обычно, это те "русские" детишки, которых в семье, по советской привычке, учат силой отстаивать свои права...
       Галина жаловалась мне, что дочь сильно изменилась за последнее время. Лена стала какая-то издёрганная, грубая. Много курила. Я тоже заметил, что у неё появилась какая-то напускная вульгарность. Лена, видимо, успела уже принять изрядную порцию алкоголя за помин души покойного отца. Она жаловалась мне на жизнь. Говорила развязно, бравируя бранными словами.
       Не складывалась у неё жизнь. Её муж, Николай, вскоре после женитьбы, свихнулся на религиозной почве. Ушёл в религию всей душой. Все заработанные деньги он отдавал на "богоугодные" дела. Говорил только об истинной вере, избегая мирских разговоров. Даже спать с женой перестал. Всё время крестился. Во всех углах ему мерещилась какая-то нечистая сила. Коле покровительствовал некий отец Александр, красивый, ухоженный священник лет тридцати. Прихожане обожали этого умного, сладкоголосого пастыря. Коля боготворил своего духовного наставника. Засиживался в гостях у него дома. Лене в душу даже закралось гаденькое сомнение: "уж не роман ли у моего Кольки с матушкой Настасьей - тихой бездетной женой отца Александра".
       Лена мучилась. Денег на жизнь не хватало. Хорошо еще родители помогали. Лена терпела, надеялась, что Коля перебесится. Разошлась она с мужем, после того, как, придя, однажды, раньше времени, застала Николая в своей постели с его духовным наставником...
      
       - Мы были фраерами - говорила Лена, чуть заплетающимся от выпитой водки, языком, глубоко затягиваясь сигаретой. - Всё пытались жить честно, поступать порядочно. Мать с отцом ишачили всю жизнь, и остались у разбитого корыта. Мне внушали, что мы интеллигенты, и нужно жить по совести. Чушь всё это. Надо мне было, тогда, уступить этому хозяйскому сынку. Его папаша сейчас большая шишка в политике. А я, как идиотка, строила из себя целку. Хотела быть верной супружницей моему пидеру...
      
       Пришла какая-то новая знакомая, и Галина подвела её к нам с Юлей, чтобы познакомить. Красивая, пышная брюнетка подала мне руку и радостно воскликнула:
       - Здравствуйте, доктор. -
       Я недоуменно посмотрел на неё. Бывало, что меня называли доктором пациенты, когда я работал в операционных, но ещё никто в Израиле так ко мне не обращался, когда я был в цивильной одежде.
       - Вы, конечно же, меня не узнаёте? Столько лет прошло. Меня зовут, Карина, Карина Саркисян, я жила в доме напротив вашего, не помните?
       - Да, да. У вас, кажется, первые роды были не удачные?
       - Да, верно.
       - Ваша свекровь привела вас тогда ко мне, вы ужасно стеснялись
       - Да, я была молодая и дикая, и вы мне ужасно нравились. Знаете, я часами сидела у окна напротив вашего дома, и смотрела на улицу, чтобы увидеть, как вы выходите из ворот. Вы казались мне человеком из другого мира Я же до самого замужества жила в армянской деревне, среди полудиких мужчин. А вы - блондин, интеллигент. Вам так шёл белый халат.
       - Кажется, вы тогда родили девочку?
       - Да, благодаря вам - вы настояли на кесаревом сечении.
       Я вспомнил, нашу соседку, Анжелу, которая работала проводницей в поезде Баку - Москва и спекулировала всем, что могла привезти. Она привела ко мне молодую невестку, у которой первая беременность драматически прервалась на пятом месяце, и Карина едва не умерла от обильного кровотечения. Она была тогда в деревне, и врач из района так и не определил причину позднего выкидыша. Теперь она снова забеременела и панически боялась повторения трагической развязки.
       У Карины миома - доброкачественная опухоль матки - загораживала выход плода в маточный канал, и, вряд ли бы она смогла родить самостоятельно. Но из-за запущенной болезни бронхов и лёгких, делать кесарево сечение было опасно - она могла не выдержать наркоз. Я тогда обнаружил миому и обеспечил ей тщательное обследование и лечение с помощью самой современной аппаратуры, не доступной простому народу. Свекровь её в деньгах не нуждалась и щедро меня отблагодарила.
       - Карина, а как поживает ваша свекровь, Анжела? Где она сейчас, в Армении, наверное?
       - Анжелу убили во время событий в Баку, в январе девяностого. Озверевшая толпа выволокла её за ноги во двор, её насиловали всей толпой и вспороли живот, когда она была ещё жива. Моего мужа, Вагана, убили до этого, когда он пытался защитить мать. Ему железным прутом переломали руки, затем раскроили голову. Я с дочкой, к счастью, была у родителей в деревне. Помните дворничиху - азербайджанку. Она жила в нашем доме, Сурая её звали.
       - Конечно, помню. Злющая такая старуха, когда подметала, орала на всю улицу, что все армяне сволочи, гадят здесь, а ей - убирать. Что всех армян надо поубивать и тому подобное. Её все ненавидели, ждали с нетерпением, когда она подохнет. Поговаривали, что она передаёт азербайджанскому народному фронту списки и адреса армян с нашей улицы.
       - Вот эта самая дворничиха - продолжала Карина - прятала в своей каморке сестру моего мужа. Несчастная девочка, видела из окна, как убили брата и издевались над матерью, а Сурая зажимала ей рот, чтобы не кричала. Белочку потом военные вывозили из города. Она сошла с ума от ужаса и умерла через два года в сумасшедшем доме, в Ереване. Хорошо, что вы успели уехать до всего этого ужаса...
       Меня всегда бьёт дрожь, когда я слышу рассказы об этих событиях. Моя семья была на волоске от мучительной, унизительной гибели. Дальний предок наградил мою тёщю армянской фамилией, и бесчинствующая толпа не пощадила бы всю мою семью, если бы мы не уехали за две недели до кровавой бойни...
       - А как вы оказались в Израиле? - поинтересовался я.
       - Оставаться жить в деревне, в Карабахе, из-за которого и разгорелся конфликт, я не хотела. Там шла война. Как Бакинская беженка, я с дочкой уехала в Москву, жила в общежитии. Там я понравилась одному еврейскому парню. Мы поженились. Прожили много лет в Москве. И вот я здесь. Муж мой, Марк, прекрасный семьянин, хорошо относится к моей дочери. У него есть сын от первого брака.
       Тут в разговор вмешалась та экзальтированная особа, которая ратовала за соблюдение еврейских обычаев:
       - Вам повезло, что вышли за еврея - констатировала она противным напыщенным тоном. - Евреи прекрасные мужья - не пьют, всё несут в дом, жёнам не изменяют.
       Эта женщина меня раздражала своими глупыми высказываниями. Мне ужасно претят высказывания подобного рода с националистическим душком.
       Помню, был у нас родственник - дедушкин племянник, дядя Яша. Он был цеховиком, производил мелкие пластмассовые изделия, хорошо зарабатывал. Тётя Сима, его жена, всё время болела, почти не выходила из дому. Дядя Яша жену обожал. Он водил её к самым лучшим врачам, сам готовил какие-то диетические кашки, кормил её с ложечки. Оставался с двумя детьми, когда тётя Сима ездила в Ессентуки лечиться. Соседи ставили дядю Яшу в пример мужьям. Жалели его, сокрушались, что он не выдержит потери жены, которая дышала на ладан. Совершенно неожиданно, крепкий, пышущий здоровьем, двужильный дядя Яша умирает в одночасье от инфаркта. Похороны были пышные. За гробом, рядом с безутешной, вдовой, которую вели под руки дочь и сын, шла вереница рыдающих любовниц покойного. Дядя Яша оставил после себя достаточно средств и хорошо обеспечил не только семью, но и всех тех женщин, которые щедро дарили ему свои ласки, пока жена возилась со своими недугами.
       Тётя Сима прожила ещё лет двадцать, даже успела два раза выйти замуж, и оба раза овдоветь...
       - - -
       Мы возвращались из Тель-Авива в Хайфу. Шоссе, идущее параллельно морю, было запружено машинами. Юля спросила:
       - Лёша, я не поняла, насчёт Карины. Ты что, в союзе был врачом?
       - Что-то вроде того. Я расскажу тебе, малыш. Ехать нам долго. На дорогах в это время - пробки...
       Было тяжёлое, голодное время застоя, когда по талонам, продавали прогорклое масло, изъятое из военных запасов после многолетнего хранения, и, почти не пригодное для еды, мясо. Чтобы не голодать, продукты приходилось покупать на рынке, где цены сильно кусались. Приличную одежду и многие другие товары приходилось покупать с переплатой "из-под полы" или у спекулянтов.
       Жить на зарплату было практически невозможно, и все искали дополнительные заработки. Я тоже искал, где бы подработать...
       Пришёл, помню, ко мне, как-то, муж моей двоюродной сестры - подпольный предприниматель, процветающей в то время, "теневой экономики". Благодаря таким вот "цеховикам", как он, восполняющим дефицит товаров на рынке, простому народу было, во что одеться и обуться. Это было "не дорого и сердито". Богатая элита одевалась в дорогой импорт из комиссионок. Да, вот беда - правительство не всегда оценивало по достоинству пользу теневой экономики, и королей подпольного бизнеса, бывало, сажали на большие сроки.
       Володя был членом "общества слепых". Это общество помогало трудоустраивать слепых людей в разных цехах, и было, фактически, формальным прикрытием теневого бизнеса. Начальниками цехов и были, те самые, тоже, разумеется, слепые (других в общество не принимали), "короли теневого бизнеса". Было забавно наблюдать, как по утрам, возле конторы "общества слепых", собирались "слепые" начальники цехов, подъезжающие за рулём своих жигулей...
       - Алёша, хватит тебе горбатиться за гроши, - начал излагать своё предложение Володя. - Тут у нас в одном цехе требуется начальник. Производство там налажено - тебе особо ничего делать не придётся. Сделаем тебя слепым, вступишь в наше общество...
       - Да, нет, Володя, спасибо, конечно, за заботу, но такой рискованный заработок не для меня.
       - Нет никакого риска - там всё официально оформлено, всё абсолютно законно.
       "А, что, - подумал я - неплохо бы и машиной обзавестись, и жену одеть получше. Почему бы и не пожить красиво?".
       - Володя, а почему в цехе нет начальника, куда он делся?
       Тот замялся:
       - Ну... его посадили, но это - случайно...
       Решив, что роль "Зыц-председателя' - не для меня, я отказался и продолжал поиски более безопасного способа пополнить семейный бюджет...
      
       Пришли мы, однажды, с напарником, Лёней Падва, в родильный дом, который находился на маленькой улице Крупской в старом районе города. Я тогда ещё сказал Лёне: "интересно, почему в Баку один из роддомов находится на улице Крупской, а второй, вообще, назван её именем. Это что, издевательство над памятью никогда не рожавшей первой леди советского государства?"
       Мы пришли в роддом по поручению нашего начальника, Рамиза Абдуллаева, налаживать новый, полученный из ГДР, фетальный монитор для наблюдения за плодом во время родов. Изучать этот монитор в Германию ездил, конечно, сам Рамиз, а устанавливать аппаратуру, налаживать и обучать медперсонал, поручил мне - не барское это дело. Я, покорпев предварительно в медицинской библиотеке над статьями о мониторинге рожениц, предстал со своим помощником "пред светлые очи", заведующей родильным отделением. Кюбра-ханум, грубая, полная женщина, маленького роста, с очень властным характером - была грозой, исключительно женского, персонала отделения. За глаза её называли "коброй". Роженицы панически боялись её низкого, прокуренного голоса, и даже кричали от боли тише, когда "кобра" входила в родильный зал. Разговаривала она громко и грубо. Хотя была азербайджанкой, не стеснялась употреблять при разговоре русский мат. Встретила нас заведующая с вульгарной приветливостью, в коридоре, перед входом в закрытое для простых смертных, родильное отделение.
       - Мальчики, а вы представляете себе, что здесь женщины рожают? Вы готовы увидеть развороченные женские гениталии и услышать ужасные крики? - напутствовала она нас.
       Я к тому времени уже был умудрён опытом работы в медицине, успел повидать и лужи крови и развороченные человеческие тела на операционных столах. А Лёня Падва, хотя и был на десять лет старше меня, в медицине был ещё новичок. Раньше он работал инженером на заводе электронно-вычислительных машин, откуда его попёрли, когда родители и сестра с семьёй уехали в Израиль. Муж его сестры, Арнольд Мазаев, был до отъезда очень известным гинекологом, пользовал жён высшей номенклатурной элиты, знал их амурные тайны, ликвидируя последствия их внебрачных романов. Имел очень большие деньги и хорошие связи, благодаря которым ему удавалось избегать преследования властей за криминальные аборты. Лёня рассказывал, что его сестра, Софочка и Мазаев жили, поначалу, душа в душу. Арик хорошо обеспечивал семью. Сестра Лёни модно и дорого одевалась, каждое лето ездила на заграничные курорты. Мужа она идеализировала, очень любила, и однажды они крепко поссорились, чуть не разошлись, когда Софочка приревновала мужа к своей одинокой подруге. Ей показалось, что Арик держал подругу недопустимо ниже талии, когда танцевал с ней в ресторане, где отмечали его день рождения... Хотя работа Мазаева и была непосредственно связана с женскими телами, жена его к пациенткам не ревновала, наивно полагая, что никакая женская нагота не подвигнет мужа на измену... Нам потом рассказывали сёстры в отделении, где работал Мазаев, что он, бывало, имел своих пациенток прямо в гинекологическом кресле...
      Катаясь, как сыр в масле, Мазаев бы и не думал уезжать из выстроенного им рая, если бы один, очень важный в городе человек, не прознал о шалостях своей, горячо любимой и любящей супруги, плоды которых мастерски выскабливал Мазаев. Хотя высокопоставленного мужа и жгла обида на супругу, ещё больше его беспокоило опасение, что тайна появления рогов станет достоянием широкой общественности, и он угрожал главному свидетелю его позора отправить в места не столь отдалённые, где тайна будет надолго спрятана за железными решётками. Мазаев, не дожидаясь реализации угрозы, "смазал лыжи" и вместе с семьёй направил их в сторону бесснежной страны далёких предков...
       Лёня Падва, оставшись без работы, воспользовался связями уехавшего зятя, и его из милости устроили на работу к нам на завод по ремонту мед аппаратуры, и направили ко мне на обучение...
      
       - А после такого зрелища мы ещё сможем иметь какие-нибудь отношения с женщинами? - озабоченно спросил мой помощник, не привыкший ещё видеть малопривлекательные сцены медицинского вмешательства.
       Кюбра-ханум ухмыльнулась и популярно объяснила, что, может, сначала и будут проблемы, но мощный мужской инстинкт своё возьмёт. При этом она похотливо смотрела на нас и перемежала медицинские термины с сочными перлами русской народной словесности...
       Пришла старшая сестра, Жидова Лида, облачила нас в старые, застиранные халаты, с пятнами запёкшейся крови, которые одевались "задом наперёд", как у хирургов, и провела нас в родильный зал...
       У меня началась новая эра инженерно - врачевательской деятельности...
       Так получилось, что во время первого испытания монитора, я, с его помощью, определил асфиксию (кислородное голодание) плода во время родов. Роженицу отвезли в хирургическое отделение и сделали кесарево сечение. Пуповина обвивала шею младенца и душила его. Реакцию его сердца на кислородное голодание я и увидел ранее на мониторе. Пуповина задушила бы ребёнка, если бы я вовремя не предупредил врачей. Это была не столько моя заслуга, сколько результат применения нового аппарата, но произведённый мною эффект спасения плода сыграл важную роль в моей карьере.
       Всего в отделении было несколько родильных залов. Тот, в котором стоял монитор, был самый большой - то ли на пять, то ли на шесть коек. На всех кроватях лежали роженицы, и кричали вразнобой во время схваток. Находиться в этом сером, унылом помещении было тяжело. Крики рожениц наводили ужас. Акушерки подходили к ним, лишь на последней стадии родов. До этого, несчастные мученицы, безвинно страдающие за весьма сомнительный грех своей праматери, Евы, оставались наедине со своими страхами и физическими страданиями. Вместо проявления доброты и сострадания, они слышали лишь окрики уставших акушерок, грубо призывающих рожениц "не орать". "Нравится сношаться - так терпи" - говорила "Кобра", употребляя более грубое слово.
       Работая в дальнейшем в родильных залах, я пытался утешать рожениц. Им становилось легче, когда они просто сжимали мою руку во время нестерпимых болей, и слышали добрые, успокоительные слова. "Почему не разрешают близким родственникам находиться рядом? - думал я - Насколько легче было бы роженицам переносить страдания, если бы мать была рядом". Я, тогда и представить себе не мог, что, потом, в Израиле, увижу, как у постели роженицы сидит не только мать, но и муж, и, даже многие родственники. При этом, здесь, почти не бывает сепсисов. Там же, где родильное отделение напоминало тюрьму, и было недоступно для посторонних, сепсис косил
       новорожденных...
      
       К нам подошла довольно симпатичная врач, лет сорока. Из-под её белой медицинской шапочки, вопреки больничным правилам, кокетливо выбивалась прядь волос. Она поздоровалась и представилась:
       - Я - Профессор, Эльмира Топчибашева - зав. Кафедрой акушерства и гинекологии.
       Это имя было мне знакомо. Эльмира Топчибашева - племянница очень известного хирурга, академика Топчибашева, вице-президента академии наук Азербайджана, который в свое время изобрёл и внедрил эфиро-масляный наркоз. Этот очень вредный и опасный метод, применяли в Азербайджане много лет, благодаря имени и огромному влиянию академика...
       Топчибашева поблагодарила нас за спасение жизни младенца - она сама аускультировала (выслушивала) эту роженицу и не заметила признаков асфиксии. Я, воспользовавшись, случаем, попросил её позволять мне посещать её лекции, чтобы упорядочить мои знания в области акушерства и гинекологии...
       Этот случай, удачного спасения младенца, стал известен администрации роддома. Меня вызвала главврач, Сона-Ханум, которая приняла роддом недавно. Приятная, умная женщина, из семьи истинных, азербайджанских интеллигентов, она сказала, что роддом скоро получит много современной аппаратуры.
       - Сегодняшняя медицина - говорила она - это симбиоз врачей и инженеров. Я предлагаю вам работать у нас. Вы будете помогать врачам, осваивать современную технику, работать с ними вместе. При нашем роддоме есть кафедра акушерства и гинекологии - вы сможете посещать лекции в рабочее время, пополнить и упорядочить ваши познания в медицине. Профессор Топчибашева в восторге от вас. Она поможет вам спланировать нужные занятия, познакомит с другими преподавателями, чтобы они пускали вас на свои лекции.
       Излишне говорить, что я был в восторге от этого предложения.
       Интересная работа поглотила меня. Я налаживал прибывающую аппаратуру и обучал врачей с ней работать. Среди общей серой массы врачей больницы, выделялись некоторые, которые не удовлетворялись обычными, устоявшимися методами обследования и лечения. Они следили за достижениями в области акушерства и гинекологии, стремились использовать в работе прогрессивные методы и сложные приборы. С этими врачами я просиживал многие часы. Мы вместе искали способы, как с помощью имеющихся в нашем распоряжении приборов, выявлять различные патологии беременности, аномалии плода, как без помощи, губительного для плода рентгена, определять точные размеры костей таза, как облегчить страдания рожениц, обезболить аборты с помощью воздействия на мозг токами высокой частоты...
       Попросила меня как-то некая Лариса Эфендиева - гинеколог из амбулаторного отделения - сделать для неё тонкий оптический прибор для осмотра шейки матки у девственниц. У нас, на Кавказе, где во многих семьях сохранилась традиция - показывать прелюдно простыню новобрачных после первой брачной ночи, это было довольно актуально. Нарушение во время медицинского обследования маленькой частички тела, не понятно почему, предназначенной природой служить доказательством непорочности, могло обернуться трагедией....
       Правда, другая доктор с успехом помогала оступившимся девушкам, перед их свадьбой, исправлять ошибки юности, скрепляя парой стежков хирургических ниток, лоскутки повреждённой чести....
      Иногда, "гименопластику" приходили делать по несколько раз одни и те же девушки. Эти постоянные пациентки всё никак не могли найти того спутника жизни, кому следует окончательно отдать свою девичью честь, от которой уже и ошмётков не оставалось, и приходилось создавать её из кожи влагалища. Однажды, на гименопластику пришла не очень молодая женщина, которая хотела на десятилетие её с мужем свадьбы сделать любимому супругу "ценный" свадебный подарок, преподнеся ему вторично свою девственность...
      
       Я сделал для Ларисы уникальный, для того времени, инструмент, позволяющий проникать в нетронутые недра, не нарушая целостности гимена. Это был мой первый опыт в области эндоскопии. Доктор Эфендиева опубликовала статью об этом приборе. Моё имя она, разумеется, включить в статью позабыла, как, впрочем, забывали это делать в своих публикациях и диссертациях и все другие врачи, которых я снабжал не только аппаратурой, но и идеями.
       Когда мы работали с нашим новым прибором, Лариса рассказала мне, чуть не ставшую трагичной, историю своего полового созревания. В двенадцатилетнем возрасте у девочки начались периодические боли в области живота. Участковая педиатр не нашла ничего серьёзного, сказала, что это проблемы с пищеварением, прописала какие-то таблетки, и долгое время лечила её кишечник. Боли нарастали, и, когда они стали очень сильными, девочка попала в больницу, где обнаружили, что у неё - "атрезия" - заращение девственной плевы, в которой нет отверстия для вытекания менструальной крови. Кровь скапливалась в матке и вокруг неё, сдавливала и мацерировала (увлажняла) органы, вызвав воспаление и частичное омертвение тканей. Врачи говорили, что матку нужно удалять. Мать Ларочки работала в женской тюрьме, где в то время сидела, дожидаясь суда, репрессированная во времена культа, известная гинеколог, Розовская. Мать Лары поделилась с несчастной узницей своей бедой, и та сказала, что будь она на воле, возможно, смогла бы спасти девочку, сохранив её детородные функции... Мать Ларисы добилась от администрации тюрьмы невозможного...
       - У меня двое замечательных детей, трое внуков - говорила мне Эфендиева, - и меня охватывает ужас при мысли, что их могло не быть, если бы Розовская не прооперировала и не выходила меня тогда в, неприспособленной для сложных операций, захудалой тюремной больничке, с минимальным набором примитивных хирургических инструментов...
      
       Случалось мне заниматься и какими-то не ординарными - "экзотическими" вещами. Работал у нас в гинекологическом отделении один молодой врач, Тагиев Асаф, сын известного профессора. Он недавно окончил мединститут и хотел специализироваться в области сексопатологии и сказать своё слово в этой, тогда ещё новой для Азербайджана области медицины. С моей помощью Асаф пытался разработать и запатентовать инструментальный метод нахождения эрогенных зон у женщин. Его влиятельный папочка позаботился, чтобы сыну не мешали и обеспечили всем необходимым. С помощью сделанного мной прибора мы воздействовали слабыми высокочастотными токами на различные точки тела испытуемых особей женского пола, от кончиков пальцев ног до внутренних частей носа. Результаты этих воздействий мы регистрировали с помощью диагностической аппаратуры...
       Добровольных подопытных "кроликов" мы вербовали, в основном, среди студенток мединститута, которые соглашались "пострадать" для науки. Их научный "подвиг" учитывался при сдаче зачётов профессору Тагиеву - отцу Асафа, и позволял сэкономить круглую сумму, которую многие, не очень способные и усидчивые студенты, платили за экзамены и зачёты.
       Это, конечно, была чушь собачья, никому не нужная трата времени и денег, которая была для науки таким же мыльным пузырём, как и подавляющее большинство научных исследований в Азербайджанской медицине. Огромные деньги тратились на подобные кормушки. При этом состояние медицины в республике было ужасающим. Больницы и поликлиники наводнили малограмотные врачи, - потомки разбогатевших сельских жителей, переехавших в Баку и занявших, с помощью взяток и родственных связей, ключевые места во всех отраслях хозяйства. Всему населению была известна такса за поступление в самый престижный ВУЗ - медицинский институт. Учились многие будущие эскулапы, - тоже за деньги. Лишь малое количество, одарённых ребят из малоимущего населения, которых никак не удавалось срезать на экзаменах, поступали бесплатно. Они-то, после окончания института, и становились теми добросовестными докторами, которые, работая в захудалых больничках и поликлиниках, вылечивали бесплатно людей... Если, попав в больницу, пациенты не умирали, да ещё, в редких случаях, и выздоравливали, то это, скорее, не благодаря, а, вопреки, врачам.
       Партийная элита щедро раздавала многочисленные награды бездарным профессорам и академикам, губившим людей не только своей безграмотностью, но и вопиющим пренебрежением к пациентам. При этом сами представители высшей аристократии, в серьёзных случаях, предпочитали лечиться в лучших медицинских центрах Москвы, хотя у них были свои закрытые больницы и поликлиники, снабжённые самой лучшей аппаратурой...
      
       Работая с врачами, я одновременно получал медицинское образование - посещал лекции на кафедрах мединститута, ходил со студентами в анатомичку, где на трупах изучал анатомию. Эльмира Топчибашева научила меня многим премудростям акушерского "ремесла". Хотя она была лет на десять старше, у нас с ней сложились хорошие, тёплые отношения - что-то вроде дружбы на грани романа.
       Знакомые, друзья, соседи, прознав о моих возможностях, стали обращаться ко мне за консультациями. Они, в свою очередь, приводили своих знакомых с разными женскими проблемами, которые были разочарованы невнимательным отношением врачей. У меня дома был набор необходимых инструментов и кое-какие диагностические приборы. Если надо было, я приносил из больницы недостающее оборудование. Говорили, что у меня лёгкая рука, и, что женщины, беременность которых я патронировал, рожали легко, без осложнений. Я был с ними во время родов, обеспечивал постоянный контроль их состояния и состояния плода... Их скромные гонорары, вручаемые мне со словами благодарности, помогали моей семье достойно переживать времена советского застоя...
       - - -
       Мы медленно продвигались в сплошном потоке машин. Юля молчала. Мне даже показалось, что она заснула. Но она вдруг сказала:
       - Как с тобой хорошо, мой милый доктор!.. Наверное, это твоё предназначение в жизни - помогать несчастным женщинам...
      
       - А почему Лена обозвала кобелём покойного отца? - спросила Юля, когда я кончил свой рассказ о моей врачевательской деятельности.
       - Потому что он им и был, не пропускал ни одной юбки.
       Я знаю Галку давно, ещё, с тех времён, когда она встречалась с Олегом. Когда мы с Олегом были студентами, Галка училась в литературном институте имени Горького, писала стихи, мечтала стать известной поэтессой. Она была очень красивой девушкой, и встречалась со своим однокурсником.
       - Она и сейчас очень интересная женщина - вставила Юля.
       - Так вот, Олег отбил Галку, и они поженились. Девушка не могла устоять перед русоволосым красавцем с голубыми глазами. Она говорила, что Олег похож на её любимого артиста - Олега Видова, тогдашнего символа красоты славянского мужчины. Галина всегда была идеальной женой, никогда не позволяла себе даже лёгкого флирта, хотя была предметом постоянного интереса со стороны многих мужчин. Олег же, никогда не упускал возможности, как он говорил, "перепихнуться" с хорошенькими клиентками, которым ремонтировал телевизор. Галина этого не знала, оставаясь в плену иллюзий об идеальной семье.
      
       Я не стал рассказывать Юле, как уже, в Израиле, Галина, как-то, как она сама сказала, "исповедовалась" мне. Помню, я тогда спросил её:
       - Галя, ты, что и впрямь, считаешь, что бог наказывает вашу семью за какие-то надуманные, грехи твоей свекрови?
       - Это тебе Олег сказал? На мне, Алёша, есть свой собственный, тяжёлый грех, который я сама себе лишь частично простила, после того, как мне, уже после смерти Олега, рассказали о любовных похождениях моего покойного мужа. Оказывается, все, кроме меня, знали об этом, включая нашу дочь. Я же, всю нашу с ним жизнь пребывала в заблуждении о верном, любящем муже.
       - Да какой на тебе может быть грех. Ты всегда была самой идеальной женой и матерью. Ты - педагог от бога! Ты сеяла "разумное, доброе, вечное". Ученики тебя обожали и уважали, а ты им отдавала душу!
       - Да, нет, Алёша, не только душу...
       - Что, что!? Не хочешь же ты сказать, что ты...
       Она не дала мне докончить фразу.
       - ...Я была тогда классным руководителем в десятом классе. Мне было тридцать восемь лет. Хороший был класс. Успеваемость неплохая, дисциплина - в приемлемых рамках. Ученики, в основном, толковые, способные ребята. Выделялся среди них Денис Королёв, которого ребята уважительно называли "Королём". Это был очень красивый, высокий парень с приятным голосом. Отец его - военный, мать - косметолог - были люди с достатком, и Денис красиво и модно одевался. Но главное - он был очень способным. Обожал физику, собирал какие-то уникальные приборы, которые выставляли на каких-то престижных выставках, побеждал на олимпиадах, шёл на золотую медаль. Королёв был моим любимым учеником, потому что к литературе он относился не формально. Ответы его на уроках были блестящие, "с изюминкой". Его суждения о литературных героях поражали необычностью и остротой. При всех достоинствах, Денис был скромен - не кичился своими талантами, помогал одноклассникам. При виде этого мальчика в моей душе поднималось какое-то доброе, приятное, материнское чувство. Мне хотелось гладить его по голове, говорить с ним, слушать его остроумные суждения. Я всегда мечтала о сыне, которого у меня не было, представляла его похожим на Дениса. Девочки ходили за ним стайками, но его они мало интересовали, и редко, какая-нибудь из них удостаивалась "королевского" внимания...
       Сидела я, как-то в кабинете литературы и проверяла сочинения - у меня было 'окно'. В дверь постучали. Вошёл Денис.
       - Галина Андреевна - сказал он - мне нужно с вами поговорить.
       Денис придвинул стул и сел рядом.
       - Я тебя слушаю.
       - Галина Андреевна... я люблю вас!
       - ???
       - Я люблю вас страстно, до изнеможения, до помрачения рассудка!
       - От изумления я не могла выговорить ни слова. В душе моей творилось что-то невообразимое. Я пыталась возмутиться, что-то говорила ему глупое, злясь на себя, за то, что не могу найти верные слова...
       Королёв обнял меня и поцеловал. Моё возмущение рассеялось, как туман. Со мной творилось что-то не понятное, чего никогда я прежде не чувствовала. У меня не было сил сопротивляться. Я совершенно потеряла контроль над собой. Представляешь, я отдалась своему ученику... Я, которая и в мыслях никогда, ни с кем, не допускала даже флирта. Я отдалась десятикласснику на полу кабинета литературы... Чувствовалось, что опыта у него не было (не чета моему мужу) - он взял меня неловко и неумело, но с неистовой страстью. Он целовал мою грудь, бёдра.... Помню, я подумала о том, что не успела утром принять душ...
       Денис говорил дрожащим голосом какие-то пошлые, но, ужасно волнующие, слова. Никогда ещё я не испытывала такого наслаждения. Это было какое-то наваждение. Потом меня охватил жгучий стыд. Я одевалась и думала, как теперь всё будет? Как я буду стоять перед учениками? Как я смогу на уроке смотреть на Королёва? А Олег... Я же изменила ему! Изменила с ребёнком!.. Со своим учеником!..
       Вот, такой, Алёша, на мне тяжкий грех...
       Хорошо, что следующий урок был в шестом классе, а не в десятом.
       На следующий день, на уроке, Королёв вёл себя, как ни в чём не бывало. А мне казалось, что ученики смотрят на меня насмешливо и презрительно...
       Я грызла себя: "как я могла такое допустить? Что на меня нашло". Меня точил стыд, но в то же время, меня наполняло какое-то, не знакомое, чувство удовлетворённости....
       В понедельник, в буфете ко мне подошёл физкультурник, Сергей Трофимович. Мы с ним пришли в школу молодыми выпускниками Вузов в один год, и были на "ты". Серёга всегда смотрел на меня, как кот на сало, пытался ухаживать, но, как и прочие получил твёрдый отпор.
      - Галина, - сообщил он мне - сегодня на физкультуре Королёв неудачно прыгнул и повредил ногу, на литературе его не будет.
      - Что -то серьёзное? - забеспокоилась я -
      - Не знаю, скорая отвезла его в травмпункт,
      Сергей обжёг меня своим похотливым взглядом:
      - Слушай, я на днях слышал, как мальчишки из твоего класса обсуждали твои прелести в раздевалке. Мечтали: как было бы здорово с тобой переспать...
      Меня, почему-то это не смутило, а разозлило:
      - Вечно ты какие - то гадости мне сообщаешь.
      - Да, что ты злишься? Мальчишки - у них одно на уме. Уж кто-кто, а ты - недотрога, с железобетонной моралью, никому не по зубам. Жаль только, что такая красота даром пропадает...
      -
      Я взяла в канцелярии адрес Королёвых и после работы пошла к ним узнать о состоянии Дениса. Он был дома один: отец, как всегда в отъезде, а мать работает допоздна...
      В общем, я опять не устояла...
       Я понимаю, Алёша, для тебя это всё звучит, как абсурд. Я и сама порой не верила, что всё это происходит со мной....
       Потом мы встречались у него дома, тайно, когда родителей не было. Можешь ты себе такое представить? Не вероятно, но в страстных объятиях этого мальчика я чувствовала себя не только самкой, но и любящей матерью. Меня поразило это сочетание чувств... Мы были счастливы, но меня точило это дурацкое, природное чувство вины - перед ним, перед мужем, перед дочерью, перед обществом... Во мне боролись чувство долга и желание подчиниться судьбе и быть счастливой... Будь оно проклято, это 'советское воспитание' моих малообразованных, но фанатично преданных коммунистическим идеалам, родителей...
       - Вечно это продолжаться не может - думала я... Мы должны расстаться. Он - молод - скоро всё забудет, полюбит молодую девушку...
       Наконец, я нашла в себе силы сказать ему об этом. Я была полна решимости прекратить эту несуразную связь, и, наверное, сделала бы это...
       В тот же день Денис застрелился из отцовского пистолета, не оставив предсмертного письма...
       - - -
       Мы приехали в кибуц. Это была наша последняя ночь.
       - Как я завидую тем женщинам, которых ты лечил. Я даже ревную тебя к ним - говорила Юля. - Как подумаю, что они наслаждались, ощущая на себе прикосновение твоих рук, твоих волшебных ласковых рук, у меня всё внутри кипит от ревности...
       - Глупости, пациенткам не до этого - я, конечно, слукавил, бывает, такие попадаются шустрые пациентки у гинекологов...
       - Я хочу быть твоей пациенткой! Хочу, чтобы ты меня осмотрел! Это, наверное, так сексуально. Давай поиграем в доктора, как в детстве. Я где -то читала, что супругам.нужно играть в ролевые игры, чтобы разнообразить секс. Ты был моим Соломоном, а теперь будешь моим доктором.
       Ну, пожалуйста! Я помню, как врачиха меня обследовала в консультации, когда я забеременела: Она одну руку вставила в меня, а другой нажимала на живот.
       - Это называется бимануальное исследование.
       - Вот и ты сделай это самое, бимануальное. Проверь - может, я беременна.
       - Ты что, не принимаешь таблетки?
       - Нет. Я хочу ребёнка от тебя.
       "Только этого не хватало" - подумал я.
       - Нет, Юленька, этого нельзя!
       - Почему, мой хороший? Я смогу вырастить двоих детей. Я же хорошо зарабатываю.
       - Ребёнок должен расти в семье, ему нужен нормальный отец...
       - Я всё сделаю так, как ты захочешь. Может, я уже беременна.
       - Что ты, такой срок обнаружить не возможно.
       - Ну, всё равно. Я хочу отдаться в твои чудесные руки, ощущать тебя хозяином моего тела.
       Я подумал, что, может, и впрямь, не плохо проверить, не успел ли её, не разборчивый в связях, муж, передать что-нибудь венерическое.
       У меня в машине всегда есть набор различных одноразовых медицинских инструментов. Хозяин заставляет показывать их на операциях врачам - может, купят. Пока я ходил за инструментами, Юля пошла принимать душ. Она вышла из ванной в одном прозрачном, соблазнительном пеньюаре...
       Я разорвал пакет со стерильным, "зеркалом Куско", инструментом из прозрачной пластмассы, похожим на клюв большой птицы. Вазелина у меня не было, и я смазал створки 'клюва' влажным мылом, сел на табуреточку, вставил инструмент и включил освещение - в инструменте встроена миниатюрная лампочка с батарейкой - раздвинул створки 'клюва'. Влагалище и шейка матки были чисты, как у девственницы - ни воспаления, ни эрозии, ни эндометриоза не было.
      - Вынужден вас огорчить: больная - вы здоровы!
      - Продолжайте, доктор - игриво попросила Юлька - делайте это ваше... бимануальное...
       Я ввёл во влагалище средний и указательный пальцы правой руки. Приподняв ими матку, я обхватил её левой рукой снаружи, вдавив брюшную стенку пальцами, в области дна... Матка - правильной формы, нормального размера, без выпячиваний. Продвигаюсь выше - маточные трубы, яичники...
       ...Внутри у меня всё похолодело от ужаса, ноги стали ватными, кровь отлила от головы...
       - Что с тобой, Лёша!? Как ты побледнел!
       - Нет, ничего, радость моя - произнёс я, огромным усилием воли стараясь держать себя в руках. - Всё нормально. - Мне, просто, показалось, что ты беременна, но понял, что ошибся. Я подумал - от Зээва. От меня быть не могло.
       - Глупенький, я же с ним давно не сплю...
       Я пошёл в ванную вымыть руки. Не смотря на туман в голове, я лихорадочно пытался осмыслить ситуацию - твёрдые, бугристые, узловатые образования на обоих яичниках - эндометриоидный рак... пятилетняя выживаемость - от четырёх до двенадцати процентов, в зависимости от стадии... Что делать!?.. Срочно сделать "УЗИ" и компьютерную томографию... Какая стадия?.. Как ей сказать?.. Бедняжка, она хочет ребёнка... Матку с придатками ей удалят. Поможет ли это сохранить жизнь? Чертовски мало шансов!
      
       Когда я вышел из ванной, Юля уже лежала в постели. Я лёг рядом. Вскоре она заснула.
       Я лежал на спине: - "с чего начать?.. в какую больницу?... я - далеко, кто будет рядом с ней?... как сказать матери?..." Спать я не мог. Потом - тяжёлый, мучительный сон... кошмары... Страшное животное обхватывало Юлю огромными щупальцами. Я пытался оторвать его, и не мог...
      
       Проснулся я оттого, что услышал, как Юля плачет. Уже светало. Она лежала на спине, слёзы катились у неё из глаз и стекали на подушку.
       - Что с тобой девочка моя? -
       - Лёшенька, родной мой! - она стала громко всхлипывать - пожалуйста, не уходи!
       - Успокойся, любимая, я с тобой. Я никуда не ухожу.
       Я крепко обнял её, стал целовать её мокрое лицо. - Не надо плакать. Всё будет хорошо!
       - Лёшенька, я хочу быть с тобой. Возьми меня к себе - умоляла она срывающимся от всхлипываний голосом. - Я хочу жить рядом с тобой! Я хочу в Иерусалим!
       Я встал, пошёл на кухню и принёс воду в стакане. Юля выпила и осталась сидеть на кровати. Она немного успокоилась. Истерика прекратилась.
       - Девочка моя, хорошая моя - я сел рядом, обнял её, стал гладить её по голове, как маленького ребёнка.
       - Я хочу жить в Иерусалиме. - Юля больше не всхлипывала, но слёзы ещё скатывались крупными каплями. - Я не буду мешать... Я только хочу быть рядом! Ты можешь не спать со мной. Я только хочу видеть тебя! Хочу слышать тебя! Хочу знать, что ты рядом!
       Острое чувство жалости сверлило мою душу. - Что сказать ей? Как успокоить! Я не мог придумать ничего. Я сам готов был разрыдаться, и с трудом сдерживался.
       - Юленька, девочка моя! Мы что-нибудь придумаем. Я уверен - всё будет хорошо! Мы обязательно найдём выход!
       - Да, да, придумай, мой Соломон! - Редкие всхлипывания всё ещё терзали её.
      
       Я вдруг почувствовал, будто наступило какое-то просветление в сознании. Будто, открылась какая-то дверь... На душе стало спокойнее от принятого решения: - Юля должна быть рядом. Ей предстоит серьёзная операция и тяжёлое лечение, и я сделаю всё, я приложу нечеловеческие усилия, чтобы спасти её. Её будут лечить в лучшей Иерусалимской больнице. Я прослежу, чтобы не была упущена ни единая мелочь, ни единая возможность. Ведь не даром же провидение позаботилось, чтобы именно сейчас мы оказались вместе, чтобы, играя в сексуальные игры, я случайно обнаружил смертельную угрозу. Может, эта коварная опухоль ещё не успела далеко запустить свои смертоносные щупальца? Ведь метастазов на брюшине я не обнаружил. Я не дам ей умереть. Я буду рядом.
       Я уложил Юлю на подушку, обнял и заговорил:
       - Я придумаю, Юленька. Я Обязательно придумаю. Я обещаю тебе! Ты будешь жить в Иерусалиме. Я всегда буду рядом с тобой. Никто, никогда не разлучит нас.
       Юля успокоилась. Она повернулась на бок, ко мне лицом, одну руку подложила под щёку, а другую - мне на грудь и заснула...
      
      Комментарии:
       Должна признаться, Лёня, что читая твою повесть, почувствовала твоё явное
       превосходство. У тебя - глобально, с размахом, с развёрнутыми историческими и философскими размышлениями. Не говоря уже о том, как профессионально и со знанием дела ты рассказываешь о медицине и технических достижениях в медицинской технике! Я не забыла (и никогда не забуду), как ты, благодаря твоему таланту врача, спас мне жизнь двадцать лет назад. К тому же, ты прекрасно владеешь диалогом (то, что я старательно избегаю в своих произведениях). И в этих диалогах у тебя проявляются герои живыми лицами. А ещё говоришь, что не являешься "инженером человеческих душ"! У тебя прекрасный литературный язык. Мне показалась твоя работа вполне профессиональной. Я тебе честно говорю.
       у меня возникли медицинские вопросы к твоему герою. Но об этом чуть позже...
      Цодикова Ада США
      ======================================
      
       Леон! С удовольствием прочла вашу повесть- читалось на одном дыхании. Признаюсь Вам- я бывшая бакинка и читать строки о родном городе, узнавать какие-то черты характера Бакинцев, вспоминать знакомые места - Сад революции- если я не ошибаюсь, это в районе Баксовета- с годами стирается память и теперь я запоминаю другие названия улиц...
       Очень хорошо представлен национальный, вернее интернациональный колорит города и его жителей.
       Приятно читать профессиональные зарисовки медика, не хуже А.Хейли.
       Кстати, Леон, одна моя знакомая пользовалась вашими медицинскими услугами - у нее родился мальчик Дима.
       Искренне, ваша Ольга Осенская, Тула
      ======================================
      
       Мне очень понравлиось в вашей повести, что на фоне очаравательной романтической истории вы даёте много интересной информации. Написано профессионально, хорошим языком, подчас, с тонким юмором.. Особенно интересна вторая часть повести с таким неожиданным концом. Ваша повесть, будто, состоит из отдельных новелл, с изящной концовкой. Жаль, что вы так далеко живёте...
      Ириша. Москва.
      ======================================
      
       Дорогой Лёня!Прочитала вашу повесть на одном дыхании! Как вы ловко нанизали на нить сюжета вашу точку зрения на Израиль ,еврейские обычаи, проблемы эмиграции. Очень понравилось, что ваше повествование наполнено большой любовью к нашей маленькой многострадальной стране, что для меня очень близко. Почерпнула для себя полезные медицинские сведения. Не представляла ,что у вас такая интересная работа. Столько информации в таком относительно коротком повествовании! Просто восхитительно! Любовный сюжет написан очень красиво и без пошлости, прямо в стиле Куприна. Наверняка ваши читательницы в вас повлюблялись. Только очень надеюсь для Нины ,что любовная линия в вашей повести чисто художественный приём , а не правда. С нетерпением жду продолжения! Алла. Иерусалим.