Словесность 2011 Профком литераторов

Тяжело об этом писать, но,видимо, надо. Позвонил мне основатель Независимого Профкома Литераторов Дмитрий Цесельчук и попросил все изложить, как было
1. Нашел он самый первый список основателей клуба "Поэзия": Жуков, Друк,Кедров,Парщиков, Кацюба, Коркия и т.д. На самом деле основатель клуба был Жуков, но нужна была в те времена подпись официального лица. Никто не соглашался. Я же, как старший преподаватель Литиститута подпись свою поставил и клуб разрешили. Между тем на первом учредительном собрании опять не хватало официального представителя. Я на свой страх и риск согласился по просьбе Друка возглавить президиум, но тут раздался звонок директора клуба Оли: "Константин Александрович у меня в кабинете представитель КГБ. Он требует, чтобы вас не было на вечере иначе клуб запретят". Я остался дома. А Парщиков позвонил и сообщил:"Тут в вестибюдле какой-то кэгэбешник звонит по автомату своему напарнику:"Срочно выезжай!Тут антисоветский шабаш". Вот так было дело. И лишь через 10 лет я получил от ФСБ протокол об уничтожении заведенного на меня дела оперативной проверки "Лесник" с окрасом "антисоветская пропоганда и агитация с высказываниями ревизионистского характера". Лесник-это я Кедров. Забавно и страшно, что по такой же статье в 20-х годах отчислили из Литинститута Анастасию Цветаеву-она мне об этом рассказывала в 90-х. Меня же отстранили от преподавания там же в августе 1986 года по той же статье.
***
Как КГБ вел на меня дело, а потом уничтожил его за ненадобностью

Константин КЕДРОВ, «Известия»
Акт комиссии Центроархива КГБ

— Константин Александрович, вы придете в ФСБ или для вас это неприемлемо?

Не скрою, голос в телефонной трубке привел меня в былое смятение. 30 лет КГБ неотступно следовал за мной. Исключали из института, не пускали в аспирантуру, два года после защиты диссертации не подпускали к кафедре, а в августе 1986 года под убаюкивающие разговоры про перестройку просто отстранили от преподавательской деятельности в Литературном институте Союза писателем СССР после 15 лет работы.

— Вам запрещено заниматься преподавательской деятельностью, — сказал удрученный ректор.

— Кем?

— Комитетом государственной безопасности... Видели бы вы их рожи!!!

Рожи их я не видел, но ректор Егоров и парторг Мальков официально сообщили, что в ректорат и в партком (я никогда не был членом партии) пришли два работника КГБ и сообщили, что под влиянием моих лекций о Достоевском студент из Липецка уверовал в Бога.

— Это только полбеды, — заметил парторг. — Главное, что он вышел из партии, а это уже серьезно.

Про студента я все знал и без них. Он сам подошел ко мне, бледный и понурый.

— Константин Александрович, я виноват перед вами. Меня вызвали в КГБ и заставили подписать бумагу, что я уверовал в Бога и ушел из КПСС под влиянием ваших лекций.

Студенты из других городов «бумагу» подписать отказались, но сообщили мне, что всюду фигурировала одна и та же формулировка. «Рассказывал на лекциях про Космос и загробную жизнь».

А в это время Горбачев миловался в Кремле с деятелями Церкви, говорил о гласности и демократии.

Мои студенты прореагировали вполне однозначно: написали письмо Горбачеву с требованием вернуть на кафедру их преподавателя. Через три месяца устами ректора на комсомольском собрании было сказано:

— Хоть вы и писали, ответа не будет. Лекции Константина Александровича вызывают тревогу у инстанции, которые обязаны следить за идеологическим и политическим климатом страны.

Вскоре ректор В.К.Егоров пошел на повышение в ЦК надзирать за всеми писателями, а я сидел дома в ожидании ареста.

Тогда многим моим друзьям казалось, что я преувеличиваю опасность. Разве КГБ занимаются докторскими диссертациями о космосе в литературе? Да они там и не поймут ни единого слова. Мои друзья просто не понимали, что живут в стране, где офицеры тайной полиции в основном занимались литературой и философией. Сам глава тогдашнего КГБ Чебриков произнес на последнем коммунистическом съезде, что главная опасность социализму исходит-де от трудов Флоренского и Бердяева. А друг мой, Михаил Мейлах, специалист по французской литературе, все еще томился в ленинградской тюрьме за хранение и распространение столь опасных для коммунизма трудов. И всего-то пять лет отделяло от рокового августа 91-го.

Мне говорят сегодня: нельзя быть таким злопамятным, пора все простить. Я бы с радостью простил, но разве кто-нибудь из недавних палачей Бога попросил сегодня прощение хотя бы у людей? Нет, денно и нощно они нас учат патриотизму и вере.

В те годы я написал в своей записной книжке перифраз на стихи Есенина:

Шаганэ ты моя, Шаганэ

КГБ, КГБ, КГБ

Может быть, не в такой последовательности, но все эти воспоминания обрушились на меня в тот момент, когда раздался звонок из ФСК.

Я уже писал в «Известиях» о первом посещении читального зала архива бывшего КГБ, когда вдовы поэтов Сергея Маркова и Леонида Мартынова знакомились с пресловутым «сибирским делом». Естественно, я не удержался от вопроса, почему открываются преступления лишь столь далекой давности. Хотелось бы ознакомиться со свеженьким досье времен перестройки. Делом на самого себя.

Работник архива Владимир Гончаров прямо сказал:

— Скорее всего, ваше дело уничтожено. После отмены статьи об антисоветской пропаганде и агитации все оперативные дела были ликвидированы как еподтвердившиеся.


Отмена пресловутой 70-й вовсе не означала, что дела не подтвердились. Она означала, что близится конец советской деспотии, а стало быть, многие неаппетитные действия КГБ смогут получить общественную огласку. Там уничтожали дела, потому что прекрасно понимали, что в нормальном цивилизованном обществе изготовление дел такого рода именуется преступлением.

И тут снова прозвучала сокровенная фраза. На сей раз из уст В.Гончарова.

— Константин Александрович, да простите вы их. — Простить можно тех, кто просит прощения. А ФСБ не испытывает желания извиниться хотя бы за преждевременную кончину моей матери, не выдержавшей новой волны гонений, обрушенных на сына?

—
Передал я и личное заявление с просьбой ознакомить с документами, на основании которых против меня велось оперативное дело.

Сначала поступила официальная отписка, что дело мое в архивах ФСК не обнаружено, но позднее стараниями моих собеседников было найдено постановление об уничтожении моего дела, которое последовало 30 июня 1990 года!

Смею заверить, что и после отстранения меня от преподавания в Литературном институте СП СССР КГБ буквально шел за мной по пятам вплоть до 90-го года. Последний раз он всплыл после поэтического концерта «Разомкнутый квадрат» в Олимпийской деревне в 1989 году. Организаторам выступления было сказано, что я нахожусь под политическим наблюдением, а потому в следующий раз меня ни в коем случае нельзя подпускать к микрофону.

Узнал из постановления много интересного. Оказывается, я был не кандидатом филологических наук, не старшим преподавателем кафедры русской литературы, не поэтом, не писателем, а... «Лесником». Именно под такой кличкой значилось это дело «с окраской антисоветская агитация и пропаганда с высказываниями ревизионистского характера», за что могли впаять все семь лет с последующей ссылкой.


Еще больше, чем само постановление об уничтожении дела, заинтересовал второй документ:

    Акт

    Комиссия в составе сотрудников Центрального архива КГБ СССР (имена вымараны) составила настоящий акт в том, что 13 и 16 сентября 1990 г. уничтожены архивные дела оперативного учета, подлежащие уничтожению согласно постановлений Управления «З» (как мне объяснили, «З» это не цифра, а буква) КГБ СССР.

Далее следуют номера 42 дел, некоторые по 10-13 томов. Мое дело за номером 35867 уместилось в одном томе. Надо же. А ведь по всем городам Союза студентов трясли. Хвастались перед ректором в августе 1986-го: «У нас достаточно свежего материала»..

Бумажный Освенцим, устроенный в 1990 году на Лубянке, есть преступление перед историей.

На мой прямой вопрос, где гарантия, что сожженные оперативные дела не пересняты на микропленку, Вячеслав Николаевич ответил: «А какой в этом смысл?»

А какой смысл было заводить такие дела?! «Русь! Дай ответ. Не дает ответа», как говаривал Николай Васильевич Гоголь.
«Известия» № 117, 28 июня 1995 года, с.7