Сверчок и поезд 2011

ВРОДЕ ПРЕДИСЛОВИЯ

Как хорошо, комфортно на нашей дороге! Проселочной, однако же ровной и гладкой, если и с рытвинами, то столь неглубокими и неопасными, что будто и нет их вовсе. Комфортная, накатанная дорога. И – по кругу.
Справа и слева – родные поля, перелески, где березки хоть и не знакомы с секатором, однако ж такие аккуратненькие, будто подстриженные…А люди обочь дороги? Добрые, умиротворенные лица – будто за каждым кустом стоит олигарх и одаривает, одаривает, одаривает…
Но главное достоинство нашей комфортной дороги в том, что она круговая, предсказуемая, никаких внезапностей, никаких «вдруг»…Вот милая рощица, та самая, что шелестела слева же час назад…Короче, дорога – благодать! Поэзия! Вот ведь! Вырвалось ненароком словцо. Неспроста, видно…
Однако вернемся к нашей ровной, накатанной дороге. Ступившие на нее довольны. Но…увы, не все поголовно. Кое-кто от этой благодати, от этой поэзии (опять сторонне словцо, экое прилипчивое!) ощущает сонливость, даже начинает позевывать и хмуриться. Что им, немногим, привередливым не по душе? Что они там бормочут? А вот извольте вслушаться: мол, поэзия (опять! опять!) и накатанная предсказуемость – понятия несовместимые. Надо же! Им, привередам, видите ли, подавай нехоженность, неезженность и ненакатанность, чтобы ахать от неожиданной радости и охать от горести, да, да, чтоб не кручиниться, но только не позевывать! Потому что от поэзии (достало таки это слово, придется смириться и признать его правомерность), так вот, от поэзии, мол, если это истинная поэзия, - не позевывают…
И к чему, однако, раз за разом, не ахти как ловко притягивались за уши метафоры? А вот к чему. Если вы, дорогой земляк (землячка), ощутите в себе эту самую читательскую привередливость, то, как говорится, за чем дело стало? Вот перед вами книжка литпервопроходца Андрея Цухлова, книжка, где накатанной предсказуемостью и не попахивает, зато всяко-разных неожиданностей до чёрта: чаяний, мыслей, житейских неувязок, ностальгии, юмора, боли, призывов…Ахайте, охайте, покачивайте головой, посмеивайтесь, скребите затылок, закусывайте губу, короче: читайте! На здоровье!

Виталий Масюков
   



Ключ под ковриком

СВЕРЧОК И ПОЕЗД

…И не сказать, чтоб был мой сон
пуглив, крамолист.
Он отступился. За окном –
сверчок и поезд.
Они звучали – всяк свое,
перемежаясь.
И ночь, как инобытие,
к уснувшим жалась.
Ах, эта летняя теплынь!
Все слышно, слышно.
Дома плывут, как корабли,
июлем дышат.
Вокруг спокойствие царит,
как средний возраст.
В окне стрекочет и гудит, -
сверчок и поезд.
И этих звуков благодать,
и панибратство…
Или остаться стрекотать,
иль вдаль сорваться…
Незрим тот поезд, суетлив
и децибелен.
Сверчок неспешен, как прилив,
в себе уверен.
Не озабочен он ничем,
певец уюта.
Как будто близко он совсем,
как будто тут он.
Так странно: город тишиной
сполна напоен.
И лишь беседуют со мной
сверчок и поезд.
Но что они хотят сказать,
о чем поведать?
Односторонне они за-
вели беседу.
Там – светофоровый рубин,
там - все стрекочет…
Внезапность таинства глубин
обычной ночи.
И гул, и стрекот вознеслись
к ладоням-крышам.
Что это значит, в чем тут мысль?
Но слышно, слышно…

***

Мобильник в руке задрожит, словно выловленная рыба.
Чего-то забыть – это даже традиция на дорожку.
Заткну телевизор пультом затертым – (смотрел без отрыва) -
и вновь на лице заиграет улыбка-гармошка.
Давно меня галстук душил, добивал распорядок,
и хлеба кусок заработанный в горло не лез.
Ушел я: болтаться, влюбляться, глазеть на небесные грядки,
плутать, плутовать, и с корзинкой прочесывать лес.
Вокзал вдруг покажется даже уютнее дома,
и в водке обычной найду я оттенков не менее ста.
Пейзажи вокруг будут благостны и незнакомы,
а совесть не будет першить, ибо станет прозрачно-чиста.
Ух, я недоступен, ура, я свободен, мне многое пофиг.
Я в озеро брошу, как рыбу, дрожащий мобильник,
нырну с головой, и расплаваюсь вольно и стильно…
И будет мое отчуждение крепким, как кофе,
пока мне волна не отвесит лихой подзатыльник.


***
Время – двенадцать. Время – «обед».
Скатертью мне дорожка!
Так – каждый день, уже много лет:
кружка, тарелка и ложка.
Боже, храни мою слабую душу!
Две тихих пристани – стол и кровать.
Между работой хочется кушать,
после работы хочется спать.
Ты говоришь: ничего, мол, страшного,
все мы, как рыбы в сети…
Мой паровозик в Ромашково
стоит на запасном пути.

ОСТАНОВКА

Деревья – почти не метафора – мачты и реи.
Маршрутки лисицами шмыгают остроносо.
А жить приходится все быстрее,
ощущая погодные метаморфозы.
Стряхните, деревья, обрывки былых парусов.
Видите, вас уже нафталинит снег.
Давно уж в земле якоря корневых основ,
и волны зеленой травы – в деревянном сне.
Осмыслим года итог, подведем баланс.
Лист календарный, как лотерейный билет.
Ну вот – остановка моя как раз.
Домой – и борща. Ведь все – суета сует.



МАРТОСКЛИВОЕ

Отчего же так коты печальны,
неактивны, сумрачны, неспешны?
Почему сегодня не кричали?
Был же двор их воплями увешан.

Солнце-блин не радует, а слепит.
И до солнца ли? Давно уж не до солнца!
Где весна во всем великолепье
с массой положительных эмоций?

Ничего…Я встрепенусь отныне.
Буду энергичным, страстным, резвым.
Ничего…Наступят выходные…
И включу я телек, плюхнусь в кресло.

А коты ни в чем не виноваты.



МОЛИТВА ОФИСНОЙ КРЫСЫ

Ночью чесалась спина,
                дескать, крылья проклюнуться.
Впрочем, прошло. Жизнь нелепа, беззубо-беззудна.
Утром привычно на службу. Задымлена улица
всяческим транспортом.
                Душно и многолюдно.

Тихо деревья готовятся к свалке истории.
Что мне до этих трагических сентиментальностей?
Ждет меня место рабочее, как крематорий,
сканеры, факсы, экраны – средь них и состарюсь я.

Где вы, поля, полустанки, леса, где реальность пахучая?
Где этот яблочный вкус, этот яблочный Спас?
Вот бы сбежать с корабля при удобном случае!
Только каюты-офисы держат нас.

Стать человеком бы: плотником, столяром, дворником,
небом дышать, а не пялиться в монитор.
Или творить – пером, топором или лобзиком,
выйти куда-то на оперативный простор.   

Я словно лист, оскверненный безграмотным текстом,
принтер мной поперхнулся и зажевал.
Кружится голова – то вращается кресло,
в нем я как будто бы на кол посаженный стал.

Крысу так научили: быть хитрой, но в общем – негордой.
Вышестоящий, к окладу полставки накинь!
Запах заофисный чую и тыкаюсь мордой
в стены стеклянные, снова и снова. Аминь.


***

Жалко, трепетно выглядел голубь беспомощный,
что лежал на асфальте, свое отлетав.
И крыло шевелилось, и порченым овощем
он забыто валялся… Но что это, а?

Удивленно вгляделся – и образ поближе:
то пивная бутылка из пластика лишь.
А крыло – этикетка. А голубь, знать, выжил.
Значит, где-то летает пернатая жизнь.

Пнул бутылку. Пошла громыхать по дороге.
Что за люди?.. И чешутся свалок прыщи…
Востроглазость порой не во благо, ей-богу.
Близорукому счастье – не видно морщин.


ПОРАНЬШЕ ВСТАТЬ

Пораньше встать. Сказать: «Какая чушь!»,
сон оборвав на самом интересном,
будильник дружески похлопать по плечу
и наступить на горло его песне.
Пораньше встать и больше не спешить,
и не метаться загнанной зверюхой,
чего-нибудь хорошее свершить,
не дрёмно ждать, что ценный час протухнет.
А лучше – ничего не совершать.
Пройтись, вдыхая чудо листопада,
глазами хлопая или травой шурша,
и знать, что утро – высшая награда.
Пораньше встать, отведать кофейку.
Две ложки сахара. И сливки хлипнут смачно.
Пусть Бог подаст. Хоть лыко мне в строку,
хоть сливок в кофе, хоть небес прозрачных.
Еще чуть-чуть – и разъярится день,
очередной штампованно-унылый.
Достоин он лишь рифмы «дребедень»,
он будет прожит вскользь и торопливо.
Блажен рыбак, таскающий лещей,
пастух, ведущий стадо к водопою,
доярка и шофёр, и вообще -
кто раньше встал со светлой головою.
Пораньше встать, услышать бытиё,
побыть в тиши мудрёного рассвета…
Так. Сколько времени?! Проспал! Ну ё-моё!
Пораньше встать. Как трудно сделать это… 

ВОДОПАД

Для глаз, ушей и прочего услада –
громада ниспаденья водопада.
С моральной точки зрения полезно
почти с небес низвергнуться – да в бездну.

А что: течешь, течешь себе неспешно,
и солнце отражает твоя плешь, но
твое движенье плавное – конечно,
хоть временно беспечное, конечно.

Так что там? Нет! Неужто? Быть не может!
Да, край земли. И путь проплыт и прожит.
Деваться некуда. Уж тут не будешь рад.

И хочется вернуться, стать моложе…
Или еще бы пару лет подряд
сидеть и слушать мудрый водопад. 


КОШКА
 
Ходит мягко, урчит, будто виброзвонок,
ждет, что ей чего-то обрыбится.
Голос из-за стола: «Не разевай роток!
Здесь тебе не кафе, не гостиница!
Нечего нам гостей намывать.
Кошки раньше – мышей,
им не лень было здесь…»
Не обрыбится ей сегодня, видать…
Но да счастье – есть:
о – пель - менилось! 
Будет завтра на ужин – курица,
может, ей чего и обкурится.
Людям - что, им еда – безделица.
«Обсарделится», - кошке верится, -   
«обколбасится-китикетится»…
- Ах ты, бестия! Брысь под лестницу!


ПИКСЕЛИ
 
Их миллионы. И картину мира
они нам составляют в совокупности.
Но так случается: один из мира вырван
по недоразуменью, браку, глупости
и - раздражает, этот битый пиксель,
картину портит, хоть она столь радужна.
Приобретая монитор -  следите,
чтоб не было таких,  ведь это важно.
А родинки судьбою битых пикселей
терпимыми при беглом взгляде кажутся.
Но им-то каково? Ведь вроде мыслится,
что равные возможности у каждого.
…Ей не везет ни с личным, ни с наличностью,
хотя хорошая по всем канонам девушка.
А у кого-то – перелом. Лежит набычившись.
Его нога срастается неспешно.
Пожар, болезни, нищета, утраты…
Какие силы и зачем решают звать их?
Глаза несчастные, измученные видели?
Они как будто выцветшие пиксели.


СМОТРЯ НА ФОТО, ПОЛУЧЕННЫЕ С ТЕЛЕСКОПА ХАББЛ

Галактики, созвездия, плеяды
и звезд неисчислимых мириады.
О сколько их, невидимых, нездешних,
мерцающих в холодной тьме кромешной.
Вне доступа и разуму, и глазу,
лишь телескопу, да и то - не сразу.
Их непонятный, их извечный свет
уже разбрызган миллиарды лет.
А ты на всё взираешь с той песчинки –
Земли, где обувь сдал в починку.
А вот ты в ожидании аванса,
вот – на работе с кем-то поругался.
А вот опять, опять беда с желудком…
Но правда в том, и это, знаешь, жутко,
что некогда вглядеться в круговерть
светил небесных.
- Видишь?
- Охренеть...


В ОТВЕТЕ ЗА БАЗАР

Бывает, что бытует слово,
гордясь своим значеньем хрупким.
Но смыслом вдруг его наполнят новым,
как нечистот плеснули в кубки.

А помнишь слово «деликатный»
когда-то значило «тактичный»?
И как случилось – непонятно:
с бельем и стиркой связь привычна.

Быть «откровенной» – не «правдивой»,
то фотосессия иль блузка.
Слова пусты, декоративны,
хоть внешне и звучат по-русски.

Так вскоре речь иссохнет наша.
Слова, что брошены на ветер,
заставят нас и в целом «Рашу»
конкретно за базар ответить.

«Убийца» – он злодей, мерзавец,
а «киллер» – вроде как приглядней.
Иные вещи называю –
но не своими именами.

СНЕГОВИК

По весне все расцветает,
жить желает бешено.
У меня же – сердце тает,
нос морковкой вешаю.

Весело меня лепили,
прямо с детским лепетом.
Было снега в изобилье,
а сегодня – нет его.

Время капает беспечно,
так и ходит маятник.
Я отнюдь не долговечен,
как и всякий памятник.

Жизнь – она как снежный ком:
то летит, то хлюпает.
С тайной таянья знакомлюсь,
с каплями-минутами.

В горле тоже ком: обидно.
Всем привет от прежнего
исчезающего вида -
«человека снежного»!

Дети обо мне забыли.
Горячее щеки крыш.
Было снега в изобилье,
а теперь – не выпросишь.

Не стоять мне средь двора,
на синиц не пялиться.
Ребятишки, мне пора,
утеку сквозь пальцы я.

Может, стану я дождем,
буду плавать облаком.
Может, чем-нибудь еще.
И – вокруг да около…

ВЕТКИ

Какие охрусталенные ветки!
Они – волшебны, как под Новый год.
Они – сверкают и звенят нередко.
А все вокруг ругают гололед.

Водители газуют, матюкаясь,
усердно просигналивают тьму.
Но ветки! Ветки люстрами свисают.
Пока их не включают. Почему?!

Метельно, нервно, холодно и скользко.
Что делать? На дорогах – дураки.
Да, завтра распогодится. Но только
ветвей таких не будет.
Вот таких…

***

Снег на елках – как на полках.
Снег – что книги белые.
Снег на полках – на иголках,
пять недель, наверное.

Здесь – история лежит,
там – лежит фантастика.
Здесь  - про космос, там – про жизнь,
вот модерн, вот классика.

Холодно в библиотеке.
Белой нитью вышито,
что занес январский ветер
в переплеты книжные.

Посетители не ходят,
не увидишь авторов.
Но во всей лесной природе
на ветвях – метафоры.

Словоформы словноснежны.
Познавай, читающий.
Книжку в руки взял небрежно –
смотришь: смысл тающий…

ЗОЛОТОЙ ГОЛ

Осеннее поле. Деревья играют в футбол.
Команда зеленых – команда желтых.
Обводят друг друга, трибуны требуют гол.
И птицы-болельщики от тишины оглохли.

Солнце летает неспешным мячиком,
судит, - да с присвистом! -  ветер-арбитр.
Тучи лениво любуются матчем.
Деревья - играют. Неважно, кто выиграет.

Октябрьское дерби! Такие вот дебри.
Желтые, красные карточки-листья.
Сосны, березы, осины и вербы.
Зачем по траве угорело носиться?

Желтые, впрочем, расстроят болельщиков:
хвойные их победят, однозначно.
Солнце в воротах ветвей затрепещет.
Но - лишь в концовке этого матча.

БРИТВЕННЫМУ СТАНКУ

Станок, ты отошел от дел сегодня,
побрив меня прощально на заре.
Судьбе в моем лице уж так угодно:
ты очутился в мусорном ведре.
Да, скреб ты добросовестно щетину,
и был надежен и незаменим.
И свежегладковыбритым мужчиной
с тобой я был. И реже был иным.
Начальство ощетинистость не любит,
и женщины – враги усов, бород.
Но притупился ты и бреешь грубо,
за что и брошен в мусоропровод.
А ты все ныл: «За что, за что, хозяин?
Ведь преданней меня ты не найдешь!»
Станок-станок! Ты, право, это зря. И
придет тебе на смену молодежь.
А помнишь, по щеке меня ты гладил?
Я был похмелен, иногда был бодр.
Порой мы брились, в зеркало не глядя.
Но вот ты стал топорным. Как топор.
…Я ж, некогда остряк, – теперь зануда.
Потерся, истрепался, просто жуть.
Прилипчивей усталость и простуда,
и людям меньше пользы приношу.
И мне не скрыться от параллелизма:
ум притупился, хуже слух и взор.
Универсален распорядок жизни:
я в чем-то тоже - бритвенный прибор.
Быть лучше денежным станком… Приятель,
не обижайся: не к лицу тебе.
Не доведется нам, как прежде, встать и
улучшить мину при плохой игре.


КЛЮЧ ПОД КОВРИКОМ

Мы когда-то жили проще.
В гости – без предупрежденья.
И мобильников не знали.
Если помощь – бескорыстно.
А еще мы ключ под коврик
клали для своих домашних:
дескать, если кто его забудет –
вот лежит он у порога.
Иль оставят у соседа…
«Москвичи» и «жигуленки»
голосующих на борт
брали так легко, охотно.
Перспективы не боялись.
В целом верили газетам.
Были океан и космос,
«Мир», «Буран», хоккей мощнейший,
и земля не продавалась.
А на праздничном застолье –
на десерт звучала песня.
У костра и под гитару.
Сок березовый в продаже.
И пломбир – копеек двадцать.
А теперь?..
                В ответ несется:
«Хватит ныть, восьмидесятник!
Все прошло и не воротишь.
Нет «совка» да и не надо,
не нужны нам украинцы,
белорусы, азиаты,
пионеры, комсомольцы,
дефицит, хожденье строем,
стройотряды и линейки.
А теперь - в избытке шмотки, 
много водки и еды…».
Да, вы правы, бизнес-люди:
ностальгировать – бесплодно.
Но вот коврик у порога,
а под ним квартирный ключик
с буратиновым упорством
не могу никак забыть…


АВИАНОСЕЦ «УЛЬЯНОВСК»


«Судьбы их тоже чем-то похожи,
чем-то похожи на судьбы людей…

Из песни «Что тебе снится, крейсер Аврора?», 


Неприлично махать кулаками,
после драки: давай потише.
Что же ты, публицист лукавый,
соль морскую на раны сыплешь?

Мощный авианосец «Ульяновск»…
Для тех лет разве это событие?
Не дождется он капитана,
не облепят его истребители.

Не расколют о борт шампанское,
не уйдет он моря патрулировать
к удовольствию вящему Штатов,
что такие мы бесперспективные.

Распилили его на стапелях,
на металлолом растащили.
И рассыпались мощь и сталь его.
Говорят, флот – союзник  России…

Николаев на Украине
стал его бесславной могилой.
С Украиной нас разделили,
и уже никуда не поплыл он.

И не надо, «чтоб нас боялись».
Но в безбрежном живем сожаленье,
что наш авианосец «Ульяновск»
был убит еще до рождения.

Брат его с легендарным именем
был бы тоже защитником нации.
Тот «Вяряг» погибал при Цусиме,
этот – сдался: продан китайцам.

Горемыки братья-славяне
из-за газа и нефти ругаясь,
уж не вспомнят, хлебнув изрядно…
Был да сплыл, как Союз, «Ульяновск».

Тени деревень

ДОМОВОЙ

Здесь был когда-то дом, в котором жили люди.
И печка согревала их лютою зимой.
Уютно было тут. И думалось: так будет,
что сохранит очаг лохматый домовой.

А помнишь времена: село росло и пело,
ваяли топоры пахучий свежий сруб.
И перескрип дверей рождался то и дело.
И вот конек на крыше, изящен и упруг.

Тогда слагали песни, тогда сложили печку,
и окна приоделись в наличников узор.
Дом получился добрым, добротным, безупречным,
под озорной, неспешный, ершистый разговор.

И молодой мужик сказал тебе: «Айда-ка,
дедуля домовой, со мной». И в кузовок
ты радостно вскочил, самодовольно крякнув.
И в новую избу тебя он поволок.

А помнишь, как в сенях ты подружился с кошкой,
а по ночам коню ты гриву заплетал.
С хозяйкою порой любил шутить немножко:
то шебуршил в углу, то покрывало мял.

А как она вздремнет, сон отогнать не в силах,
ты зыбку чуть качнешь – и вмиг заснет дитя.
Ужель все это было, остыло, отлюбило,
и лишь вороны в небе осколками летят…

А было: свадьба-буря гуляет и топочет,
задорные частушки звучат со всех сторон.
А гости-непоседы угомонятся к ночи,
допив, конечно, мутный, но славный самогон.

А помнишь, как девчонки под Рождество гадали,
как валенок кидали, мол, где там мой дружок?
Как, хохоча, глядели: мол, кинули туда ли?
Ты ж валенок тихонько в курятник уволок.

Следил ты за порядком. Шутил, грустил со всеми.
Но был невидим глазу: ну, дух – он дух и есть.
Ты летний был и зимний, осенний и весенний.
Ты иногда угукал, неся благую весть.

Тепло урчала каша, и - семеро по лавкам.
В углу иконы жили, и среди них был Спас.
Собаки вечерами не уставали гавкать,
быть может, что-то знали и гавкали о нас.

В избе ты тихо плакал, беспомощный хранитель,
и знал, что будет утро бедою. Что вот-вот
завертится – да лихо – веретено событий.
Хозяин и два сына сейчас уйдут на фронт.

Она же вопрошала, сама боясь ответа:
«К добру, а может, к худу? Скажи, скажи: к добру».
А ты молчал, не зная, что ей сказать на это
и неопределенно ты выдавил: «У-гу».

Стучались похоронки в ворота, двери, окна.
И есть всегда хотелось, всегда хотелось спать.
Изба тогда прогнила, продрогла и промокла.
Крапивные лепешки. Холодная кровать.

Бежало время дальше. Церквушку разломали,
потом ее останки пустили на кирпич.
А молодежь манили неведомые дали –
заводы, шахты, стройки и комсомольский клич.

Был клуб, сельпо, управа, две фермы, элеватор.
Еще шумели танцы, гармонь на зависть всем.
Но местные все чаще ребята и девчата
надолго уезжали, порою – насовсем.

Село бесперспективным начальство заклеймило,
заметно на погосте прибавилось крестов…
Останови машину. Не мчись, приятель, мимо.
Здесь умер русский дух, не спасший русский кров.

Давно не смотрят окна. Забиты и забыты
с тех пор как та старушка попала в мир иной.
Дорвались дети-внуки до городского быта.
А дом, немой и мертвый, зарос густой травой.

Здесь неприкаян ветер, здесь равнодушны звезды.
И почтальон не носит ни писем, ни газет.
Чуть-чуть – и рухнет крыша. И руки, ноги мерзнут.
Вплелись в твою бородку пятьсот последних лет.

Ты стонешь, стонешь, воешь, скребешь в бессилье ставни.
Никто тебя не кликнет, не позовет с собой.
«Ох, человек, за что же, за что меня оставил?!»
Прости нас, если сможешь, бездомный домовой…


СЕЛЬСКОЕ КЛАДБИЩЕ

Кресты кряхтят и кособочатся.
Здесь обитает одиночество.
Лепечут скорбные березы,
роняя листья, словно слезы.

Травой могилы зарастают.
Тут все давно друг друга знают.
Венки, букеты и оградки –
в спокойном русском беспорядке.

Здесь все равны, тем более – теперь.
Броди, читай историю потерь.
И жаль, что в мир иной все кандидаты
с пока еще, пока открытой, датой.


ПУГАЛО
 
Над головой-ведром вороний смех картавый.
Дожди, ветра, снега поистрепали облик.
Вокруг – ошметки изб, сараев, банек старых.
На небе я распят, нанизан на оглоблю.
 
Кого теперь пугать?! Сорняк лишь колосится.
Здесь нет давно людей. Они поумирали.
Мне на плечо садятся задумчивые птицы.
Я сторожу зачем-то весь этот мир усталый.
 
Остался средь села, застыл, всплеснув руками.
Дрейфую я, плыву забытою хоругвью.
Я в страшном сне приснюсь, приснюсь вам, горожане,
сниму с себя рубаху и молча подарю вам.
 
Шальной заезжий странник, меня сфотографируй,
быть может, попаду я в пространство интернета.
Я был живой когда-то, нелепый, но красивый,
я пугалом работал, вы вспомните об этом. 
 
Пернатым всем начальник, смотрящий огорода,
в башке ведрообразной ни мысли, ни печали.
Гуляют волны трав, гляжу безглазой мордой,
как мачта, как мечта, в небытие отчалив…


ПАМЯТНИК

Видишь, памятник в зарослях, посреди села…
Все мужчины ушли летом горестным.
Кабы сына мать уберечь смогла,
кабы женам было б не боязно…

Бились те мужики за счастливый дом,
речку чистую, печку русскую.
Их секло свинцом, жгло дурным огнем,
их давило танковой гусеницей.

Каждый верил, что он доживет, дойдет,
и война наконец окончится,
что увидит детишек, сад, огород,
лес да поле, свою околицу.

И конечно, тогда возвратились не все.
В похоронках слезы не высохли.
А потом имена и фамилии тех,
кто погиб, на граните высекли.

Федосеев Панкрат, Иванов Степан,
Спиридонов Демид…Вот их сколько -
имена, имена, имена, имена,
имена…не замажешь, не сколешь.

Так полвека памятник простоял,
и село пережив, и жителей.
И осталась тут пустовать земля.
Дети – в городе, в ней – родители.

Одинок монумент посреди той земли.
Будет новый хорош хозяин ли?
Нам солдаты ее на войне сберегли,
мы же в мирное время –
                сдали…

ЦЕРКОВЬ

Она до сих пор громоздится в центре села,
она, - полуразрушенная, обескрещенная.
Ее осквернили, разграбили силы зла,
тогда казалось – по удали глупой, конечно.

Ниспровергатели-богоборцы к тебе пришли,
колокол сняли и растащили иконы,
батюшку насмерть забили, стали алтарь крушить,
нечего, опиум, дескать, терпеть народный.

Всякое было: в храме хранили зерно.
Клуб устроили с танцами в древних стенах.
Но проступали сквозь муть побелки там все равно
лики святых, и они смотрели смиренно.

Недолго осталось. Умрет населенный пункт,
сопьется, разъедется – это кто помоложе.
Церковь – сердце села, у него - колокольный стук,
а после удара в сердце жить невозможно.


ДУРАК НА ПОМИНКАХ

Бродит неприкаянный, бомжеватый, грязный.
Страшная улыбочка, мутные глаза.
То поет-качается, то в себе увязнет,
и сидит недвижимо он по три часа.

Что он пьет – понятно всем, что он ест – неведомо.
Надо ль безобидного ставить на учет?!
По селу болтается – бог подаст, наверное, -
Санька Механический, местный дурачок.

Он в пальто нелепом и зимой и летом.
Любит он, чтоб людно было, любит, чтоб народ.
«Дай ко-ко-копеечку, беленьку монету!»
А потом – гогочет, разевает рот.

Смерть идет хозяйкою, смотрит в окна пристально,
размышляет-думает: взять кого б еще?
Он же – рад-радешенек, кланяется низко ей,
Санька Механический, местный дурачок.

Здесь поминки частые – девять дней, да сорок дней,
то на этой улице, то потом на той.
Кушанье привычное: мед, кутья, тарелка щей,
пироги, блины, компот…С миром упокой.

Здесь накормят досыта и нальют не брезгуя.
Вкусно да наваристо, не предъявят счет.
Так вот он и кормится урожаем с лезвия
Санька Механический, местный дурачок…


БАБУШКА

Солнце закатное тает над домом угрюмым.
Трещины, словно морщины. Резьба тут осталась.
Мошки под вечер роятся навязчивой мыслью:
дом престарелый на землю присел от усталости.

Стук наш в окошко с вопросом: «Хозяева дома?».
Дверь захрипела ржавых петель суставами.
Бабушка просто встречает нас, словно знакомых.
«Ой, ну чаво, проходите, сынки, чай, устали…»

Вот мы и в комнате, сели на лавку. Достали
ручку, тетрадь, диктофон - это все пригодится.
«Может быть, чаю с вареньицем, вы, чай, устали?»
Вертится кот под ногами, скрипят половицы.

«Мы - собиратели, мы – фольклористы,  бабуля.
Интересуемся, как раньше жили в деревне,
праздники как отмечали, про домовых и колдуний,
раньше-то было не то что сегодня, наверно…

Как вас, бабуля, зовут?» «А зовут меня Лизой,
Елизаветой». «По батюшке как вас?» «Пятровна.
С двадцать восьмого я года…» Котяра-подлиза
думает, чем поживиться, мурлычет утробно.

«Ну а фамилия как?» «А зачем вам? Лиза Стёпанова. 
Энто по паспорту. В девках была я Забродина.
Если по-улишному, то Петюнина я, это ладно.
Ну и Стёпанихой кличут частенько в народе».

Бабушка чай наливает дрожащей рукою
А со стены смотрят лица неблизкой родни.
«Ладнать, сынки, ну чаво там, была молодою,
сколя годов-те, мое убежали деньки.

Всю-ту бывалошну жизню работала в поле.
Тяжко, робяты, в войну было, ели крапивушку.
Девочкой бегала за колосками, такое
нам не прощали, ловили нас шибко там».

«В кельях сидели?», «Робяты, сидела и в кельях,
пряли, шутили, гадали там под Рожаство».
Если вглядеться – глаза ее не постарели,
так же хранят молодое свое естество.

«Как вы гадали, бабуля?» «Известно, как: зеркало, свечка.
Суженай-ряженай, так и калякашь – приди!
Ну, свояво увидала я в зеркале..» «Правда?» «Конечна!
Замуж пошла за няго, вот, на фоту его погляди»

Долго беседуем. Хлынуло время обратно.
Сваты, венчанье - и ярку назавтра искать…
Катится солнце усталое тихо к закату.
Бабушка жизнь продолжает свою вспоминать.

«Я-те сама не видала, но люди видали:
прыгнет одна чрез двенадцать ножов – и свинья.
Ухо свинье той отрезали, ну, как пымали,
глядь – а  наутро у ней-те башка забинтована вся»

«Вот говорят, что покойник приходит, коль плачут…»
«Как же, робяты, вот муж мой ко мне прилётал. 
Лётат и лётат! Как шар этак огненнай, значит.
Еле отвадила матом, посля он лётать перестал…»

Про домовых, про чертей и про порчу, и сглаз, и
Троицу, Масленицу, привороты и вещие сны…
Мы погружаемся в прошлое, как водолазы,
плаваем там и не чувствуем глубины.

«Ладно, робяты, досыта я наговорилась.
Этак чаво уж мне, cтарой, одна да одна…»
Сказки закончились. Вышли - и дверь затворилась.
Вновь не увидим мы бабушку ту никогда.


ПОЛЮБОВЬЕ

Масленица широкая!
Всюду блинчики солнышками!
Лошади игогокают,
девки поют хорошие!

Скоро запалят чучело!
Будет тепло весеннее!
«Эк тебя нахлобучило!»
«Дык, пред постом - угощения!»

Ну а пока начинается:
в драку полезли мальчишки.
Старше - за них вступаются,
улиц своих защитники.

Так побузят, поборются,
глядь, - мужики здоровые
стенка на стенку строятся:
будет борьба суровая!

Один на один сначала
выходят два самых крепких,
и – понеслась отчаянно!
Метелят друг дружку эх как!

Мелькают варежки, шапки,
румянцы – силушка, удаль!
С вина, кто особо шаток,
упал от удара грубого.

Не суйся, кто больно робкий!
На праздник у русских – драка!
Удары сыплются – ох как!
Обычай святой – на вот! на-ка!

Сраженье (или «кулачки»)
кипит вопреки морозу!
Ох, ринуться б кучу горячую!
Была не была! Шапку оземь!

Но больше всего однако
нас удивляет другое:
масленичная драка
звалась у крестьян «полюбовье».

Бились до первой крови
и лишь кулаками – не страшно.
Лежачих – ни-ни. Полюбовье.
Хоть все синяками раскрашены.

Потом выпивали, обнявшись.
«Прости ты меня!» «Бог простит!»
И Масленица горящая
уже на пригорке стоит.

…Сегодня убьют за понюшку.
Сегодня для злобы – раздолье.
Добро с кулаками. А нужно б.
А было ведь так –
полюбовье.

Женщинам, по большей части придуманным

ЯРОСЛАВНЕ

Солнце печет облачковую стаю.
Волосы – сникнувший стяг.
То на стене Ярославна - стенает,
плачет, изводит себя.
Руки воздеты к вороньему небу:
боль, исступленность и блажь.
Ты заклинаешь, тоскуешь и требуешь,
даже потек макияж.
В крепости этой с башнями броскими
он от хандры изнемог…
В парус его заявленья об отпуске
дует могучий Стрибог.
Нечего зелье варить ночами,
так не воротишь. И вот,
может, пленит он теперь половчанок,
может, - они его.
Думаешь: средь печенеженок нежных…
Что уж теперь гадать?
Он по простору иссиня-безбрежному
ведет к горизонту рать.
Не надо зигзицей летать вездесущей,
мочить рукава в воде
и сотовый снова вопросом мучить:
«Где ты? Ты где? Ты где?!».
Иль он пирует с друзьями-князьями,
иль захворал чуть-чуть?
Едет какими лесами, полями?
Дреговичи, кривичи, чудь…
Эй, Ярославна, сойди с заборола,
истерику прекрати.
Ты пожелай ему лучше здоровым
вернуться к тебе в Путивль.
Чтоб защитила его кольчуга,
а меч бил врагов наповал.
Жди его тихо, жена-подруга,
так, чтобы он не страдал.
Знаешь, он счастлив небом, дорогой,
охотой, погоней, игрой.
Пойми ж ты его, потерпи немного,
ступай-ка в свой терем резной.
Он будет - радостный, вдохновленный,
и слово его зазвенит.
Все ближе трепещут его знамена.
Слышится дактиль копыт!


ЖЕНЕ

Мила, умна…Фигура и глаза.
Но проза жизни тоже нам известна:
у всех супругов есть большой соблазн
устать от проживания совместно.

Ты интересна, мудростью полна,
и все-то знаешь – интернет не нужен.
Но должность это тяжкая – «жена»,
особенно с таким, не лучшим, мужем.

Бываю, правда, всяким я порой:
ленивым, неразумным, востролыжим.
Но я желаю именно с тобой
гулять по Амстердаму и Парижу.


НЕУТЕШНОЕ ГОРЕ

(футбольной фанатке)

Листва приспущена понуро.
Печать отчаянья на лицах.
Вначале добрым было утро,
сейчас охота в хлам напиться.
И впереди зажегся красный,
жестокий цвет, такой московский.
Надежды были столь напрасны,
на них поставлен перекресток.
И сине-бело-голубое
укрылось небо, тихо всхлипнув.
Что делать нам теперь с тобою?
Сочувственно кивают липы.
Почти оборван жизни график.
Куда брести? Куда угодно.
И слезы капают на шарфик…
Увы, «Зенит» продул сегодня.

***
Текло шампанское в бокал,
резвились пузырьки, как дети.
Желанье каждый загадал,
какое -  держится в секрете.
Стоит разлапистая ель,
обремененная гирляндой,
экран мерцает ненаглядный,
скулит бродячая метель.
Посуда грязная, окурки.
Окончен праздник. Все всерьез.
Разоблаченный Дед Мороз,
разоблаченная Снегурка.


КОРОЛЕВА МАРГО
(экспромт)
 
В ее глазах – игривый блеск.
В улыбке скрыт огонь желаний.
Она меня поманит в лес,
назначит под луной свиданье.
Тиха у королевы речь,
цветисто имя – Маргарита.
И хочу быть при дворе
пажом. А лучше – фаворитом. 


СИМПАТИЧНОЙ ПОЭТЕССЕ

Ты – на ветру дрожащая свеча,
звезда, что так мерцает одиноко.
Ты – дверца в никуда. И нет ключа.
Ты – грустный взор ночных потухших окон.
Ты полувздох, ты трепетный цветок,
от теплых слов готовый распуститься.
В глухом лесу затерянный исток.
И страсть в тебе, - так в клетке бьется птица.
Касанье рук, закат, оттенки дней,
с которыми играешь столь беспечно.
Ты – терпкий сон, разбавленный в вине.
Ты – бесконечность, мирозданье, вечность.
Желаний и сомнений переплет…
Чего еще? Зайчонок, крошка, мышка…
Словес ритмичных ядовитый мед
тебе, тебе, прелестная глупышка!
Ты увлеклась. Луна висит, как брошь.
Не торопясь, играю роль поэта.
Стишки – наживка, ты на них клюешь.
Я их люблю. Такие - лишь за это.


***

Стишками-снежками по стежкам-дорожкам
по белым страничкам рассыплюсь горошково.
Не веря, что буду тобою услышан,
пройдусь с настроеньем хвостато-поникшим.

Мы будем на связи, но только едва ли
теперь созвонимся. Ведь разные стежки.
Такие они, эти зимние дали.
Включен монитор. Ну и час – в чайной ложке.

Рождественских елок сверкает игривость.
Диван мой обломовский пастью раскроется.
А знаешь, сегодня ты мне приснилась.
Ну как после этого не расстроиться?

Я прошлым живу, и живу настоящим.
Ну как, настоящим…Придуманным наспех.
Вот снег: он летящий, хрустящий и тающий.
Вот я: соловей, поперхнувшийся баснями.


ВОСЛЕД УШЕДШЕЙ БЕГАТЬ
 
Пример хороший хоть не заразителен,
но для нее пока что не изжит.
От снов очнется головокружительных, -
уйдет из дома. А потом – бежит. 
 
И – к соловьям и галкам. Не для «галочки», -
чтоб глубоко дышалось, полной грудью.
Полянка, лес. Над ней всхлопочут бабочки,
и зверь неведомый в кустах дивиться будет.
 
Теперь она бодрее солнца вставшего.
Ах, как воображение пульсирует!
Бежит она, бежит. Совсем не страшно ей.
Ей хорошо, легко, она – красивая.
 
Спадает челка на глаза. Глаза – что бусины.
Туман растаял, словно сахар, как сомненья.
Дыханье ветер делает искусное.
Или искусственное? Нет, скорей, - весеннее.
 
Уж ландышей рассыпались жемчужины.
Там, где-то за холмом, ее село.
Пробежка -  вдохновенье и отдушина.
Навстречу небу и хандре назло.
 
Дубы столетние расступятся в почтении.
Кроссовки с сердцем отбивают ритм.
Всё на бегу: пейзажи, впечатления.
Листва опять с листвою говорит. 
 
Пусть дома поскучают комп с тетрадками,
и кот, что обленился, как тюфяк.
Бежишь уверенно вперед и без оглядки ты,
и никому уж не догнать тебя.
 
Коровы улыбаются друг другу и
пикирует на кожу комарьё…
Беги, пока бежится!
Хоть по кругу!
Мне нравится движение твоё.


Друзьям, настоящим друзьям

СОСКУЧИЛИСЬ ПО ФУТБОЛУ

Славно на душе в начале марта.
Кошки отскребли – коты запели.
Время воплей, пива и азарта.
Время первой радостной капели.
У поклонников футбола – праздник:
начался чемпионат России.
«Ты зачем туда, придурок, вмазал?
Блин, штрафной! А этот форвард в силе!»
В топку всю попсу и сериалы!
На экранах зеленеет поле.
Вот свисток - и всем теплее стало;
снова телевизоры в фаворе.
Всюду споры, кто быстрей, кто круче,
за свою команду рвутся глотки.
До чего ж любовь к Игре живуча!
Закусь доставай, братан, и стопки!
Нет, вы не подумайте превратно,
мы и сами уважаем мячик.
Если не болельщик – непонятно,
что турнирная таблица значит.
Жен своих отправим в аквапарки,
ну а сами – на футбол, на выезд.
Страсти на трибунах будут жарки,
путь домой – нетрезв, криклив, извилист.
Будет небо летнее искриться
тех ночных, веселых полустанков,
будет все написано на лицах,
будут песни и кричалки фанов.
Хлебом не корми, давай нам зрелищ!
Мяч, как жизнь, он так непредсказуем.
Долго мы томились, долго прели,
но – дождались, за голы тостуем.
Прочь, зима, и тротуары с солью,
и хандра, с которой бродишь сонно.
Мы истосковались в безфутболье.
Слава богу, вот он - старт сезона!


ОДА ГРИБУ

Как симпатично растешь под слепым дождем!
в зелени яркой, с березкой в соседях.
Мы обязательно, слышишь, к тебе придем,
лесом задумчивым
наяву
бредя.
Ты притаился,
масленок,
стоишь подбоченясь,
ухарски шляпку надев набекрень.
И провожаешь
ежевечерне
легким кивком
уже
состоявшийся день.
Мимо бежит муравей – ну такой суетливый!
Птицы бесплатно на ветках концерты дают.
Тихо стоишь,
ароматный,
счастливо-сопливый,
тут,
в шелестящем, снующем, поющем раю.
Ножик складной тебя подкосит так любовно и плавно.
Ай да красавец какой, и смотри, - не червив!
Правда, немножечко жаль
расставаться с туманом,
этот лесной навсегда покидая массив.
Друзья мои, - будем
(не дабы напиться;
закусим грибочком, -
и в тему, и к месту!)
резать маслята, но сохраняя грибницу,
шастать под небом по чистому, доброму лесу!

ВИНОДЕЛ

Дождь за окном в плачевном состоянии.
Отживших листьев пачканный палас.
А он – волшебствует, блаженствует заранее,
он хочет угостить напитком вас.
Он толокушкой давит виноградины,
и смачно чавкает пахучий, терпкий сок.
Потом пузатая бутыль – другая стадия -
вина еще незрелого исток.
Какое тут затеялось брожение!
Перчатка голосует только «за».
Броженье жизни и к столу движение,
чтобы душевней разговор связать.
И вот уж скоро будет дегустация,
она приблизит новую весну.
И мысли вдруг забродят, может статься, но
он делает вино, а не вину.
Пусть истина опять неуловимая
дыханье затаив, живет в вине.
О сколь печальна девушка не-винная!
Остатки сладки, там, на самом дне.
Круги друзей растут, что кольца дерева,
и смерти не маячит пусть топор.
Наскучит философская материя,
тогда уж анекдот, и свеж, и остр.
А ну, плесни опять, - кому беспечности,
кому добавь задумчивости чуть.
Заигрываем с космосом и вечностью,
земных вещей разгадываем суть.
Он разливает, будто дирижирует.   
Вино – рубин, бокал – хрусталь, а глаз – алмаз!
И вот, казалось бы, недостижимое
уже зовет и соблазняет нас.
А грань бокала – тонкая, прозрачная:
граница пития и бытия.
Компания душевная, удачная,
и тосты - за меня и за тебя.
Как хорошо сидим, совсем не тесно нам,
и тихо гаснет мерзость за окном.
Так выпьем же за истинно-чудесное:
способность воду обращать в вино!


РУССКАЯ СУОМИСТИКА

                А. Ланцову

Будто бы гигантский парикмахер,
что стрижет деревья и кусты,
распростер в безудержном размахе,
в кольца ножниц вдетые персты.
Я насквозь пропитан русским духом
и брожу, боясь попасть впросак.
Где же пыль, бумажки, мусор, мухи?
Слишком чисто. Не бывает так.
Слишком честно. Тоже – не бывает.
Улица. Фонарь. Велосипед.
Не крадут его. Совсем! Не понимаю.
Никому не нужен он сто лет.
В городской черте сигают зайцы:
увальни – увесисты, жирны.
Им бы уши поприжав, спасаться,
а они – пижонствуют с весны.
И фазаны этак важно ходят,
здешнее гражданство получив.
Что фазаны?! Даже люди вроде
счастливы, спокойны без причин.
Потому у них язык певучий:
saari, anteksi и moi-moi,
Все тут комфортабельнее, лучше,
нет тоски по стороне родной.
Родина, - она скорее в сердце
и в привычках – вредных в том числе.
Да, все есть в десятках разных греций,
я везде хочу оставить след.
Да, везде чего-то не хватает:
гречки и пельменей, да борща,
русских песен, снежновьюжных стай ли,
русского «все сразу и сейчас».
Но мила мне финская забава:
кто мобильный дальше зашвырнет.
Сауна, рыбалка, вечер славный,
с танцами смешными теплоход.
Тысячи озер ли блеск под солнцем,
откровенье белых ли ночей…
Нет, поэт в Россию не вернется,
он - сам по себе, уже ничей.
Да, он царь, творит, творит, как хочет,
мысль свободна и рука легка.
То благословит рожденье строчки,
то – из акварели облака. 


 ОКОЛОВЫБОРНОЕ

Друг, тебе скучно и нечем заняться?
Пить – надоело, что ешь – то приелось.
Женщин не клеишь, и это понятно:
сам уж расклеился. Жизнь твоя – серость.
Жизнь твоя – сырость, весенняя слякоть,
и от такой безысходности дурно.
Хватит хандрить, хватит водкою плакать!
Встань и иди к избирательным урнам!
Верят в тебя кандидатские лица,
жадно глазами тебя пожирают,
и призывают с газетной страницы
выбрать их. Знают: ты очень внушаем.
У магазина, в маршрутке, у дома
все о тебе они думают дружно.
И в телевизоре неугомонны,
и над тобою листовками кружат.
«Я понастрою вам детских площадок,
снижу тарифы, повышу зарплаты,
я наведу в «социалке» порядок.
Людям – заботу! Меня – в депутаты!»
Бездна пиарства и компромата,
рейтингам в блогах скандалы во благо.
Даже в сортире – лик кандидата;
впрочем, листовка – тоже бумага.
Рядом с участком закуска и стопка.
Галочку ставь без излишних вопросов.
Вот бюллетеней растаяла стопка.
Голос отдал – и ушел, безголосый.
Ты не поэт, коли стал гражданином.
Хватит, забудь, что тебе навещали.
Вот и готова под вечер картина:
в урнах покоится прах обещаний.
Кто там лидирует? Как интересно!
Наши подсчеты немного разнятся…

И обострялась весна повсеместно.
Друг, тебе скучно и нечем заняться?



СЕБЕ, ПОЭТЯЩЕМУСЯ
 
Кому нужны твои стихи про звезды,
и рифм притянутых за уши вензеля?
Не мучай музу, вон не лезь из кожи!
Но ты шуршишь клавиатурой зря.
 
Зачем ты тратишь картридж и бумагу,
и время тех, кто слушает тебя?
Не надо памятник себе – не надо!
Но ты корпишь над виршами, сопя.
 
И нет чтобы идти с друзьями в горы,
искать, к примеру, редкостных жучков,
фотографировать деревья, мухоморы,
дожди, закаты, что-нибудь еще,
 
вводить в соблазн прелестную девицу,
а еще лучше – множество девиц.
А ты – мараешь белую страницу
следами нудных строчек-верениц.
 
Ну где в тебе природа молодая?
И ей, немногословной, невдомек,
что, как то ни прискорбно, пропадает
в тебе прекрасный врач иль хлебопек,
 
иль просто славный парень и чудила,
веселый, разудалый жизнелюб.
И где глаголов огненная сила?
Жестяной рыбы зовы новых губ?
 
Где сущность существительных, где правда?
Новаторская дерзость и разгул?
Где смысл двойной, что сразу не угадан?
В воде словоблудящей утонул.

Коптишь ты небо. Без огня – дымище.
В нем ангелы легли на ложный курс.
Но яблоки стихов опять растишь ты.
А знаешь, каковы они на вкус?
 
Нет, без обид. Ты человек хороший,
хотя и тиражируешь бубнеж.
Эй, кто-нибудь, захлопайте в ладоши!
Соврите восхищенно: «Автор, жжешь!»


КОЛИБРИ
 
Колибри – птичка мелкого калибра,
хотя летает далеко не пулей.
Снует в пахучей тропиков палитре,
ее цветы дыханьем даже сдули б.
 
О, легкомысленность, а также легковесность!
Завидный, щедрый, всенебесный дар -
быть трепетной и ярко-бесполезной.
Порхаешь бабочкой и сладкий пьешь нектар.
 
Болтают люди, что душа два грамма весит,
мол, измеряли как-то на весах.
И получилось – вам неинтересно? –
похожи души на вот этих птах.
 
Но приглядимся, вот вам и колибри:
питается всегда, когда не спит.
И как бы вы колибри ни хвалили -
поработил ту птичку аппетит.
 
Нельзя ей замереть, остановиться,
полюбоваться выбранным цветком…
Как хорошо, что мужики – не птицы:
не только пьют за праздничным столом.
 
Мы если пьем, то с толком, с расстановкой,
и стопочки, как пташечки, - в полет.
Нектар журчит из нашей поллитровки.
Ну, за колибри! Пусть передохнет. 



БРАТЦЫ, ВКРАТЦЕ

 
***
Наша Таня громко плачет.
Это ничего не значит.

ПРОГНОЗ ПОГОДЫ

Будет заоблачно

***
Он добровольцем на любовный фронт
ушел с обоймой, полной шоколада.

***
«И вот – купили». Лучше рифмы нет,
чем та, что появилась из ослышки.

***
Когда тебя настиг понос банальный,
глобальные проблемы меркнут напрочь…

***
Мужик мне навстречу с полными ведрами:
счастья привалит, похоже, немерено.

ИЗПОДКАБЛУЧНАЯ РИФМА

Сказал сие бы при жене я,
боюсь – посею напряженье…

***
- Закрой окно, дует!
- Lets do it!

***
Ну кто сказал: «по вызову она»?!
Отнюдь, отнюдь! Конечно, по призванью…

***
В погонах женщины? Вопрос, конечно, спорный.
Ну что ж, за формы в форме и вне формы!

***
А на зеркалку нечего кивать,
коль руки у фотографа кривые!


Вариации на тему овощей
со стоматологическим оркестром
и хором имени Пятницы

ПЯТНИЦА!

Есть подозренье, что Робинзон
Пятницу встретил – не как папуаса.
Это был день на неделе, и он
был восхитителен и прекрасен.
Тут он подумал: «Я не один,
Пятница станет мне другом, наверное.
И к Робинзону тот день приходил,
предвосхищая отдых двухдневный.

Пятница – тяпница,
стопка наливается,
сало нарезается,
крошится лучком.
Пятница, пятница,
кура-гриль румянится.
Пусть мечты сбываются,
будет все пучком!

Любят ее работяга, чиновник,
любят начальник и подчиненный,
любят практически все поголовно,
лишь безработные – как-то не очень....
Любят мужчины, женщины, дети,
всяк бесшабашный и грозно-серьезный,
кто в депутаты госдумы метит,
и гендиректор с «планктоном офисным».

Пятница – избранница,
Пятница – красавица!
Вечерком встречаемся,
предвкушаем днем.
Пятница ты пятница,
все у нас заладится,
будем безобразиться
мы с тобой вдвоем.

Пусть побольше случается пятниц,
замечательных, полурабочих!
С четверга пусть на пятницу снятся
сны нам добрые и пророческие.
Русский праздник национальный,
наше общество объединяющий.
Мы его с понедельника ждали,
пусть случается пятница чаще!

Пятница  - странница.
Даже слово нравится!
Отрываем задницу -   
и в далекий путь.
В пятницу, в пятницу
хочется расслабиться,
хочется отправиться
хоть куда-нибудь!   

СТОМАТОЛОГИЧЕСКОЕ

Эх, годы, стремительны очень,
у них есть эффект побочный:
уж зубы невинно-молочные
сменились на винно-водочные.

Подмечено издавна точно,
и места тут нет обиде:
Коль зуб на кого-то точишь - 
тебе его могут выбить.

А что до низменной прозы
или возвышенной лирики –
зубная боль – это просто,
от сладкого ли, от скрипки ли.

И кариес, словно кризис,
лишает любого апломба.
Хоть вечною и замысливалась,
жизнь – временная, как пломба. 

А можно путем удаленья
избегнуть клыкастой темы.
Щипцов лишь одно движенье,
нет зуба – и нет проблемы.

Останется – шепелявить,
оскал вспоминать втихомолку.
Иль вовсе шамкая вяло,
класть протезы на полку.

Зуб мудрости был бы мне плюсом,
но вряд ли уже проклюнется.
И разнощеково, с флюсом,
неловко выйти на улицу.

Ой, жуть: бормашина злобная
жужжит, в коренной впивается.
Цена на хорошую пломбу
моими ж зубами кусается!

Вот зуб залечу я – и снова
найду для него занятье.
и буду вгрызаться сурово
в определенья, понятия…

А зуб у зубила, может,
совсем никогда не ноет?
Такие вопросы тоже
волнуют и беспокоят. 

Вот был тыщезуб, как акула б,
акула пера хотя бы,
то смог не вставая б со стула
чего-нибудь да оттяпать.

Но оптимизма солнышко
вам не желток яичный!
И стоматолог – хорошая,
и даже весьма симпатичная... 

Запретный плод дюже лакомый,
отказываться не буду.
Покуда кусаю яблоко
и нерв не убит покуда!


ПРЕЗЕНТАЦИЯ

«Добрый день! Я краток буду!
Повезло вам! В чем вопрос?!
Представляем гиперчудо:
уникальный пылесос!

Есть ковер? Его почистим!
И подушки! И матрац!
И диван! Ну вот, смотрите:
вмиг пылинки нет у вас!

Представитель оной фирмы
не подвержен стрессам, нет.
С пылесосом по квартирам
он кочует много лет.

Галстук, пиджачок. Лопочет,
слово вставить не дает.
«Пылесос наш, между прочим,
все, что хочешь, засосет!

Щель любую пощекочет,
микрощетками клещей
ликвидирует. И очень
деликатен для вещей.

Белоснежные кружочки
из бумаги…Вуаля!
Пылесосим… Смотрим – точно:
сколько пыли! Так нельзя!»

Аппарат шумит, громоздок,
хобот свой везде сует…
Вот спрошу, пока не поздно,
о цене. Вдруг отпугнет?

Представитель: «Что вы, ладно
говорить о ерунде!
Это – вам! Почти бесплатно!
Пять всего-то тыщ у.е…»

Я в ответ: «За эти деньги
сей волшебный прибамбас 
должен мне за пивом бегать,
провести на даче газ,

за меня ходить на службу,
ловко в шахматы играть,
борщ варить. И, если нужно,
и жену смог подменять».

Представитель несмолкаем,
он и сам, как аппарат.
«Наш товар приобретая,
всяк доволен, каждый рад.

Позаботьтесь вы о легких!
Грязь витает вокруг нас!
Сколько пыли с каждым вздохом
поглощаем мы за час!»

До него тут не дошел бы
самый каверзный вопрос.
Я сказал: «Идите в ж...
Прихватите пылесос».

Дверь захлопнулась. В печали
пребывал я пять минут.
Ничего. Тут обещали –
завтра чайник принесут.

Супер-пупер-мегачайник…


ОВОЩНЫЕ ВАРИАЦИИ

С утра в выходной хорошо бы пройтись
и взглядом окинуть окрестность.
Полезно-приятная выплыла мысль:
на рынок сходить на местный.
 
Не так, чтоб конкретное что. Вообще
нырнуть в океан торговли.
И вот я попал в яркий мир овощей
и фруктов – по доброй воле.
 
И Джанни Родари, и Фрейд уж тут
вкусили бы образов сочных.
Они их моей головы так и прут,
растут, шелестят всклокоченно.
 
Начнем с огурцов. Огурцам – почет.
Они не закуска – сказка.
Забудьте, друзья, патиссон, кабачок.
Лишь он воспет и обласкан.
 
Конечно лишь он, огурец-удалец,
идущий за рюмочкой следом.
Хоть в банку вмурованный, хоть на столе, -
он к месту зимою и летом.
 
Вполне применим огурец и для дам,
нарезанный в виде кружочков.
Но дамы, неужто не стыдно вам
нелепо использовать овощ?
 
И пусть баклажаны богаты икрой
и перцы кукожатся в лечо.
Лишь хрусткий огурчик, ядреный такой,
всегда похвалою отмечен.
 
Теперь о картошке. Конечно, о ней!
А то без нее – как без хлеба.
Чапаев смекнул: по картошке видней,
как вдарить сподручней по белым.
 
Глазеет глазками, марает мундир,
в костре пропечется, как надо.
Еще ты подавишься, жук, погоди,
непрошенный гость с Колорадо.
 
Я верю: совсем не очипсят тебя.
Милее мне драники, sorry…
Картошка ведь салу и водке родня.
Славянский союз не рассорить!
 
И в смысле капусты я почвенник тож.
Зачем мне кольраби, броколли,
брюссельская, даже морская? И нож
их всех шинковать не изволит.
 
А нашу капусту заквасишь – и вот
уж с вилкой склонился над банкой.
Я, правда, - капустно-квасной патриот
Не стыдно. Сожрут – и не жалко.
 
Не нужен мне всякий тропический фрукт,
все манго, фейхоа и киви.
А также кокосы. И как их жуют?!
Оскомину, право, набили!

И впредь к апельсинам  я буду всегда
придирчив, по-свински разборчив.
Под словом «нектар» понимаем «вода»,
а «сок» - это более точно.
 
Свёкла, морковка – чем вам не еда?
Лежит, растопырившись дерзко.
А вот топинамбур на вкус - ерунда,
но слово звучит интересно.

Мы, русские, можем всегда обнищать,
ведь сами себя выхолащиваем.
Но нет ничего вкуснее борща,
и здесь я не перебарщиваю.

О хрене – отдельно. Каков корнеплод!
Имеет мужской характер.
Всегда хренодер к холодцу подойдет.
Обидно быть посланным на хрен.

Пройдемся подальше. Хорош урожай.
В улыбках кавказские лица.
«Красавица, слюшай, бери, покупай!
Вах, пэрсик!». Как тут не купиться?

А яблочки? Яблочки разных сортов.
Плод сладок, отнюдь не запретен.
Но вспомним: проблемы у мужиков
все связаны с фруктом этим.

О специях и приправах писать
не будем, ведь это – надолго.
Хоть блюду любому перчинки придать –
это уж – любо-дорого.

Куплю-ка я пять килограммов груш
для некоей дамы. Но кушать
будет ее замечательный муж,
со мною знакомый, к тому же.

Вот самореклама: я фрукт еще тот!
Слегка перезрел, но не высох.
Во мне витаминов – на целый год,
стихов, впечатлений и мыслей.

Бывает, по будням я – как лимон:
сок выжат в рабочем порядке.
Но стоит полить и задобрить, - как он, -
я то есть, – вновь свежий и сладкий.

Вот ягоды всякие с рынка несут.
О них мы не будем, наверно.
Они хороши на полянках, в лесу.
Strawberry fields forever.

Арбуз – тоже ягода. Славно растет.
Пудовый такой и аршинный.
Быть может, когда двенадцать пробьет,
он превратится в машину.

Помчится авто. Из динамиков - ритм.
И – побоку яростный ветер!
В карманах – купюры. А ну-ка, смотри:
навстречу - красотка в карете.

Очнешься – вокруг все такая ж бахча,
и мухи тусуются роем…
Читатель, я чувствую, ты заскучал.
Пойдем-ка за водкой с икрою!


КУДА БЫ СТИВЕН НИ СИГАЛ

Бывает так: охота тупизны,
когда усталость и тоска накроют.
Включить фильмец и про дела забыть,
и проследить за сверхсупергероем.

Он мафию коварную крушит,
что состоит из русских и китайцев.
В борьбе со злом все средства хороши.
И мачо мочит! И его боятся!

Да, Стивен демократию спасет,
сигая в тачки, корабли, канавы.
Он – Сигал! Просто бошки отвернет,
отнюдь не толерантствуя лукаво.

Направо взглянет – десять положил,
налево дунет – разлетелось двадцать…
Когда-то, вишь, в спецназе он служил,
но с ФБР случилось поругаться.

«Он кто такой?» -  бормочет президент
американский, мудрый, чернокожий.
«А помните, ведь был один момент
в Ираке?» «Быть того не может!»

Гляди-ка, прямо в логово проник!
Снял часовых, но путь его так труден.
Заложницы раздался жуткий крик.
Глава злодеев получает в бубен.

Спасенную берет за белу грудь…
Но счетчик тикает. Отрезать нужный провод!
И айлбибекнув, снова в дальний путь
уедет, справедлив, громоздок, молод.

Закончен голливудский беспредел
катарсистично, хеппиэндно, сильно.
В итоге - лишь один вопрос по фильму:
какого лешего я все это смотрел?!


МУЖИК ЗАСТЕННЫЙ

Нашел закономерность некую
с утра, когда уходит сон:
неведомый мужик за стенкою
живет со мной не в унисон.

Еще чуть подремать…Напрасно:
будильник прокричит навзрыд.
Сосед же важно так, раскатисто,
заливисто, подлец, храпит.

Вот блин! Морфей как только выпустит
из цепких или мягких лап –
из-за стены, как вестник истины,
возносится сей трубный храп.

Мои-то утренние тапочки
по будням мечутся всегда.
Ему ж, мерзавцу, все до лампочки,
ему не надо никуда.

Бывает вечером бессонница
и философских мыслей рой.
А он, поганец, уж с любовницей,
иль на худой конец с женой.

Там звуки очень специфичные.
В столь поздний час сосед не спит.
И ясно слышно: все отлично там.
Мешает думать, паразит.

Когда бывает очень грустно мне,
и гаснет творческий огонь,
он запевает песню русскую,
достав из шкафа дисгармонь.

Вот выходные вожделенные!
И все мне грезится: посплю…
Пусть подождет пока Вселенная,
я сон волшебный досмотрю.

Читатель, ты весьма догадливый.
Как пистолет к виску, поверь:
в субботу утром – ну не гад ли он?! -
к стене уже приставил дрель…


ТОСКА ПО САНТЕХНИКУ
(женский причет)

Ах, не в силах взирать я на звезды,
сериал созерцать на экране.
Валерьянки изрядная доза -
все из-за неисправности в кране…

Ключ достань разводной и могучий
и внеси столь желанную лепту.
Может, сей сантехнический случай
сблизит нас, как Ромео с Джульеттой.

Ты во сне мне явился нарядный:
«Не у вас ли стояк засорился?».
Я промолвила «Да, ненаглядный…»
Стал чинить унитаз ты  - и смылся.

На мою ты откликнись заявку,
(дерзновенно оставлена в ЖЭКе).
И собака с порога не тявкнет,
и обуешь ты тапочки – эти…

Пусть зовут тебя Васей, к примеру,
и пусть речи твои неказисты.
Но ты профи зато, ты – умелый,
но зато ты могуче-плечистый.

О, приди! О, раскрой чемоданчик!
Твой, заветный, ведь в нем инструменты.
У меня есть труба и на даче…
Как я грежу об этих моментах!

Вот узреть мне в тебе жениха бы!
И отдаться в мозолисты руки б.
Где в системе живешь ЖКХ ты,
крутишь вентили, трогаешь трубы?

Вдруг иные, -  вдруг медные, трубы
проиграют нам марш мендельсонный?…
Ты такой соблазнительно-грубый,
весь в лучах коммунальной реформы.

Верю я – ты мужик настоящий,
слез моих устранишь ты протечку.
И меня, всю такую, обрящешь,
всю такую зовуще-изящную…
Хоть банкир был бы лучше, конечно.


В ОТВЕТ СПОРТИВНОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ

«В здоровом теле – здоровый дух!
Встаем этак бодренько – и на зарядку.
Холодной водой обливаемся – ух!
И далее – завтрак по распорядку.

К питанью мы трепетно подойдем,
чтоб овощи, фрукты, клетчатка, пектины.
Мы даже кофе крепкий не пьем.
Считаем калории и витамины.

Потом на работу пешочком идем,
в обед потребляем нежирный супчик.
И в парке пробежка нас ждет вечерком,
для нас тренажер телевизора лучше.

Долой сигареты и алкоголь!
Желаем скульптурную мускулатуру!
Спортивную форму не скушает моль.
Зачем нам культура – даешь физкультуру!»

Я долго решался. И вот наконец
решился: все, быть нездоровым хватит!
На лыжи я встал, - вот какой молодец!
Гляжу – не скольжу. Ведь стою на асфальте…

Ну что суетиться да истерить,
и по зиме обряжаться в плавки?!
Телек да пиво, холестерин.
Это - мой выбор неправедно-сладкий!

Не сдать мне уже никогда ГТО,
и не попасть уж на Олимпиаду.
Болельщик в мой адрес не вскрикнет: «Ого!».
Ну и пожалуйста.
Ну и не надо.


ШАХМАТИШКИ
(собрание аллюзий)
 
32 ФИГУРЫ
 
Здесь нет полутонов. Здесь белые и черные.
Мы – в шахматном порядке. И мы – как звери, - в клетках.
Мы словно гладиаторы. Мы словно заключенные,
и наших полководцев лишь забавляет это.
 
Фигуры очень разные. Но все по сути пешки мы.
Лицом к лицу построены. Нас стравят, как собак.
И будет бой. Расчетливый, но в то же время – бешеный.
И в партии кромешной той не выжить нам никак.
 
Пехота, флот и конница. И - скаламбурим – слонница.
Король в нарядной мантии, военачальник – ферзь.
Часы сейчас затикают, часы - не успокоятся,
покуда мы не перебьем, пожрав друг друга здесь.
 
 
ПЕШКА

Будет больно и жарко.
За меня все решили.
Это классика жанра:
ход E2 – E4.
 
 
ДЕБЮТ
 
Белые начали, но выиграют ли – бог весть.
Каждый порыв, движенье рождают месть.
 
Молча вперед выдвигаемся, держим строй.
Пешки выходят цепью – то мы с тобой.
 
Кто сегодня ценнее – конь или слон?
Земля – с овчинку, в клеточку небосклон.
 
Новый плацдарм. Мы друг друга берем на прицел.
Злость и метал – на доске, над доской, на лице.
 
Бой вызревает. Пока что не съедены мы.
Что может быть хуже нелепой гражданской войны?
 
Жизнь – череда дебютов, каждый ход – в первый раз.
Вздох, озаренье будущего и нараспашку глаза.
 
Зелень деревьев, а также их желтизна.
Солнце, раскаленное докрасна.
 
Недоуменье от жгучей крапивы и муравьев,
от облаков и дождя, что без удержу шквалисто льет.
 
Мир, в котором и люди, и птицы поют, -
каждый день, каждый миг, каждый взгляд – дебют.
 
И самый яркий – касанье, слияние тел.
И прискорбный, но тоже дебют – жизни предел.
 
Слон ли условный, ладья ты – да будь хоть ферзем,
пол тут не важен, по сути ты пешка, ты пешка – и все. 
 
А индусы считают: жизнь – это игра,
жизнь – шахматишки…. Слабо повторить еще раз?
 
 
ДЕТСКИЙ МАТ
 
Есть мат дурацкий – он в два хода.
В три хода детский мат всего лишь.
У молодежи ругань в моде.
Дурак, раз матом балаболишь.
 
Но русский мат правдив и точен.
В нем страсть и действия, и слова.
Мужик лишь выразится сочно,
когда не плохо, а х…о.
 
Когда ходов немного сделал
по жизни, - глупо материться.
Пойми ж ты, тот кто молод телом:
и мату следует учиться.
 
А будет опыт, будет сила, -
тогда блеснешь и крепким словом.
И взрослый мат, почти красивый,
низвергнет короля любого.
 
 
ХОД КОНЕМ
 
Иные кони рысью иль галопом,
или крылато – если ты пегас.
А я же – буквой «Г» и робко.
Я сам похож на букву «Г» сейчас.
 
Иные ржут и жрут овес и сено,
пасутся с кобылицей в табуне.
Мне б в яблоках побыть, гнедым иль серым!
Но черным лишь и белым можно мне.
 
Мои поля квадратны и бестравны.
Нельзя пастись, нельзя спастись, нельзя
избегнуть столкновения с оравой
фигур, хотящих жадно съесть меня. 
 
Я прыгну через голову начальства,
меня за это в жертву принесут.
И всадником на мне сидит несчастье,
и ветры гриву, хвост не шелохнут.
 
Да, ход конем порой эффектен жутко.
От «вилки» вы не скроетесь нигде.
«Ну как дела?» - звучит вопрос дежурный.
Я отвечаю: «Как?…На букву «Г»!
 
 
ГАМБИТ
 
Временно жертвовать ради будущего,
ради грядущего – далеко идущего.
Силы растратить, лучшие годы,
в застенки быть брошенным ради свободы.
Читать, изучать, познавать повсеместно,
в итоге – тебе ничего не известно.
Любить и страдать, изнывать, добиваться,
а после – беситься, ворчать, препираться.
И гнаться, и гнаться за длинным рублем,
и вдруг быть раздавленным черным конем.
И мира во имя, во имя добра
людей истреблять и бомбить города.
Во имя спасенья страны и нации
принять неизбежность всех ампутаций.
Такая задача – задобрить богов,
дары принести. Или кровь. Или кров.
Сгореть на костре со словами: «И все-таки…»
Пожертвовать ради курения легкими.
Пожертвовать пешку, слона и ладью.
А ты что отдашь за победу свою?   
 
 
РУБАИ
 
1.
Шахматишки с приятелем. Мы на балконе.
Знаю, скажет супруга: в дыханье - спиртное.
Друг ладью передвинет - и рюмку нальет.
Это пахнут фигуры, что съел я сегодня.
 
2.
Ферзь по правилам силой владеет такою –
может справиться с недругов целой толпою.
Я прошу, не зови ты ферзя королевой,
он расстроится сразу – и сдастся без боя.
 
3.
Ты стремишься к комфорту, деньгам и карьере,
золотой унитаз в дорогом интерьере.
Разве счастье догробно-загробное в этом?
Смысла в шахматах больше гораздо, поверь мне. 
 
4.
Одиночество вьется над головою.
Я за шахматы взялся – играл сам с собою.
Я себе не позволил себе проиграть.
Я себя одолел! Но со смутной тоскою.
 
 
ОДНОСТИШИЯ
 
1.
Черный король нанизан на эндшпиль.
2.
Пешка попала из грязи в ферзи.
3.
Конь со слоном мечутся в клетках.
4.
Шах – полбеды, но уже неприятно.
5.
Думаешь, двигаешь… Хрясь!... Все слетели.
6.
«Зевнул» ладью! Что значит – высыпаться.
7.
Отведай, недруг, моего цугцванга!
 
 
 
ДВУСТИШИЯ
 
1.
Вперед сорвался – оголил тылы.
Так некомфортно с голыми тылами…
 
2.
В немецком – «миттельшпиль», по-русски – «хрен поймешь,
когда кто выиграет и каким макаром».
 
3.1
Вот пешка очень захотела в дамки.
Опомнись, пешка, здесь не та игра!
 
3.2
Вот пешка очень захотела в дамки.
Зачем, коль еще девкой толком не была!
 
4.
Король, корона не спасет от мата.
Спасут свои? Мат слышен. Поздновато.
 
5.
От жестких правил отступленья редки.
Жизнь – шестьдесят четыре клетки.
 
 
ХОККУ
 
1.
Вьюн ферзя обвил.
Пыль на доске.
Может, все же ничья?
 
2.
Остался один король.
Упал, случайно задет.
Плохая, однако, примета.
 
3.
Черно-белые фигуры
На черно-белой доске.
Мир – многоцветен.
 
4.
Они не любят друг друга,
Но вместе жить продолжают.
Патовая ситуация.
 
5.
Наука, спорт или искусство?
К чему определенья?
Лучше – играй.
 
 
***
Он каждой клеткой чувствовал игру,
и знал ее на сто ходов вперед,
умел играть с закрытыми глазами…
Поэтому фигур и не касался.
 
 
ВО ДВОРЕ
 
В тихом зеленом советском дворике
по вечерам мужики - в шахматишки.
Переживают, советуют, спорят.
Мы в эти годы были мальчишками.
Бабушки всех обсуждают на лавочках.
Мы покоряем Арктику, космос.
А на балконе – банки и саночки.
Квас разливной. Магомаев. Утесов.
Гордо горит октябрятская звездочка.
Люди труда возвращаются с вахты,
там, где собранья почетно-отчетные.
А во дворе продолжаются шахматы.
«Слушай, Михалыч, а ферзь твой допрыгался», -
И по плечу – соучастно-сочувственно.
«Ишь ты, слоном ничего себе вылазка…»
«Лошадью надо!» - звучит, как напутствие.
Как интересно! Заброшены семечки,
суперпроблема «Спартак» иль «Динамо»?»
«Эх, рокировка-то зря… Опрометчиво…»,
Пусть на работу завтра всем рано!
…Там над доскою фигуры склонились,
передвигая фигурки негромко.
Им сознавать ли, что станется с ними,
что за игрой наблюдают потомки?
Вот и закат. Тихо голубь курлыкает.
Все разошлись в виде знаков вопросов.
Я лишь остался невидимым призраком,
будущий, одинокий и взрослый.
Вроде и время не было безоблачным.
Я, мужики, вам немного завидую.
С вами партейку б сгонять потихонечку
доску свою распахнув, будто книгу…


МОСТ
(поэма)

1. По Волге

Течет на юг древнейшая река
из тех времен, когда она была без имени.
В античности ее назвали Ра.
А в средние века – Итилем.

Тянули свои лямки бурлаки.
Здесь разинцы осатанело бились.
Все это смыто водами реки,
ушло на дно, затихнув и заилясь.

Эпохи отложеньями везде.
И камушки – ведь каждый что-то значит.
Вам, может, довелось родиться здесь,
купаться и беспечнейше рыбачить.

Река изменчива. Пока никто
не повторил вхожденья в ту же воду.
И кажется: последние лет сто -
лишь капля.
Миг, что канул в Волгу.

Минувший век – мигнувший – был непрост.
Движенье век затвора фотокамеры.
В пейзаже волжском появился мост
волнообразный, на опорах каменных.


2. Апполоныч

Он был, наверно, счастлив как никто.
Ученый, инженер, строитель русский.
Он много спроектировал мостов,
талантливый профессор Белелюбский.

Студентов вдохновляла мысли точность
и переправам преданная жизнь.
Начальство уважало: «Апполоныч,
мы ждем-с моста на Волге чертежи…»

Гулял по Петербургу он. Возможно,
что подмечал в мостах небеспристрастно
особенности. Были не похожи
они один в один. Но все – прекрасны.

Испытывал цемент, бетон, металл…
Коллеги говорили: «Ну, Бог в помочь».
И  он творил, выдумывал, писал,
он наводил мосты, он, Апполоныч.

Империи Российской реки, речки,
пересекли его создания – красавцы.
На Волге, на Ишиме быстротечном,
Днепре, Дону им суждено остаться.

И вот заказ столыпинский получен
на железнодорожный мост в Симбирске:
два волжских берега связать получше
во славу люда и земли российских.

Проект одобрен. Воплощен в три года.
Держава, без сомненья, на подъеме.
И Белелюбский Николай рекордным
был срокам рад, масштабу и объемам.

Одно из лучших и твоих последних детищ
стояло целый век. Плескали волны.
Был мост между мирами – тем и этим.
За все мосты спасибо, Апполоныч!

3. Что нам стоит мост построить

Была весна тринадцатого года.
Цвело Подгорье яблоневым цветом.
Колокола звонили по приходам.
И разносился звон привольным ветром.

Извозчики кобылок понукали.
Дворянский и торговый городок.
Собой соборы радовали дали,
и Троицкий небесно был высок.

Из городов поволжских плыли баржи,
катали пароходы разночинцев.
Здесь из-за острова на стрежень важно
вплывали лодки, разлетались птицы.

Уютный «город на святой горе» -
Монгольские слова и русский суффикс.
Нет тех соборов, тех монастырей,
тех переулков, закоулков, улиц.

Однако в мыслях побываем там.
Событие для жителей Симбирска:
здесь начато строительство моста
для поездов, тогда, казалось, быстрых.

Еще бы! Раньше тут сновал паром,
соединяя слободы и город.
Зимою – на санях, а то пешком.
Не больно-то зимой походишь в холод!

Канава, Королевка да Часовня.
Какими были вы, узнать возможно ль?
Не лечит время, а к забвенью гонит
названья тех былых слобод Заволжья.

Работа над водой вскипела споро.
Сталь поставлял на мост завод донецкий.
Пролеты воздвигали на опоры
из камня, что в карьерах брали местных.

Со всей губернии стекались люди в город.
После молебна – господи, прости нас, -
под будущую, №6, опору
была заложена из серебра пластина.

На ней был герб России, герб Симбирска
и дата зачинанья - третье марта.
В кессоне жутко под водой, спускались с риском…
И может, та пластина до сих пор там.

А после был четырнадцатый год.
В войну Россия втянута нелепо.
Убит Столыпин. Здесь же небосвод
заполнил дым с моста тем жарким летом.

Да, дьявол в мелочах, в деталях, в них.
Леса, опалубка сгорели от заклепки,
от раскаленной: в стружку уронил
работник некий, видимо, неловкий.

Полмиллиона - тех еще! - рублей   
пропали от ничтожнейшей детали.
И с любопытством  множество людей
с Венца за полыханьем наблюдали.

А через год на спуске Петропавловском
случился оползень, да в мае, чтобы маяться.
И массы земляные так неласково
опор штук восемь эстакадных смяли.

То были, может, символы событий:
пожар войны и снос основ державных?
Ульянов, Керенский родились здесь. И Питер
был в ожиданье деятелей данных.

А мост уже к открытию готов.
Длина – три с половиной километра.
Наперекор реке и псам ветров,
людским страданьям мост построен этот.

4. Ленточка. 5 октября 1916 года

Октябрьский день, торжественный и свежий.
Народу-то стоит на берегах!..
И снова из-за острова на стрежень
плывет суденышко на каверзных волнах.

Вон железнодорожное начальство
и гордостью начищенные кители.
Священники сюда ступают царственно,
благословляют мост сей удивительный.

Здесь губернатор, голова симбирский,
чиновники, работники-герои.
И каждый человек желает высказать
восторг и благодарность тем, кто строил.

«Кончались тупиком дороги две
в Симбирске. Он отныне станет ближе
не только Петербургу и Москве,
но, право же, Калькутте и Парижу!»

И фраза городского головы
смешалась с криками «Ура!». Окрестность
наполнил звуков гордых медный взрыв,
то грянул туш военного оркестра.

И гордые высокие чины,
а с ним сам профессор Белелюбский
забили три заклепки серебра – зачин
работы переправы сей искусной.

Вот задом двинулся тихонько паровоз,
и ленточку супруга губернатора
вмиг перерезала. Раздался стук колес,
и люди вторили им возгласами радостно.

За Волгу поезд тот почти помчался
на Верхнюю Часовню, станцию,
там праздничный обед был для начальства.
На пароходах - люд пошел кататься.

Счастливый день…Увы, не суждено
мосту стать хоть отчасти пешеходным.
Названье «Николаевский» дано
ему сначала. Позже – «Мост Свободы».

Потом его именовали просто «Мост»,
затем прибавят для него эпитет «старый»…
Тот день не предвещал кровавых гроз,
которые в двадцатом веке вдарят.

5. Белуга

Гражданская война, теперь в Симбирске.
На штурм пошла Железная дивизия.
А в Волге из далеких вод каспийских
неторопливо осетры плывут вдоль пристани.

Вся власть Советам! Или Учсобранию?
А может, император возвратится?
У дна в задумчивости шевелят хвостами
сомы изрядные, стерлядки, белорыбицы.

Кто мост возьмет? Красноармейцы? Каппелевцы?
Вновь русские (ради чего?!) палят друг в друга.
А под мостом плывет себе красавица:
солиднейшая рыбина-белуга.

На мост въезжают бронепоезда,
глася стрельбой о властных изменениях.
Белугу не волнуют небеса,
она же - в иномирном измерении.

Подавлены крестьянские восстания.
Симбирск в Ульяновск переименован.
Она же движется, как субмарина тайная,
глубины бороздит многопудово.

И свято веря, что мы новый мир построим,
крушим церквушки, храмы низвергаем.
А в это время мощно под водою
белуга остроносая гуляет.

Опять война. И к фронту – эшелоны.
За небом над мостом следят зенитки.
Плывет белуга тихо, хладнокровно,
в надежде отметать свои икринки.

Голодный труд в полях и на заводах.
В три смены гнал продукцию патронный.
А в чистых и прозрачных волжских водах –
великое творение природы.

В ульяновском музее фото есть:
год двадцать первый, мужики с белугой
длиною метров пять (как так - бог весть)
и весом в тонну это чудо-юдо.

Ее поймали у Тетюш, на Волге,
недалеко от нашего Симбирска.
Стоят семнадцать мужиков, но только
в сравненье с рыбой – щупленькие, низкие.

Из брюха этой рыбищи - немыслимо - 
сто девяносто два кило икры
достали. Раков, стерляди, налимов…
Обычный, в общем-то, улов для той поры.

…И вот бы нам сейчас взреветь белугой,
уплывшею от нас в последний путь!
И с болью, и нечаянным испугом
ту Волгу, что исчезла, помянуть.

Сейчас река течет, болея, корчась
в каскаде ГЭС и сливах грязных труб.
Белуги – рыбы: умирают молча.
Белуги, как известно, не ревут.

6. Острова

Их еще помнят наши старожилы:
в черте Ульяновска на Волге острова.
На них когда-то звери, птицы были,
лугов пахучих буйная трава.

Здесь, прямо под мостом, лежал Серёдыш, как
на север – Пальцин, в зарослях лесов.
Стремилась вдоль левобережья Воложка,
подпитываясь силой родников.

Тут было рыбы видимо-невидимо,
стерлядка здесь толпою нерестилась.
Штаны – и те с уловом можно вытянуть,
то вам не сеть, что рыбой понабилась!

Весной луга заполнены водою, 
а летом – травы в человечий рост
коровам в корм, пусть молоком напоят.
Над этим раем возвышался мост.

А сколько зайцев, уток! Ежевика!
Из Волги без опаски можно пить.
Цветов поляны, пестрых, многоликих,
в кузнечиках – стрекочущая прыть.

Сегодня недотопленный кусок
от Пальцина остался. И на лыжах
туда дойти возможно. Там лесок.
Был прозван островочек тот Бесстыжим.

А от моста до Винновки места были:
луг заливной, Попов, огромный остров.
И в нем озера рыбные зеркалились.
Орешник, ивы, солнце, волжский воздух.

Кривое, Круглое, Синее и Светлое…
Побаивались Черного: тонули там.
На Банное купаться часто бегали:
такая теплая вода в нем налита.

…Чего-то там плюс электрификация.
Даешь дешевую энергию стране!
Пятидесятые. Плотины, гидростанции.
Потоп по плану. Острова - на дне.

Реки уж нет, а есть водохранилище.
И не цветы уж, а вода цветет.
Дешевая энергия… Как хищно.
Но без оглядки мы идем вперед!

Ульяновск рос: Заволжье, Засвияжье,
в Киндяковке еще микрорайон.
Смотрели в будущее мы – оно нам важно.
А острова, быть может, только сон?

Теперь машины по мосту газуют:
пристроен путь автодорожный быстро.
Направо – в гору, бывшую «святую»,
налево – в Майскую, когда-то гору Лысую.

Ждать от природы милостей негоже нам,
она взаимно ждать их перестала.
Дешевая энергия…Дешевая?
О, как она нам дорого досталась!

7. «Александр Суворов»

С шестидесятых и до девяностых
в Ульяновске строительство, расцвет.
Событие такое судьбоносное:
в семидесятом Ленину – сто лет!

Какой красивый вид с левобережья!
Мемориальный центр, мост в огнях.
Еще гостиница «Венец», конечно.
Громады теплоходов на волнах.

В речном порту жирафы-краны головы
склоняют над кормушками судов.
На родину Вождя – и это здорово –
спешат из разных стран и городов.

«Вот тут он жил, он честным был кристально…»
«А вот с отличием его похвальный лист…».
«Он самый человечный, гениальный,
а был когда-то здешний гимназист…».

Летят, плывут паломники-туристы,
автобусы везут их, поезда.
Казалось нам: Ульяновском гордиться,
советским городом, нам суждено всегда.

Но пятое июня, страшный вечер,
(спокойный восемьдесят третий год)
враз украдет уверенность, беспечность…
Ведь «Александр Суворов» к нам плывет.

На теплоходе музыка играет,
сегодня по программе вечер юмора.
Донбасские шахтеры отдыхают.
А в кинозале – фильм с сюжетом бурным.

Тут производства передовики,
для них - экскурсии, комфорт и отдых чудный.
Внимают пары прелестям реки,
на верхней палубе обычно многолюдно.

Неясно, как же рулевой и штурман
(зачем судьбе вдруг стало так угодно?)
Направили большой корабль шумный
в шестой пролет моста, не судоходный?

Чем с толку сбит помощник капитана?
С речпортом связью? Автоуправленьем?
Каким-то направляющим сигналом
моста? Горы симбирской тенью?

Плывет, неотвратим, трубою дышит…
Охранник в ужасе ему с моста стреляет.
Но бесполезно, ведь никто не слышит:
на теплоходе музыка играет.

Пролет моста, как бритвой, срезал рубку,
которая проехалась по палубе,
устроив пассажирам мясорубку.
А сверху, с поезда, еще и бревна падали.

Десятки покалеченных и мертвых.
Проплыв чуть от моста, корабль встанет.
В телах кровавых палуба четвертая.
На теплоходе музыка играет.

И люди, обезумев, - прямо в воду.
Спасали их, везли скорей в больницу.
Почувствуй рулевой тогда тревогу, -
курс теплохода мог бы измениться.

Всему виной, наверно, цепь случайностей.
У каждого «Титаника» свой айсберг.
Но те, кто в рубке, обладают властью.
Великий был Союз, - а разбазарили.

У места катастрофы – крест. Людское горе,
как правило, со временем тускнеет.
Но мост, конечно, помнит о «Суворове»,
краснеющей воде, закатном небе.


8.В пробке

Мост проезжаем каждый божий день.
Кто на работу, кто-то на учебу.
Автобус пассажирский - наш удел. 
Мучение, страдание. Еще бы!

Да, на пороге двадцать первый век.
Жара. А мы набились, как селедки.
С мобильником: богатый человек.
Звонит он нарочито. Фразы – громки.

- Достали эти пробки! Сил уж нет!
- Когда же этот новый мост достроят?!
И вот мы встряли. Кто же даст ответ,
доколе мост преодолел – герой ты?

- Мужчина, передайте за проезд!
- Куда вы на меня облокотились?
- Куда ты прешь?
- Туда!
- Козел!
- Жиртрест!
- Ох, духота, и люк бы приоткрыли!

- Сел в Новом городе. И вот – застрял на Нижней.
- Такой затор от самой Карасевки!
- Стою я близко к вам, хотя - куда уж ближе!
- Мужчина, что же вы какой неловкий!

Почувствуй на себе сплоченность масс
трудящихся, учащихся и прочих.
И движемся по чайной ложке в час.
Зато свободно говори – что хочешь.

И мэр такой-сякой, и президент!
Власть на машинах, мы ж – томимся в пробке.
Работы нет, воды горячей нет,
вот люди и хотят забыться в водке.

И едет молодежь в Москву дуром,
хоть и в столице с пробками не сахар.
Водитель просигналил, а потом
послал его другой водитель… дальше.

- Стоит без дела авиазавод,
а эти – «Боинги» зачем-то закупают…
- А этот куда лезет?
- Вот урод!
- Наворовал - и в джипе рассекает!

- И за такой проезд еще платить?!
- Откройте дверь, тут девушке сплохело! 
И так – годами. Утром ты в пути
и вечером штурмуешь транспорт смело.

- Ульяновск был бы город-миллионник,
кабы не эти горе-дерьмократы!
- И новый мост стоял уже сегодня б…
- А коммунисты – тоже виноваты!

То ругань нецензурная, то ропот.
Когда приедешь в Центр – неизвестно.
Дорога для заволжцев – сверхзабота.
Но вот на мост въезжаем…Наконец-то!

9. Рыбак

Его видно издалека:
он сидит ожидательным знаком.
И под солнцем Волга-река –
белоснежная простынь. Однако

он на льду совершенно один,
космонавтом на чуждой планете.
Он в скафандре-ушанке сидит.
На планете – мороз и ветер.

Он сбежал от капризных детей,
может быть, от жены бигудевой,
отрешился от доли своей, -
доли слесаря невеселой.

Телевизор ли мозг засорил
или толпы людские достали?
Лед пробил, мотыля насадил,
и - взирает на яркие дали.
 
Изо рта вырывается пар,
под рукою – верная фляжка.
Для него улов – не товар,
не PR, сам процесс ему важен.

В водных недрах рыбы плывут,
столь по-зимнему неторопливы.
Это тихий мужицкий уют –
донка и чешуя с отливом.

Мы в автобусе мчим на работу
по мосту и ворчим: все не так!
Посмотри-ка в окно: так вот он,
чуть ссутулившийся рыбак.

Неизвестный Семеныч, Петрович
или как его там, вне забот.
Не мыслитель роденовский - точно, -
созерцатель…
Смотри-ка, клюет!

10. Движенье век 

Его спине рабочей - сотня лет.
Напротив – новый мост. Машин – в обилии.
Увы, пролетов «царских», больше нет,
недавно их на новые сменили.

Я в Праге был на Карловом мосту
и видел Александровский в Париже.
Взирал на Петербурга красоту,
мосты там разводились, чтоб стать ближе.

Я был на переправе через Буг,
той самой, что недалеко от Бреста.
И каждый мост несет свою судьбу,
она, как и людская, интересна.

Но ближе и родней мне мост ульяновский, 
ведь столько по нему уже изъезжено.
С ним связаны и горести, и радости,
жизнь будущая и, конечно, прежняя.

Как маятники, дворники синхронные
туда-сюда, вот вечная игра.
Стальною ниткой транспортной суровою
он воссоединяет берега,

восток и запад, правое и левое,
мужчин и женщин, утро и закат.
Давай же снова по нему проследуем.
Мосту найдется, что нам рассказать. 

Минувший век – мигнувший – был непрост,
движенье век затвора фотокамеры.
Сто лет назад здесь появился мост
волнообразный, на опорах каменных.