Благовещение

1. Молитва

Заметён костромскою пургою
одинокой часовни алтарь.
Дева руки сложила с мольбою,
заструился лампадный янтарь.

Был подобен мерцанью иконы
её пасмурный северный лик.
«Ты плесни в мою кровь синевой заоконной 
Боже праведный, яко велик!

Ты войди в мои грёзы цветные
щебетаньем невиданных птиц,
нарисуй для меня терема ледяные
на скрижалях отцветших страниц!..

Яко мгла Твоя Волгу сокрыла,
яко ночь Твоя сердце страшит,
припадаю к Твоим, Боже силы,
жгучим ранам шелками ланит.

Я когда-то играла словами
белой ланью в медовом краю,
но, изведав страстей Твоих чистое пламя,
ныне душу Тебе предаю.

Твое Имя врагу не открою,
не бо тайну Твою разглашу…»
Небо крылось февральскою мглою
над причудливой вязью лачуг.

И безмолвней Синайской пустыни
был невзрачный лесной пейзаж.
И сжимали ладони пустые
на груди драгоценный мираж.


2. Соблазн

Он был пригож, как гость из сновидения.
В его ладонях тлел холодный свет.
Одним размахом своего хотения
он раздвигал завесы долгих лет.

Он разнимал гримасы губ лукавых,
и наливался чрева сладкий храм
елеем нежным. По корням и травам
бежала лань навстречу каменным ветрам.

Да, он действительно был мудр и светел.
Лишь Имя Агнца как-то вскользь произносил.
Но он не дал ей этого заметить,
когда свой луч, как меч, над нею заносил.


3. Сноп света

Прошло семь лет. Зеркальный светофор
грядущих истин зрел в холодном небе.
Хрустя, горел огнём алмазных шпор,
смотрел в упор и страшным не был
укор над соснами светивших глаз.
Их отраженья в заводях утиных
рождали сказки. Догорая, гас
костёр былинных дней, заросший паутиной.

И в недрах памяти твоей-моей
в лесу желаний, под гнездом павлина,
мерцал его огонь неукротимый,
тонул и рвался на подводных минах,
и исчезал в слепых зрачках кротиных…

Прошло семь лет. Зарубцевались швы
падений чёрных. В ту же пору
весеннюю, когда, без слов правы,
рыдающие родниками горы
зовут лететь, и падать, и кричать,
и молча целовать, и отдавать бездумно,
в бездымном пламени её души свеча
к земле стелилась воска ливнем шумным.

Её бессонный, неприступный свет
как стон стоял. И вдруг, в одно мгновение,
он сбросил цепи расстояний и примет,
широт и лет. И смертное томление
над ним одёрнуло свой цепенящий плед
из скорбных дум, когда, раскинув крылья,
как лётчик в бурю, позабывший про ночлег,
он раздвигал законов тьмы насилье,
не внемля скрежету помятых рубежей
отпущенных природой этажей…

И на девичий стан из тёплой глины
стекали струйки северных дождей.
И разливалась трелью соловьиной
печаль проплаканных немых ночей.


4. Красные ангелы

Поутру на Ивана Купалу
крылья бабочек зябли в росе.
Я раскрыла тяжёлые ставни,
напоила козу и гусей.

Между тем над хозяйскою рожью
красный сонм растянулся, кружа.
То ли бесы они, то ли ангелы Божьи —
я гадала, в смятеньи дрожа.

Белым шрифтом сквозь сизые тучи
имена их мерещились мне.
Был Гагарин меж них в колеснице летучей,
и Гайдар на горячем коне.

Алым шлейфом опушки касаясь,
ветки ёлок метя бородой,
надо мною взмывал, как задумчивый аист,
дядька Ленин, такой молодой.

А в далёкой заоблачной выси,
с ветром споря шестёркою крыл,
в полосатой простреленной ризе
Александр Матросов парил.

Я дышала всей девичей грудью
на зарю этой дивной мечты,
а к опушке сходились разутые люди
и несли полевые цветы.

Это было во ржи у колодца
в костромской непроглядной глуши.
Мне сквозь толщу столетий грядущее солнце
показало свой красный аршин. 


5. Восстановленный храм

Над хлебным полем слышится стрельба,
а в воздухе роится дух измены.
Но почему здесь плачут только стены,
и с тёмных ликов капает вода?

Когда закладывали новый, светлый дом,
забыли вынуть мощи из алькова.
Да, всё, что было здесь, придётся снова
отстроить тем, кто разместится в нём.

Венчают башни пики алых звёзд.
Они горят бестрепетно и сильно.
Но стены башен гладки и стерильны —
здесь ласточки не строят больше гнёзд.

А старой церкви золочёный крест
упал к ногам поруганной природы.
Он вознесётся вновь, когда три рода
пройдут по скорбной почве этих мест.

И будет новая заря его светлей,
чем те, что мать богов над Русью зажигала.
И прежних грёз мерцающее жало
на свежих травах настоит елей.

И правнук, жаждой древнею объят,
времён бездушных холод проклиная,
восплачет о столь близком рае,
утраченном сто лет назад.