Повесть про злую совесть Рома Н

ЧАСТЬ 1

1

Безнравственно любой войны начало,
И двойственность финала – как закон,
Война на этом свете не кончалась
С начала жизни до любых времен.

История двоих – как всплеск эпохи,
Эпоха – океан земных страстей…
Когда-то было сказано, что боги
И судьбы все – в руках самих людей.

На ощупь ищем счастье и теряем,
Не ведаем когда и что творим,
Лишь перед смертью нечто понимаем,
Но никому о том не говорим.

Нет горя вечного –  и боль души проходит,
И жизнь приобретает новый смысл,
Но те же страсти царствуют в природе,
И недоступна людям та же Мысль!

Рассказы о войне тревожат разум,
Мучительны сентенции о ней,
Поэтому и забывают сразу
Про горе стариков и смерть детей...

Историки всему дают названья,
Ученые и в войнах знают толк,
Но повторять их фразы нет желанья,
У нас –  не исторический урок.

Пусть на роман в стихах сюжет не тянет,
Хотя в основе – жизнь и даже суть…
Не обвиняйте автора в обмане –
При встрече, может быть, когда-нибудь!..

2

Ром* Небель, ребенок Эмиля и Розы
На свет появился в двадцатом году.
Отец его был машинист паровоза,
Он громко сигналил от счастья в трубу.

Гудок дальний слышала юная мама –
Летел он над Волгой в родильный покой.
В больнице Покровска** она была самой
Красивой, любимой и молодой.

О сыне от немца еврейка мечтала,
Всем сердцем была она влюблена,
Любовному чувству война не мешала –
В войне этой с болью рождалась страна.

Росли они вместе – страна и ребенок,
Кричали по-русски, на идиш и дойч,
Не верили в Бога и черта с пеленок,
Готовились всем угнетенным помочь.

Когда в пионерские светлые годы –
На злых непохожие сельских детей –
Они замечали вдруг лица голодных,
То крепче сжимали портреты вождей.

Народы в те годы «кормили» идеи,
Великим идеям учились служить –
Быстрее и выше, сильнее, вернее
Ром Небель старался товарищей быть!

Друзья называли приятеля Ромкой,
Девчонки писали стишки «Роме Н.»,
Но не было в городе детства девчонки,
С которой он был бы стеснительно нем.

Когда арестован в тридцатых был папа –
Как лидер ячейки и явный троцкист,
Подросток от боли душевной заплакал
И не подписал отречения лист.

Ушла навсегда за любимым супруга –
«До гроба» любить она честно клялась.
В детдоме сын связан был тайной порукой,
Но искренне верил в Советскую Власть.

3

Политика – последняя игра
Убогих духом на живой планете.
Их власть наследует чиновников орда –
Слова звучат, дела уносит ветер…

Покорно служит этот механизм
Верховному владыке катаклизмов.
Карьерный рост спускает души вниз –
К идеологии научного фашизма.

Немецкий фюрер свой любил народ,
Товарищ Сталин был Отцом народов,
Они стремились в сорок первый год
Уже с времен Великого Исхода.

Наследники распятого Христа –
Его несовершенные потомки –
Веками собираются в места,
Где звуки колокола звонки.

Завоеватели – посланники из Ада,
Их подвиги в истории темны,
Проклятие – им вечная награда
И месть разрушенной страны.

Тревожно спал проклятый Тамерлан,
Его ученые адепты разбудили,
И дух его повел десятки стран
К Освенцима невиданной могиле.

Религиозно искаженный смысл,
Экономически оправданная воля
Цунами злобы приподняли ввысь –
Над бездной человеческого горя.

И мир, как зверь в капкане, застонал,
И подошел к нему из тьмы Охотник
И волю зверю бешенному дал,
И заразились сильных мира сотни.

Так возродилась  вечная война –
Политики слепые доигрались –
Вернула души мертвые она
Туда, где сорняки обид остались.

4

Когда по повестке из военкомата
Ром Небель в военную школу пошел,
Любимой стране было жизненно надо, 
И он – комсомолец – служил хорошо.

Учился ускоренно, стал офицером
И страстно в боях отличиться хотел.
На бойню карельскую Ром не успел,
Но взводом командовал очень умело.

Уже через год принял первую роту –
Едва два десятка он лет разменял.
Под Гродно поехал комроты с охотой,
На «Западе» он до того не бывал.

Нерусская жизнь его душу смутила –
Красивые польки боялись солдат.
В субботу на танцы однажды сходил он,
Чему был в тот вечер не очень-то рад.

Война началась после ночи бессонной.
Из штаба полка получил Ром приказ:
Удерживать узел железнодорожный,
Потери докладывать в штаб каждый час.

С начальством потом больше не было связи,
Фашисты позиции их обошли,
Об этом он понял, но понял не сразу –
Стояли без боя на месте дня три.

Своих не дождались. Попав в окруженье,
Он с ротой лесами побрел на восток,
В душе его не было даже сомненья,
Что Гитлер и Сталин – как Дьявол и Бог.

Голодные, злые, усталые люди –
Три взвода, считай, было из мусульман –
Уснули, как мертвые, на переходе.
Когда же рассеялся летний туман…

Фашисты без боя их разоружили
И в лагерь для пленных пешком увели.
Два месяца в лагере всех не кормили –
Водой поливали и лишь стерегли.

Пустые желудки ведут к просветленью –
Ром вспомнил великий немецкий язык,
И главное воинское преступленье
Он первым из красных остдойче постиг.

5

Грозный Сталин молчал… Лишь в начале июля
В репродукторах голос его прозвучал.
Словно птицы, летали снаряды и пули –
Словно раненный зверь, фронт от них уползал.

Вождь сказал вдруг народу: вы – «братья и сестры»,
Это будет война – не на жизнь, а на смерть,
Пусть исчезнут на ней все фашистские монстры –
Чтобы их победить надо гибель презреть.

И пошли, и пошли воевать добровольцы
Через пункты призыва – страну защищать,
Оставляя свои обручальные кольца –
До победы, до «скорой победы» лежать.

В это время за рваною линией фронта
Разделялась страна на «своих» и «чужих» –
Кто-то правду искал у другого народа,
Кто-то сталинской власти пытался служить.

Сотни тысяч людей от свинца умирали,
Сотни тысяч сдавались – разбитые – в плен,
Миллионы бежали, стреляли, стонали,
Миллионы пугались слепых перемен.

Все смешалось вокруг – и машины, и души,
Все пылало, взрывалось, вопило в огне –
Шла война, две армады сражались на суше,
На воде, в облаках и в нечаянном сне…

6

Сын скрыл на допросе еврейские корни,
Правдиво сказал об аресте отца –
Расстрелянном тайно «немецком шпионе»
Из-за карьериста и подлеца.

Спецслужбы фашистов сюжет просчитали,
Быть может, на что-то закрыли глаза,
Но Небеля Рома арийцем признали –
Нуждающемся в «натурализа...»

При рано привитой в детдоме сноровке,
Он в рейхе теорию сдал на sehr gut
И чудом в практической подготовке
Ром не опустился до russisch – kaput.

Как специалиста его отобрали
Учить пулеметному делу юнцов,
Затем с ротой бывших рабочих послали
В страну виноградников и парников.

Война продолжалась. Во Франции «боши»
Считали советского немца «своим»,
И Небель стал герр-офицером хорошим –
Не мог он на службе казаться плохим!

7

Военнопленных лишь под Минском
Исчезло четверть миллиона
В немецких тесных лагерях…
Кто знал из них, что смерть так близко?
Они погибли без пагонов –
Не устояли на ногах…

Фашисты не были готовы
Держать в плену такие массы
Солдат, упавших на колени…
Кто знал из них, что скоро снова
Они как «пушечное мясо»
Все разойдутся на мишени?

Фамилий даже не осталось
В составленных охраной списках
От большинства в плену погибших…
Никто не знал, как оказалось,
Что воин, сдавшийся у Минска,
На этом свете – «крайний, лишний»!

Кого судить?! Тот не подсуден,
Кто оказался в общей яме
И в хлорке с известью лежит!
Никто не знал – что с ними будет,
Не знаем мы – что будет с нами,
И кто за нас из них убит.

8

Европа – зазеркалье мира,
Витринный и тепличный рай –
Остдойче Рому подарила
Еврейскую – без слез – печаль.

Жить помогало любопытство:
Зачем без битвы сдан Париж,
И что теперь французам снится
Под сенью черепичных крыш?

Мир обывателя понятен:
Семья, работа, деньги – жизнь,
В которой сам Господь – приятель,
Со скорбью терпящий фашизм.

Танцует ненависть по-галльски
С завоевателем страны –
Надели люди лица-маски –
Страдать французы не должны!

Под звуки вальса круассаны
На завтрак Ром впервые ел –
Страна зализывала раны,
А враг на девушек смотрел.

Они с овальными глазами
Смеялись громко вслед ему.
Ром научился спать в пижаме –
Зимой прохладно одному.

9

История – большая стерва!
Вождям нужны стальные нервы
Ее по буковкам писать.
История – плохая мать,
Она своих детей не любит.
Она их балует и губит,
И ей на это наплевать.

Напрасно думают вожди,
Что их народы позади
Чеканной поступью шагают…
Они в историю играют,
Которой правила просты:
Ты с нею вроде бы на «ты»,
И вдруг – тебя не замечают!

Историю творят втайне –
Заметно это на войне,
Когда ломаются народы,
И создает врагов природа,
И время обретает власть,
И каждый смотрит зверю в пасть,
И не выдерживает кто-то…

10

Когда в сорок третьем элитные части
В кулак собирались под пыльный Орел,
Восточным фольксдойче германские власти
Доверили службу в тылу и террор.

В составе пехотного батальона
Ром прибыл под Гродно – в «родные» места.
Он вышел из спального полувагона
И с первых шагов переводчиком стал.

Его командир – капитан Клаус Ульберг
Был из инженеров, большой демократ.
И Ром перевел населению в клубе,
Что слово «охранник» не значит «солдат».

В душе его тихо звучала тревога,
Которая скоро, однако, прошла –
«Охраны» осталось в поселке немного,
Но логика Ульберга не подвела…

Уже через месяц они с партизанами
Имели секретный ночной уговор –
Война продолжалась вдали – между странами,
А между «камрадами» был только спор!

Скрестились, «как будто в бою», серп и молот –
Такое случалось не только в тылу! –
Советский комбриг был рискованно молод,
А немцы лениво ходили в строю.

В поселке табак на махорку меняли,
Стреляли и чистили в суп голубей –
Хозяек-молодок вином угощали,
И бабы рожали «безмужних» детей.

Все смерти боятся – так было и будет! –
«Старуха с косою» порой не спешит.
Когда перед нею «братаются» люди,
Ее это только беззубо смешит.

11

За Родину, за Сталина и за мальца Гагарина
Простые мужики на немца шли,
В отрядах партизанили, их убивали, ранили,
Но силы их и мужество росли.

Темна война народная – холодная, голодная
Лихая партизанская война –
Обидами и бедами, кровавыми победами
В тылу немецком кормится она.

В глухих лесах скрываясь, с фашистами сражаясь,
Врага учились люди побеждать,
Но всякое бывало – война их окружала,
И наступало время умирать…

На место тех отрядов затем пришли бригады,
Составы покатились под откос,
И немец понял сразу, что это по приказу –
Что началась кампания всерьез.

За Родину, за Сталина и за мальца Гагарина
Простые мужики на немца шли,
В отрядах партизанили, их убивали, ранили,
Но силы их и мужество росли.

12

В избе, в которой поселился
Ром Небель, раньше жил обходчик.
Он в зрелом возрасте женился,
И в доме появилась дочка.

В пятнадцать лет Алина Ворон
Осталась круглой сиротой,
Она укрылась за забором
От встречи с мачехой-судьбой.

Кормилась Аля огородом,
Затем встречала поезда
Два самых страшных долгих года –
Как путеводная звезда…

Ручные крылья семафора
Поднять, зажечь в ночи огонь
Должна была Алина Ворон,
Когда в тупик сходил вагон…

По склону вниз. В буквальном смысле.
Жизнь завела ее в тупик.
Составы шли, мелькали числа
На досках и страницах книг.

В поселке Алю принимали
За неживое существо –
Ее почти не замечали,
Как тех, кому уже лет сто.

Всегда в платке – до глаз, в фуфайке
Она держалась в стороне –
Пичуга в голубиной стайке,
Тень, промелькнувшая в окне.

Старуху-девочку солдаты
Прозвали меж собой «Глухой».
На станцию ей было надо
Ходить за питьевой водой.

Алина в сумерках носила
От водокачки два ведра,
Ни с кем в пути не говорила,
Не отдыхала до двора.

О чем мечтают в восемнадцать
Неполных одиноких лет?
Кому-то парни ночью снятся,
Ей снились папа, мама, хлеб.

Фамильный, вещий, мудрый ворон
От злых людей ее хранил
И ненавистных разговоров –
От тех, кто мимо проходил.

Ром Небель жить в ее трехстенке
Остался. Деньги за постой
Он заплатил. «В презент паненке»
Принес консервы,  хлеб и соль.

13

Любовь приходит незаметно –
Едва мелькнет случайный взгляд,
И будто взор души ответный
Его влечет, манит назад.

Она растет, о том не зная,
Томится – робкая – в груди
И – нежеланная – мечтает
О том, что будет впереди…

Любовь в сознание стучится,
Она мгновенья счастья ждет –
И вдруг ударит, словно птица,
Закончив призрачный полет.

И пелена тогда спадает,
И не хватает пары глаз,
И в человека проникает
Она всегда, как в первый раз.

Любовь из сердца ищет выход,
Царицею, вступая в жизнь –
Ей нипочем промчаться лихо,
Как ветер, мимо двух отчизн!..

Она границ не замечает –
В ее рассудке нет границ,
Влюбленный человек страдает,
Как нищий  пациент больниц.

Любовь его и там находит,
Где нет возможности любви.
Она – царица чувств в природе,
Хозяйка нашей головы.

Она живет в ином пространстве,
Но слышат люди стройный звук –
Невеста в праздничном убранстве
Поет среди сестер-подруг.

Из дома в дом, из сердца в сердце
Она из века в век растет,
И в русских душах, и – у немцев
Любовь, как яблоня, цветет.

14

Крестьяне, партизаны, полицаи,
Нештатные сотрудники СД –
В тылу немецком люди забывали
О чем угодно, но не о еде.

Алина тихо плакала и ела –
Ее впервые кто-то пожалел.
И девушка немножко осмелела
На Небеля украдкой поглядев.

Она доверилась ему. Лицо умыла.
Спросила «немца», как его зовут
И первая всем сердцем полюбила,
И создала невидимый уют.

Ром сразу вспомнил дом из детства,
Душой почувствовал тепло,
Случайное его соседство
Легко в судьбу переросло.

Влеченье тел познали души –
Алина ночью подошла,
И стал он ей не просто мужем,
А воплощеньем мужества.

Был темен их медовый месяц,
Влюбленных ослепила ночь –
На службе Небель был невесел,
Обходчика грустила дочь…

Любовь не помнит дней недели,
Ей не помеха гром войны –
Она хозяйка в каждом деле,
Ей подчиняться все должны.

Любовь и кровь – земная рифма,
Ее всегда легко понять:
Вдруг закипают кровь и лимфа,
И только с милой – благодать!

15

Бывает, общий страх спасает
От смертных ужасов войны –
Он нищим духом помогает
Понять, как жить они должны.

В нем обретает слабый силу,
Стараясь ближнего спасти,
Обходит человек могилу
На общем жизненном пути.

Вдвоем войны бояться легче –
Есть опереться на кого –
Больного эта близость лечит,
И смерть уходит от него.

Рождает общий страх надежду,
Что жизнь сильней любой войны,
Что рядом есть такое место,
В котором люди не видны.

И двое «прячутся в воронку»,
Им верится – любовь спасет,
И слушают, как где-то громко
Война по одиноким бьет.

Без страха погибают люди –
Они заметнее вдвойне
Для пулеметов и орудий.
Бесстрашна глупость на войне!

16

Просты законы у природы,
Они скупы во времени –
Проходит срок, бывают роды
У большинства беременных.

Метались тени и тела,
Звучали крики ёмко,
Алина Ворон родила
От Рома «вороненка».

Ей было восемнадцать лет –
В те годы это много! –
Когда увидел сын их свет
И мир, забывший Бога.

Прости же, Господи, всех тех,
Кто без души пытался жить!
А девушки влюбленной грех
Я не прошу тебя простить.

Она за то терпела боль,
Чтобы восстал из пепла мир,
Ее позор – ее любовь,
Ее любовь – ее кумир.

Тебе ли, Господи, не знать,
Что от любви страдая,
Жизнь на Земле спасает мать –
Распутница святая!

17

Война – мужское ремесло,
Сражаются – солдаты,
Война не понимает слов,
Про женские награды...

За то, что молятся в слезах
И от врагов рожают,
За то, что прячутся в лесах
И просто голодают…

За то, что режут крапиву,
Аир и сныть для  супа,
За то, что по ночам ревут
Над колыбелью глупо…

За то, что молока в груди
Ребенку не хватает,
За то, что знают: впереди
Их горе ожидает!

Война – несчастная жена,
Она себе не люба,
И как бездетная вдова
Глядит на вещи грубо.

Она стреляет в матерей
За то, что понимает,
Что от нее своих детей
Они оберегают...

За то, что «дурам» невдомек:
Судьба у всех одна!
За то, что знает: умер Бог,
Но Мать ему верна...

За то, что женская любовь
Спасает наши души,
За то, что человек любой
Любви  невольно служит!

Когда мужской кровавый век
На тряпки платья рвет,
Страдает слабый человек
И женщину зовет.

За то, что жизнь ему дана,
Он благодарен ей,
За то, что не ее вина
Что смерть его сильней.

Он женщину благодарит
За то, что есть она,
За то, что по ночам не спит
У черного окна...

За то, что про родную  кровь
Он в жизни все узнал,
За то, что женскую любовь
Ему Господь послал!

18

В округе тем временем жизнь изменилась,
Герр Ульберг все чаще и громче вздыхал:
Под станцией восемь вагонов разбилось –
Их новый соседний отряд подорвал.

Казалось, мир катится к чертовой матери,
Запахло холодным древесным углем,
И слух прокатился: лютуют каратели,
Сжигают лесные деревни – живьем.

Блокада – лишь часть войсковой операции.
Дивизией немцев был лес окружен,
В котором работали русские рации –
Застрял на пути фронтовой эшелон.

За несколько дней до финала блокады
Из пущи в поселок пришел командир.
Без боя, сказал он, не выйти бригаде,
И выход у них остается один…

Из станции Ульберг по ложной тревоге
Со всем батальоном ушел за разъезд,
И в этот момент покатились подводы
Из пущи блокадной в принеманский лес.

Везли на повозках и боеприпасы –
Отдельно – такой был у них уговор,
Поэтому переходили за насыпь
Надеясь на слово, а не на «ствол».

Без выстрелов все обошлось. Растворились
Тогда партизаны в бескрайних лесах.
А Небель и Ульберг под вечер напились –
Их перед «своими» преследовал страх.

Война – не тюрьма, «подвиг» их прозевала
Известная тайная служба СС –
Судьба не спешила, она понимала,
Что срок и число назначают не здесь.

У Клауса Ульберга дядя в Берлине
Ко многим вождям обращался на «ты»,
Быть может, спасло капитана лишь имя –
Исчезли бесследно доносов листы…

19

Соратники, фанатики, доносчики…
Услышал, угадал – исполни долг!
Графологи потом сличают почерки –
Судьба подводит каждому итог.

Кто главный, тот и прав – зачем сомненья?
Сильна единой верой мысль вождя.
И верит молодое поколенье,
Что жить иначе в обществе нельзя!

Бесстрашие, уверенность и преданность…
Воспитана немецкая душа –
Она трудолюбива, исповедана
И чем-то, безусловно, хороша!

Для бюргера всего важней достаток,
Он честен перед сыном и женой,
Отличным он становится солдатом,
Доволен он успешною войной.

Инструкции, уставы, командиры…
В погонах немец обожает власть,
Он – раб ее пустой бездушной силы,
Власть для него – успех и страсть!

Любой приказ исполни без сомненья –
Иди вперед и не смотри назад,
А дезертирство – это преступленье
Для настоящих преданных солдат.

Арийцы, полукровки и евреи…
Вопрос один на всех – кто виноват?
Кто создает кровавые идеи –
Тот и выходит в красном на парад.

Так было, есть и так на свете будет –
Друг друга учат мирно жить враги,
Спасают души нам другие люди,
Становятся родными – чужаки.

Отечество, Отчизна, просто Родина…
Национально-родовой придел?
Как хорошо бывает на природе нам!
Но хорошо бывает не везде…

У каждого она одна – Единая,
Которую не взять, не разлюбить –
Она и мать и девушка любимая,
Ее нельзя пришельцу уступить.

Страна, народ, законы государства…
Для обывателя – высокие слова,
Меняют люди паспорт и гражданство,
И не болит при этом голова.

20

Когда в сорок третьем арийские корни
Нацисты нашли у восточных славян,
В Советском Союзе миф о гегемоне
Стал новой идеей для «бывших» дворян.

Любовница Ульберга – местная полька
Имела плохую шляхетскую кровь.
«Плохую» по новым законам настолько,
Что очень ценила мужскую любовь.

Была она замужем, но овдовела,
Прислугой служила в богатой семье,
От сына хозяйского дочку имела,
Растила которую «на стороне».

С началом войны Станислава лишилась
Семейной поддержки и денежных средств.
Когда пришли немцы, она помолилась
И скоро открыла в поселке гаштет.

Господ офицеров и бравых капралов
Она угощала домашним вином
Из летних запасов и старых подвалов
Уехавших в Англию польских панов.

За марки и – только монетами – злотые
(Которые делали из серебра),
В гаштете три девушки с нею работали,
При сильном желании ночь – до утра.

Постель ожидала и Клауса Ульберга,
Он дважды в неделю вдову навещал.
Гаштет закрывался, как правило, в сумерках,
И ночью его часовой охранял.

В тылу находилось свободное время
Для пьянства и дам с подневольной судьбой
(Согласно уставу военному –  немец
Раз в год получал также отпуск  домой).

21

Солдаты – мужчины, солдаты желают
Случайной веселой и страстной любви,
Но в жизни такое не часто бывает,
Не часто случается это с людьми.

Судьба маркитантки скупа и сурова,
Не много на свете удачливых шлюх.
Ей платят за ласку и нежное слово,
А после ругают – прилюдно и вслух.

Продажные женщины тоже рожают,
Их дети сосут молоко матерей –
Как часто на свете такое бывает,
Как много на свете солдатских детей!

Когда в лихолетье встречаются люди
Для жалкой короткой бездумной любви,
Лишь каменный сердцем за это осудит
Невесту, чей суженый пулей убит.

Садист и насильник духовно погибнут,
Посмертно им почести не воздадут –
Как часто невинным бывает обидно,
Как трудно их бедные дети растут!

На фронте солдаток на всех не хватает,
Страдают несчастные бабы в тылу,
Бывает, и верные вдовы рожают
И новых детишек сажают к столу.

Солдаты – мужчины, солдаты желают
Случайной веселой и страстной любви,
Но в жизни такое не часто бывает,
Не часто случается это с людьми…
 
22

Влюбленные свои скрывали чувства,
У них ни разу не было гостей,
Алина Ворон прятала искусно
Беременность свою от злых людей.

Но тайное в поселке стало явным –
Когда пеленки детские пошли…
Они назвали сына Ярославом,
От оскорблений будущих спасли.

Зарегистрировать ребенка не успели –
В управе без того хватало дел.
Немецкая душа в славянском теле
Еврейский обрела придел.

Предчувствуя беду, отец боялся
На маленький живой комок дышать,
Любимой Небель так и не признался,
Что рано потерял еврейку-мать.

Когда в мужском приватном разговоре
Однажды Ульберг пошутил,
Что «с русской бабой каждый волен
Бороться до потери сил»,

Ром рассмеялся и заметил:
«Они умеют побеждать –
Нет лучше русских баб на свете,
Жаль, немцам это не понять!»

Карл удивился: «Ты же – немец!»
И Ром ответил капитану:
«Отец свое посеял семя,
Но немец я с большим изъяном!»

«Мой сын – добавил он потом, –
Наполовину будет местным.
Гордиться бабьим животом
Мне как арийцу не уместно!»

Вокруг заржали. Капитан
Ему лишь хитро подмигнул,
Он в жизни видел много стран,
Оставил не одну «жену».

Наедине со Станиславой
Был Ульберг очень молчалив,
Он знал, что полька стала мамой,
Происхожденье дочки скрыв.

Кудрявый черный жесткий волос,
Большие карие глаза…
Она боялась приговора,
Ему неправду рассказав.

Фашистам иногда служили,
Чтобы спасти своих детей,
Об этом многие забыли
Отцы вдали от матерей.

23

Когда с войны мужья вернутся,
И голоса начнут шептать,
Они от милых отвернутся,
И жен откажутся прощать.

Героев унижает гордость,
Мужчинам часто невдомек,
Что самомненье – это подлость,
А подлость не проходит впрок.

Героев украшает нежность,
Нужна им только доброта,
Извечно: женская неверность –
Мужская пошлая мечта.

Герои без войны страдают,
Их на пожарищах не ждут,
Когда младенцы умирают –
Им колыбельные поют.

Петь над кроваткой – бабье дело,
Мужчинам трудно осознать,
Что в оккупации «быть смелой»
По-женски значит «выживать»…

Война – супруга тех «героев»,
Кто навсегда оставил дом,
В любой семье виновных – двое,
Что многие поймут потом.

24

Четыре долгих года оккупации
Все обыватели боялись партизан,
За партизанами по следу шли каратели,
Эсесовцы из самых разных стран.

Жгли по ночам деревни, убивали
Мужчин по спискам местного СД,
Колодцы рядом с лесом отравляли
И виселицы ставили везде…

От партизан не меньше было крика –
Из мародеров «дикие» отряды
В крестьян стреляли очень лихо
И потрошили семенные склады.

Колхозы же «работали по плану» –
За выполнением следили полицаи,
Районный агроном считался главным,
С ним урожайность немцы повышали.

На станции открыт был даже рынок,
Где продавали рыбу, хлеб и вещи.
Здесь Небель и купил пеленки сыну,
А также платье и кольцо невесте.

Один лишь гость сидел на тайной свадьбе –
Покойного отца Алины брат.
Эх, всем бы им заранее узнать бы:
Кто перед кем насколько виноват!

Иван жил бирюком и нелюдимом
На хуторе у берега реки.
Война, как Неман, протекала мимо
Людей таких. Им все вокруг – враги.

Казалось, дядя вспомнил про Алину
Случайно – по дороге проезжал…
За счастье выпив, хуторянин сына
Ее взял на руки, подумал и сказал:

«Хороший хлопец – продолженье рода,
И выглядит – как будто из господ,
А говорят, что родила урода…
Похож на мамку, значит, – не урод!»

Алина перед мужем покраснела,
Ром Небель закурил и промолчал.
Заплакал мальчик – кушать захотел он,
И дядя матери младенца передал.

25

Если бы, да кабы старики да бабы
Не умели сеять и пахать –
То работать надо стало бы солдатам,
Не смогли они бы воевать.

Если б генералам хлеба не хватало,
Нечем было пищу посолить,
Стало бы им худо – на пустой желудок
Отказались бы они служить.

Если бы мундиры сняли командиры
И пошли работать за двоих,
Все бы стал рады – новые награды
Люди бы придумали для них.

Если б власть умела делать свое дело,
Если бы вожди были честны,
Если бы все страны спорили на равных,
Никогда бы не было войны!

26

В сорок четвертом фронт пошел на запад.
Ром и Алина прожили лишь год,
Когда вдруг бомбы с неба стали падать
На станцию и в Алин огород.

Фашисты очень быстро отступали –
Как в сорок первом, нарушалась связь,
Солдаты Ульберга дорогу охраняли,
И к ним опять пришли – в последний раз.

Карл лично обратился к партизанам:
«На левый берег Немана в четверг –
Приказано из штаба – перейти нам
И спешно уходить на Кенигсберг».

Усталый капитан глотнул из фляги –
Он двое суток до того не спал…
«Там за рекой есть партизанский лагерь,
Их комиссара Берия прислал».

«Договоримся, – обещали гости –
Боезапас оставьте только нам.
Проводников зовут Игнат и Костя,
Они вас проведут по тем местам».

Так и решили. Выпили «камрады»
На посошок за горести войны,
И за бескровные нашивки и награды,
Которые им позже дать должны…

Друг другу козырнули, попрощались,
И партизаны мирно в лес ушли,
А Ром и Клаус Ульберг оказались
Одни, когда на небе свет зажгли.
               
Сиянье осветительной ракеты
Проникло вдруг в сознание друзей,
Они подумали одновременно: где-то
Решается судьба родных людей.

Решились и они – два разных немца –
Довериться испуганной душе.
Ром Небель зашагал к родимым сенцам,
А Ульберг постучал в пустой гаштет.

Алина согласилась с мужем сразу –
Искать защиту у знакомых партизан,
И той же ночью Ром ушел на базу,
О чем узнал с рассветом капитан.

Его поступку Ульберг поразился,
Немецкий офицер был изумлен –
В письме прощальном Небель извинился
И написал, что стал евреем он.

Алину немцы только допросили,
На всякий случай обыскали дом,
О маленьком ребенке доложили
И поиски закончили на том.

27

Уходили полицаи
В лес с оружием в руках,
В партизаны принимали
И за совесть, и за страх.

На войне боялись люди
И фашистов и «своих»,
Кто кого за что осудит
Каждый раз касалось их.

Смерть тупой косой косила
За червонец и пятак,
Злая сила уносила
Души в пропасть и в овраг.

Из оврагов выбирались,
Отмывая грязь и кровь –
Те предатели прощались,
Кто в Советский верил строй.

Перебежчиков встречали
И вершили скорый суд,
Полицаи понимали –
Самых ярых  пули ждут.

Казни многие боялись,
Создавали свой отряд
И «за выпивку сражались»,
Как в деревнях говорят.

Все казалось сшито-скрыто,
Каждый знал свой интерес –
Партизаны и бандиты
Уходили в тот же лес.

28

Признался Ром в отряде партизан,
Как сдался в плен и где затем служил,
Он рассказал про маму и обман,
Который перед рейхом совершил.

Евреем был бригадный комиссар,
На Небеля смотрел он и молчал…
Комбриг же перебежчику сказал:
«Благодари судьбу, что к нам попал!..

Запомни навсегда: ты – наш агент,
И планы «фрицев» мне передавал.
Забудь про сорок первый год и плен,
А в СМЕРШе  говори, что я все знал!»

Так партизаном оказался Ром,
Когда за горизонтом фронт гремел.
Он даже был «в засаде» под мостом,
Который без сражения сгорел.

Сожгли его, чтобы включить в отчет
Об операциях и яростных боях –
О той приписке не забыл народ,
Живущий в тех принеманских местах.

Охранники со станции ушли
В тот самый день – пешком на Кенигсберг.
Боекомплект в телеге повезли,
За нею шел последний человек.

Игнат и Костя – два проводника
На лошадях дремали впереди…
Текла на запад древняя река,
Солдат на запад Ульберг уводил.

Так в результате рельсовой войны
Сложились обстоятельства для них,
Что отступать со станции они
Могли лишь на «своих двоих».

29

Умели немцы подло отступать –
Живые ставили из жителей заслоны,
Они мешали Красной Армии стрелять
По отходящим эшелонам.

Фашисты спешно «выпрямляли» фронт,
Взрывая здания, минируя подвалы,
Последний нанося земле урон –
Большой и малый.

Они сжигали редкие хлеба,
На гать в болотах разбирали хаты –
Их месть была расчетливо слепа,
И злы – солдаты.

Фашисты угоняли в плен детей
И женщин – как бесплатную рабсилу,
Чтобы «захватчику» в стране своей
Копать могилу.

Им было больше некуда бежать –
Мир ополчился против власти ада,
Злу оставалось только исчезать
В лесных засадах.

30

Всех положила на лесной опушке
Соседняя бригада партизан…
Прицельным выстрелом из пушки
Смертельно ранен был немецкий капитан.

С ним рядом умирала Станислава,
Убиты были два проводника,
Упала в придорожную канаву
Оторванная детская рука…

Никто не выжил и не защищался –
Шел налегке немецкий батальон,
А тот боекомплект, что оставался,
Огнем был пулеметным отсечен.

В плен немцев мстители не брали,
Безрукую добили польки дочь,
Свидетеля из местных расстреляли
За то, что взялся Ульбергу «помочь».

(Крестьянин подвозил «паненку»
С вещами по дороге на Мосты –
Имел несчастный лошадь и телегу,
Но неудачно спрятался в кусты…)

В кровавой бойне наши партизаны
Лишь подчинялись логике войны –
Когда в душе не заживают раны,
Живые люди мстить врагу должны!

Сюжет не в том, зачем соединила
Судьба в могиле столько человек,
А в том, что Станислава полюбила
И с немцем Ульбергом ушла навек!

Ужасным стал ее последний выбор,
Погибла девочка – невинное дитя!
Растут в том месте вековые липы,
Над ними к речке аисты летят.

В актив бригады подвиг записали,
Как памятный ее последний бой,
Вручили лучшим воинам медали,
А командиру – орден боевой.

Отчетность – налицо: рядами – трупы,
Немецкий уничтожен батальон.
Враг, отступая, продвигался глупо,
И был в лесу успешно окружен!

31

Чему учил солдат товарищ Сталин
Как вдохновитель пламенных побед?
Бойцы в бою «За Родину!» – кричали
И с хрипом уходили на Тот Свет.

Чины высокие  при Сталине молчали,
Стараясь заслужить его любовь,
Они за Родиной, как за стеной, стояли,
Чужую проливая в землю кровь.

Политика – земное очень дело! –
Замешана на  вере и крови.
Больших успехов и побед хотел Он,
О них ему «народ» и говорил.

А если для отчетов не хватало
Достойных дел и боевых побед –
Которых для начальства было мало! –
«Нескромный» получали все совет:

Приписки не считаются обманом,
Они – «и хлеб, и дело» на войне!
Для гордой лжи она – родная мама,
Стоящая от правды в стороне.

Власть обмануть не часто удавалось!
Но хитрецы всегда глядят в упор –
Вранье прощают им, как будто шалость,
И не выносят строгий приговор.

Обманщиков жизнь ловит на наживку
Из громких слов и праведных идей –
Они увидят яркую картинку,
Но попадут в холодный мир теней.

Кто виноват в неслыханном обмане?
Политика – нечестная игра,
Она закончится, когда войны не станет,
Когда Кащеева сломается игла…

32

Жизнь Клауса Ульберга оберегала,
Смерть хитрого Ульберга все же нашла.
Ром Небель узнал: капитана не стало,
Когда наша армия Лиду взяла.

Бригаду на станции разоружили,
На несколько дней Ром вернулся домой.
В поселке о Небеле заговорили –
Все знали и помнили, кто он такой.

Алина с тревогой на лица смотрела
И не узнавала знакомых людей –
Ее осуждали, и многие «смело»
Кричали про «курв» и приблудных детей.

Тогда Ром сказал: «Лучше будет у дяди
Дождаться с ребенком спокойных времен.
Прости меня, Бога распятого ради,
Но лучше продать и хозяйство, и дом!»

Алина заплакала, но согласилась –
Часть личных вещей завязали в узлы.
Той ночью о многом еще говорилось,
А утром за Ромом солдаты пришли…

ЧАСТЬ 2

33

Бронь и броня – Норильск и никель,
Тяжелый рабский адский труд –
Как описать все это в книге?
Не все, наверное, поймут…

Как танки укрепляли зэки
В тылу глубоком – на войне,
Как шли в забой «нечеловеки»
Чтобы помочь родной стране.

Как эти люди возводили
На диких сопках города,
Как в мерзлоте их хоронили,
Когда отступят холода.

Как в штабелях тела лежали –
До наступления весны,
Как долго их потом считали –
Что после даже снились сны!..

В которых – трупы, трупы, трупы
Без валенок и без сапог,
Они на солнце скалят зубы,
Как будто солнце – зэчий Бог.

«Враги народа» год за годом
В пустыне создавали жизнь –
Забытые своим народом,
Который строил коммунизм.

Слепая пламенная вера
Повсюду возводила ад,
В котором детям стал примером
«Рабочий, коммунист, солдат…»

Для зэков первым в этом списке
Был воспитатель-конвоир,
Служил он без большого риска
И тоже за колючкой жил.

Такая служба – не свобода,
Служебный долг рождает злость,
И эта злость такого рода,
Что бьет и в глаз, и в мозг, и в кость.

Не зря овчарки зверя чуют –
Они перед волком дрожат!
Псы знают: местный ветер дует
Туда, где мертвецы лежат.

Бездушные не знают страха,
Бесправные живут во лжи,
Послушные ползут по взмаху
И только Дьявол не спешит.

Он мертвых ставит над живыми,
Беспамятным вручая власть –
Все зэки чувствуют под ними
Как низко им дано упасть…

34

Ром Небель был права лишен переписки –
Предатель у нас не достоин семьи,
Но жизнь сохранили – «евреем фашистским»
Его обозвали и этим спасли.

Затем по этапам в бесплатных вагонах
Поехал «фашист» мимо строек войны,
Под песню колес и дорожные стоны
Он в памяти пестовал образ жены.

В пути Рома на пересылках учили,
Как личные вещи от «урок» спасать,
Уже в Красноярске об этом забыли
И начали вещи на тряпки менять.

Когда плыли в барже – одну за другою
Их по Енисею тащил тихоход –
Ром внешне стал старше, дал выход он горю,
Ведь с горем никто в лагерях не живет.

В порт Дудинка прибыл он в рваном бушлате,
Который в тюрьме за пальто получил,
Ром Небель на станции в этом наряде
Последний этапный наряд заслужил.

Вдоль узкоколейки по грязи шли зэки,
В вагоне подвыпивший ехал конвой,
Их старший похож был на сверхчеловека,
Который с войны возвращался домой.

Уже в Боганитке больные отстали –
Что с ними случилось – никто не сказал,
Свирепые псы позади замолчали,
Начальник конвоя заметно устал…

Едва Норильлаг новых узников встретил,
В суровом краю наступила зима,
Предательской осени Ром не заметил –
Ее скрыл промозглый колючий туман.

В бараке «фашиста-еврея» избили –
За Родину-мать заступился пахан! –
Обрезанным Хромом его окрестили,
Помяли бока и другим – для ума.

Стал Небель простым «мужиком». На работе
Старался сначала, но мигом остыл –
Ему подсказали: две пайки выходит
У тех, кто украл их, а не заслужил.

Питание зэков в военные годы
Обрезано было как раз под пупок,
Его не хватало тогда на свободе,
А в лагере силы давал только Бог.

Ром Небель в Небесные Силы не верил,
За зиму на стройке он так исхудал,
Что выглядел маленьким раненым зверем,
Который в капкан обстоятельств попал.

35

У зэка голодает мозг –
У человека гибнет разум,
В его сознанье тает мост,
И мысль скользит куда-то сразу…

И в этом «сразу» – ясный смысл
В ковше кипящего металла
И ропот пятизначных числ,
Когда вдруг «номера»  не стало.

И это «сразу» – как побег
Из голода, зимы и тлена –
Туда, где сразу тает снег,
Туда, где жизнь благословенна.

И это «сразу» каждый день
Чуть-чуть становится короче,
Как черный список перемен,
Как пробужденье среди ночи.

И в этом «сразу» больше нет –
Толчка, приказа, униженья…
А только очень яркий свет
И вспышка боли – на мгновенье.

И нет поверки, нет судьбы –
Она слепа у доходяги –
И нет беды... И если бы –
Не только «если бы, да кабы»!

Когда в сознанье тает мост,
Мозг доходяги голодает –
И кажется, что выход прост,
Но тело жалкое мешает!

36

Очнулся Небель от удара
И голосов: «Кажись – живой.
Бери на время, отдам даром».
«Зачем он мне – такой больной?!»

Из лазарета Рома взяли
В семью начфина комбината,
В семье учителя искали –
Для сына это было надо.

Тот поступал в Москву, немецкий
Был нужен парню в институте.
Ром кроме практики и лекций
Учил его всему по сути.

На скудном, но домашнем хлебе
Ожило тело и окрепло.
На комбинат вернулся Небель –
Но не на стройку и не в пекло.

Забылись майские метели,
В гнездовья птицы прилетели,
Июль измучил мошкарой
И черной лагерной жарой.

Начфина сын увез письмо
И из Москвы его отправил
Алине –  сделать это смог
Он в нарушенье общих правил.

Надежду получить ответ
Ром не питал – забыл об этом.
Но через год пришел конверт
С пометкой: «Адресата нет».

И в мысли хлынула волна
Нечаянных воспоминаний,
Ром в панике лишился сна
От боли и пустых желаний.

Он тихо заскулил – без слез
(В поселке не хватало соли),
И задал сам себе вопрос:
Кто виноват в его неволе?

Война – стучал ответ в висках,
Война – в ушах гремело эхо,
Война и смерти липкий страх…
И Ром раскашлялся от смеха.

Он заново учился жить,
Сказав себе, что страх – причина
Того, что можно искупить,
Добавил: «Я вернусь, Алина!

И я увижу тебя, сын,
И станет нас – свободных – трое!
Сейчас я в лагере один,
Не верю больше я в героев».

37

Немногие имеют право
Свою свободу заслужить,
Крутые северные нравы
Свободно могут погубить.

Любой шаг влево и шаг вправо
Конвой считает за побег –
Случайно проявивший слабость
От пули падает на снег.

Мгновенно каменеют трупы
В Сибирской вечной мерзлоте,
Их лица, каменные грубы –
Их жизнь застыла на лице.

Они еще идут в колоннах –
По пять усталых человек
В одной шеренге – мимо склона,
Изрытого в минувший век.

Навстречу им идут другие,
Звучат команды: «Стой, садись!»,
Они их слышат – неживые –
И падают навеки вниз.

Убитые не помнят выстрел,
Он замер в зимней тишине –
Их гибель наступала быстро,
Как будто на большой войне.

Но их война – она другая –
Их неизвестная война
Свои потери вслух считает
И отнимает время сна.

Свобода зэкам редко снится,
Быть может, только в мерзлоте,
В которой каменеют лица –
С улыбкой счастья на лице.

38

Война закончилась в начале мая,
В начале сентября и Мировая
Закончилась в Японии война –
Вздохнула с облегчением страна.

Но на границах западных покоя
Не наступило – ожил бандитизм,
Краева Армия, бандеровцы без боя
Не приняли советский большевизм.

Алина в это время тихо жила
На хуторе у дяди-бирюка,
Она заботливо дитя растила
Под пристальным присмотром старика.

Иван был бортником – его кормили пчелы
И заливной участок-огород.
Жизнь с нелюдимом была невеселой –
Алина привыкала долгий год.

Старик не попрекал и не ругался
И маленького Ярика холил,
В приемные отцы не набивался –
По-своему племянницу любил.

О муже она часто вспоминала,
Особенно зимою – по ночам
Алина просыпалась и вздыхала,
По-бабьи доверяя «вещим» снам.

Ром виделся красивым, но усталым,
Он что-то говорил и даже пел,
Настенный календарь порой листал он,
Казалось ей: немножко похудел.

Однажды он приснился выше крыши
И вдруг стал маленьким – почти, как Ярослав,
Сказал: «Ты помолись за нас – Бог слышит –
И я вернусь 4 числа!»

С тех пор ждала Алина «через месяц» –
Четвертый  день стал первым для нее,
Мечталось ей, что Ром с сынишкой вместе
К ней выйдут в огород погожим днем.

Вот почему по случаю Победы
Она решилась вдруг послать запрос:
«Где муж мой – Ром Эмильич Небель?»
Поступок этот был совсем не прост.


39

Не ври, не бойся, не проси –
И всех лишений не получишь,
В кровавой Каторжной Руси
Тебе немногим станет лучше.

Таков незыблемый закон
Для ВОХРа, «контриков» и «урок»,
Но не для оперчасти он –
Там люди ходят в волчьих шкурах.

Не хочешь новый срок – стучи,
Не будешь – подыхай в застенке,
А там кричи, мычи, молчи –
Тебя опустят на коленки!

У «кума» строгий хищный взгляд,
Он жертву сразу в дрожь бросает,
Улыбка – источает яд
Который души отравляет.

Зверь улыбается тебе,
Слова его грозны и лживы,
Жизнь ставит крестик на судьбе,
И ты выходишь торопливо.

«Враги народа» в долг живут –
Об этом в оперчасти знают
И срок за сроком добавляют,
Когда они свободу ждут.

Не ври, не бойся, не проси –
Свое ты до конца получишь!
В кровавой Каторжной Руси
Рабы надеются на случай.

Сидельцам часто невдомек:
Но этот случай выбирает
Лишь тех, кто худшей из дорог
С открытой совестью шагает.

И это чуют палачи,
И понимают в оперчасти:
Терпи, надейся, не стучи,
Ты – враг Советской Власти.

Ей верные нужны враги
На Коммунизма дальних стройках –
Там рук рабочих нет других! –
И только.

40

Поверженной Германии пошел в страну расчет –
Репатриации и контрибуции,
Испорченный Европой потек в ГУЛАГ народ –
Из эмиграции, в боях обученный…

Ром Небель в техотдел попал и сел за перевод –
К станкам пришли немецкие инструкции,
В тепле с вольнонаемными он встретил Новый год
И Первомай, и праздник Революции.

Поселок быстро строился, Норильский комбинат
Работал ночью зимней и бесконечным днем.
Полярному сиянию нет дела до наград –
А в лагерях не думают о нем.

Оно – ровесник холода, оно – предвестник бурь,
Сияние – дорога в небеса,
Взмахнул рукой по воздуху Вселенский Штукатур
И бросил пыль в усталые глаза.

В конторе каждый умный зэк работал за троих –
Не надо было даже подгонять,
По принципу «один за всех» Ром быстро в дело вник
И цифры научился понимать.

До этого в науках он и в технике был слаб,
Закончил же «Таймырский институт»
Ром Нобель за ночь – так учился каждый ушлый раб! –
Полярной ночью знания не только свет несут.

41

Когда война кончается,
Мир быстро изменяется,
Качается, вращается
Наш ненадежный мир!

История всегда спешит
Его обезобразить вид,
Она суп варит из обид –
Ей острый привкус мил.

Не успевает человек
Осмыслить за короткий век
Ее спиралевидный бег
Из жизни на войну.

Едва душа народная
Подумает: свободна я,
Как вдруг война холодная
Нахлынет на страну.

Ее невидима волна –
Разносит злобы семена
По каменным сердцам она
Тиранов и вождей.

И кузнецы мечи куют,
И закрывает двери суд
И люди злую дань несут,
Растят солдат-детей.

История всегда права:
Фальшивые звучат слова,
И мир сгорает, как дрова,
Когда чеканят ордена.

Поет страна голодная:
«Идет война народная…»
Подземная, подводная
И тайная война!..

42

«Лесные братья» появились,
Когда растаял первый снег.
На хуторе они умылись –
Иван – бывалый человек…

…Их вожака покорно встретил
И даже пригласил к столу,
Бандит Алину вдруг заметил
И молча расстегнул тулуп.

О пустяках поговорили,
О том, кто, как и чем живет,
Мужчина подмигнул Алине
И изнасиловал ее.

Иван под дулом автомата
Передрожал, перетерпел,
Сказал племяннице: «Не надо
Реветь – он смерти захотел».

Алина слезы проглотила
И попросила; «Отомсти!»
Кивнул ей дядя молчаливо
И только прошептал: «Молчи!»

Бандиты после приходили
На хутор еще много раз –
Смеялись, крепкий бимбер  пили,
С хозяйки не сводили глаз.

Главарь их скоро привязался
К Алине телом и душой,
Всегда он на ночь оставался –
Ему с ней было хорошо.

Так год прошел. Однажды летом
Иван уехал в магазин.
Алина занялась обедом.
Зашел бандит, он был один.

Стал много пить, по-польски клясться
В своей невиданной любви,
Просить Алину не бояться:
«Нас ксендз с тобой благословит!»

Хозяйка вдруг расхохоталась –
Случился с нею нервный срыв:
«Я Богу в церкви уже клялась,
И мой любимый еще жив!»

Главарь на стол стакан поставил,
Стул опрокинув, шумно встал
И по лицу ее ударил,
И крикнул: «Я тебе сказал!..»

Алина еле устояла
На ставших ватными ногах,
Лишь головою покачала –
Он не увидел страх в глазах.

43

Лютует черная пурга,
И люди надевают маски…
Лишь бесконвойный зэк-слуга
Живет, как в сказке.

Горячий в тундре фронт работ,
Он снегом обжигает лица,
Но без «ожогов» тот живет,
Кто раб в больнице.

За истощением цинга
Приходит к зэкам в гости –
Отвара хвойного стакан
Допить непросто.

В бараках вести с воли ждут,
Посылки «урки» рвут на части –
Те зэки кое-как живут,
Что «синей» масти.

План зэки с кровью выдают,
Теряя пальцы, уши, ноги…
Заносят вьюги колею
Земной дороги.

«На первый-пятый рассчитайсь!» –
Кричат охранники у входа…
Жизнь зэков тает через май
Любого года.

Когда же лето настает
И в тундре исчезают ночи,
Зэк так от солнца устает,
Что жить не хочет.

Кусает зэков мошкара,
Их валит с ног дизентерия,
Смерть подается на-гора
И эйфория.

И так ползет за годом год,
В могилах исчезают сроки…
И выживает – не живет
Зэк невысокий.

 Не верит в Господа Таймыр,
Здесь заключенные – не люди,
Истерты души их до дыр –
Пропащих судеб.

44

Семь лет прошло, семь вечных лет,
Ром Нобель стал своим в конторе,
Он видел смерти яркий свет,
Но выжил и мечтал о воле.

И вдруг приказ: взять под конвой,
Перевести в спецлагерь «Горный».
«Как так: предатель – и живой?!» –
Воскликнул Кто-то недовольный.

В тот год на общие работы
Собрали всех «врагов народа»,
И потекли другие годы
И дни – Последнего Исхода.

Ром оказался вдруг «своим»
Для украинцев и литовцев,
Чеченцы подружились с ним –
Ведь вместе легче жить под солнцем…

…И под луной, и под землей –
Работать в руднике «Медвежий»,
Спускаться за рудой в забой
И после выглядеть, как леший.

Профессий много он узнал –
Как лагерный разнорабочий –
Ром и руду обогащал,
И убирал породу ночью.

Затем его перевели
В лабораторию завода –
В цементной кашлял он пыли
С немецким химиком полгода.

За выпивку попал в ШИЗО
(им выдавали спирт с «пургеном») –
Был надзиратель очень зол,
Что наступила его смена.

Охранники из МВД
В конвое службу не любили,
Совали нос они везде –
Случалось – зэков насмерть били.

БУР и ШИЗО, вода и хлеб,
Для непокорных – это пытки.
Ром Небель вышел и ослеп
На ярком свете с непривычки.

В медпункте фельдшер подписал
Бумагу о его здоровье,
И Ром в ремонтники попал –
С болезнью глаз и малокровьем.

Из лагерей Караганды
В тот день в Горлаг пришел этап,
Друзья сказали Рому: «Ты –
Лишь заключенный, но… не раб!»

45

Все тайные службы – «защита народа»,
На тайной войне много разных врагов,
Врагам попадать в лагеря не охота –
Охота идет на таких чужаков.

И тайные службы народа не дремлют,
Они свой народ зачищают до дна –
Копают его плодородную землю
Без жалоб на жизнь и отсутствие сна.

На тайные службы вожди возлагают
Ответственность за государственный строй,
Который народ наш до слез «обожает»,
Который становится общей судьбой.

Все тайные службы в случайность не верят,
Поскольку любой человек – не народ,
Они утверждают: в закрытые двери
Без стука никто из «чужих» не войдет.

И тайные службы «своих» запирают
На внутренний и на наружный засов,
И мудрый народ их всегда понимает,
Служить он и сам государству готов.

Но тайные службы готовятся снова
В незримой войне «чужаков» побеждать,
Они слышат каждое странное слово –
Приказы стремятся они исполнять.

Все тайные службы считают доносы
Попыткой народа помочь им в борьбе,
Они вызывают людей на допросы,
А право судить оставляют себе...

46

Начальник райотдела МГБ
Ивана слушал и кивал,
С кривой ухмылкой на губе
Он им помочь пообещал.

Старик почувствовал: не зря
Ударил холод в спину –
К рассвету взяли главаря,
А вместе с ним – Алину.

Разбили банду через день
В засаде возле дома,
Иван от скорых перемен
Ходил, как невесомый…

Алине дали двадцать лет
За «связи с бандитизмом»,
Остался с Ярославом дед –
Устав от «героизма».

Когда ребенок замерзал
Холодными ночами,
Он громко плакал и кричал,
Что очень хочет к маме.

Иван молчал, вздыхал, курил,
Он сам не понимал:
Как и бандиту отомстил
И кровь свою предал?!

В больном сознанье бирюка
Родилась мысль о Роме:
«Из-за предателя-врага
Она в казенном доме!»

Старик поверил и ожил,
Душа склонилась к внуку
И он легенду сочинил
Про долгую разлуку.

Поверил в сказку Ярослав
И научился ждать:
«Она четвертого числа
Вернется к нам опять!»

Поплыли месяцы и дни
По Неману седому…
Остались Вороны одни –
В плену лесного дома.

47

Кружит столетний вещий ворон
Над перекрестком трех дорог,
Не знает он, насколько дорог
Одной из них вороний бог.

Не верит ворон в предсказанья
И Бога маленьких людей,
Не различает ворон званья
И иерархию вождей.

Куда людей ведут дороги –
Столетней птице все равно,
Их создают слепые боги
В своем тщеславии земном.

Дороги разные бывают –
Случайных в мире нет дорог,
Их люди честно выбирают,
Когда вдруг наступает срок.

И каждый в новый выбор верит,
Пока ему хватает сил,
И веру эту не измерить
На бездорожье – на Руси.

И над распутьем кружит ворон,
Пытаясь пищу отыскать,
И, может быть, он сядет скоро –
Еще живую плоть клевать…

48

На этапах Алина не знала пощады,
Ее круто ломали под «рыжую» масть,
Конвоиры пощупать всегда были рады,
Вербовала хорошим пайком оперчасть.

Ее мучила с маленьким сыном разлука,
Материнское сердце терзала тоска,
Разрушала рассудок бессонная мука –
Боль звучала в усталых от мыслей мозгах.

Ей казалось: Ром Небель находится рядом,
Он в соседнем лагпункте этап ее ждет,
Стала эта надежда лекарством и ядом –
Жизнь стремилась назад и катилась вперед.

В азиатской степи снег знакомится с пылью,
Порождает жара тучи мошек и мух,
Бесконечный Карлаг стал Алининой былью,
Черным словом АЛЖИР  назывался он вслух.

За «двойную» статью ее права лишили
Переписки с родными на длительный срок,
После голой «проверки на вшивость» решили,
Что «Из польки получится в лагере толк!»

Сам начальник лагпункта Алину приметил
И к себе в кабинет «для беседы» позвал –
От «беседы» такой появляются дети,
Но насиловать зэчку «Хозяин» не стал.

После взгляда-испуга и жеста-отказа
Он сказал ей: «Сама же ко мне приползешь!
Ты, подстилка немецкая, видно, не сразу
Понимаешь: зачем в нашем мире живешь!»

И Алину отправили в глиняный карцер –
Вертикальную узкую камеру-гроб,
Где уже через час у людей крючит пальцы
И синеют от холода шея и лоб…

Трое суток спустя ЧСИР* очнулась в больнице
С воспалением легких и хрипом в груди,
Она сразу подумала: ангел ей снится –
В белоснежной накидке он рядом сидит.

Врач из вольнонаемных взглянул на больную
И с улыбкой из женской палаты ушел.
И Алина вернулась на землю чужую –
Стало ей непривычно на ней хорошо.

49

В морозном марте умер Сталин
И расступились холода,
И люди мертвые восстали
Из первых на земле проталин,
И потянулись в города.

Они вошли в сердца людей,
И словно что-то защемило,
Взглянули люди на вождей –
Они стояли над могилой –
Без новых мыслей и идей.

Страна вдруг опустила плечи –
Тяжелым показался груз.
Все думали, что время лечит,
А оказалось, что калечит,
Что человек – подлец и трус.

И в общество вернулся стыд,
Вожди задумались о власти –
Еще казалось: Сталин спит –
Народ готовился к злосчастью,
Когда был Берия убит.

Войной живущая держава
Свой ядерный ковала щит,
Дурная ей досталась слава –
Змеей казалась многоглавой
Она в грязи земных обид.

Никто не верил никому –
Когда воров освободили,
ГУЛАГ не понял почему
Им преступления простили,
Как в Мавзолее – Самому…

50

Когда восстал в начале лета лагерь «Горный»,
Забастовали зэки в рудниках
И фабриках… Забитый и покорный
Народ сидельцев пересилил страх.

Солдаты бывшие смели «воров в законе»,
Садистов-бригадиров, стукачей,
Установили демократию на зоне,
Решив призвать к ответу палачей.

Ром Небель сразу подчинился комитету
С Шамаевым Борисом во главе.
Ночь белая цвела в начале лета,
Сияли звезды в молодой траве…

Шестнадцать тысяч человек восставших
Надеялись на новую Москву:
«Узнает власть о тайных бедах наших –
Виновных непременно назовут!»

Норильский комбинат не мог остановиться,
Комиссию возглавил Кузнецов,
Шла кабинетная война в столице –
Был век еще по-сталински суров.

Все зоны вольные войсками окружили,
Солдаты МВД и МГБ
В Горлаг ворвались, сразу застрелили
Сто безоружных человек в толпе.

Три сотни раненых попали в лазареты,
Уколов штыковых было не счесть –
Как будто кровью окропило лето
Природы северной благую весть.

Со властью подлой зэки не сражались –
С непротивлением они под пули шли.
Надежды их – увы! – не оправдались,
Но до Кремля обиды доползли…

За бунтом новые суды и пересуды
По головам зачинщиков прошли –
Героев духа закалялись судьбы,
Полярным летом души их цвели.

Ром Небель оказался в общем списке –
На митингах он слушал и молчал,
С Шамаевым знаком он не был близко,
Во время забастовки «отдыхал».

Его формально в оперчасти допросили
И в «правильный» перевели лагпункт,
Где скоро по амнистии простили
Простым участникам «невольный» бунт.

Лишь явным лидерам сопротивленья
Суды добавили жестокий срок –
Непротивленье стало преступленьем,
И это худший был для всех урок.

51

Где небо светит лунным светом,
Где вечно рушатся мосты,
Где холодно зимой и летом –
Там отношения просты.

Живут там нелюди и люди,
Порой их трудно отличить –
Они себе подобных судят
И учат недовольных жить.

Но каждый раз приходит время,
И солнце над луной встает,
Вожди осознают, что все мы –
Один единственный народ.

И люди говорят: «Довольно,
Как звери, под луною выть!»
И вдруг становится так больно,
Что жизнь нельзя переносить!..

И теплый дождь смывает слезы,
И в небе радуга цветет –
Над горизонтом тают грозы,
И верит в лучшее народ.

И нелюди во тьму уходят,
И воскресает человек…
Так было, так и происходит
Из жизни в жизнь, из века в век.

52

Черный каторжный труд в лагерях отменили,
Стало легче на зоне страдальцам дышать,
Когда первых безвинных домой отпустили –
Нелегко оказалось других оправдать.

Сразу после расстрела министра-мингрела,
«Камышитовый» лагерь решили закрыть,
Рассмотрела комиссия каждое дело –
Большинству решено было срок сократить.

Но Алина ушла по второму этапу –
Из АЛЖИРА на зону в Кенгирский лагпункт,
Где опять ее изверг подвыпивший лапал,
И шептал: «Если хочешь – тебя позовут!»

Наступила зима, в Джезказганские степи
Ветер северный тучи принес и мороз.
Зэчки дружно лепили «конфеты» из хлеба,
Пока тот на холодном ветру не замерз.

На работе они этот мякиш сосали,
Собирали кизил и траву для костра,
Но от стужи и ветра костры не спасали,
Люди грелись в бараках лишь ночь – до утра.

Постоянно Алину преследовал кашель,
Он мешал ей ночами казахскими спать –
Ее разум дрожал: что же будет с ней дальше?
Жалкий ум не хотел на вопрос отвечать.

Долгожданной весной кашель не прекратился,
Доктор сделал анализ на туберкулез
И плечами пожал, и почти извинился:
«Я не вижу здоровью реальных угроз!»

53

Жизнь любит тех, кто любит жизнь,
Но не всегда любовь взаимна…
Как часто слезы ночью зимней
Приходят после летних тризн!

Никто своей судьбы не знает,
Она бежит за нами вслед,
Ее как будто вовсе нет –
Судьба нас тайно догоняет.

Жизнь любит тех, кто не спешит,
Кто не боится оглянуться,
Кто может иногда проснуться
Без черных мыслей и обид.

Все люди жить не успевают,
Они за будущим спешат –
Они так часто видят ад,
Что лучшего не замечают!

Им даже кажется порой,
Что надобно с судьбой бороться,
Они не слышат, как смеется
Наш разум над самим собой.

Жизнь любит каждого из тех,
Кто бесконечно верит жизни,
Она – как косточка от вишни,
Которую заносит снег…

Когда к душе весна приходит,
Жизнь всякий раз дает росток,
Его дождем питает Бог,
Над ним живое солнце всходит.

Жизнь любит нас, но не взаимна
Бывает иногда любовь –
И человек страдает вновь,
Глотая слезы ночью зимней…

От одиночества в любви,
От неземного листопада,
От зрелища живого ада,
От черных мыслей и обид.

Любить боится человек,
Когда жизнь выглядит разбитой,
Он грезит о любви забытой
В слепой короткий страстный  век.

54

Весна красна на женской зоне
Бесполой тихой красотой,
Здесь по ночам не слышно стонов,
Как будто это мир другой…

В котором редкие мужчины
Влюбленный не бросают взгляд –
На службе с зэчкой без причины
Они почти не говорят.

Кровь закипела в общих венах
Степлага в середине мая,
Через пролом в саманных стенах
Проникла вольница мужская.

Бунтующий Степлаг в жензону
Принес свободную любовь,
К которой оказались склонна
Кипящая от страсти кровь.

Алина не сопротивлялась –
Она вела себя, как все –
Ждала, боялась, целовалась,
Стирала простыню в росе.
 
Ее любили украинец
И стройный молодой грузин,
Они понравились Алине,
Но в сердце жил лишь Ром один.

Лагпункт Кенгир держался стойко,
Восстанье длилось 40 дней –
Оно закончилось, как только
Дивизия сошла с путей.

Живых людей давили танки,
Автоматическим огнем
Солдаты «прекращали драки»,
Стреляя в тех, кто «был с ножом».

Они прошлись по женской зоне,
Как по окопам на войне,
Старухи гибли в этой бойне –
Штыком прибитые к стене.

Алина с ужасом глядела
В безумные глаза убийц,
Ее трясло – дрожало тело,
Когда она упала ниц…

55

«Кто не был – тот будет,
                кто был – не забудет!»
Висел над воротами лагеря щит,
Читали его подконвойные люди –
В их душах он, будто прибитый, висит.

Нет в лозунге этом, казалось, обмана,
Он рифмой стучал по сознанью людей –
Слова эти в них кровоточат, как раны
От кованных в лагерной кузне гвоздей.

Как следствие очень жестокой идеи,
Щит с лозунгом запоминался навек –
Он издали красными буквами рдеет,
Дрожит, вспоминая его человек.

«Кто не был – тот будет,
                кто был – не забудет!» –
Шептали усталые зэки во сне,
Им снились счастливые лица и судьи
В другой – удивительно светлой стране...

Где «тройки» избитых людей не сажают,
Где слабым прощают болезни и страх,
Где зэкам невинные души спасают –
В других «исправительных  лагерях».

56

Десять лет пролетели… В шарашке «придурком»
Ром свободу с лишеньем в правах заслужил –
Стал начальником он «приблатненным» и «уркам»,
И с «врагами народа» почти не дружил.

Срок закончился, но «по статье» запретили
Выезжать ему в большую часть СССР,
По знакомству работу в КБ предложили –
Там трудился конструктором бывший эсер.

Он отца Рома знал, родом был из Поволжья
И хотел сыну русского немца помочь –
Согласился с нехитрой спасительной ложью:
Будто Ром – переводчик для пленных рабочих.

«Инженер-переводчик» остался в Норильске,
Поселился в общаге для холостяков.
Сразу стал он писать и разыскивать близких,
Но ему от Ивана ответ не пришел.

На запрос об Алине прислали бумагу,
Что гражданки такой в списках жителей нет,
Заявление о подтверждении брака
Рассмотрел, изучил, отказал сельсовет.

В это время Ром встретил в театре Марию,
Связь была их, как северный ветер, груба –
Подхватили их души случайные крылья,
И растаяла страсть, словно снег на губах.

Они молоды были и даже похожи –
За спиной у обоих – и срок, и война…
Их скороткая встреча обоим, быть может,
Для случайного счастья и была нужна.

Десять лет одиночества и несвободы
В ожидании полузабытой любви
Обернулись в безудержной страсти полгода
И в три месяца невыносимых обид.

Ром забыл обо всем, он какое-то время
В жарких встречах и ласках душой оживал,
Но однажды, как будто осмеяный всеми,
Он от этой влюбленности очень устал.

Они тихо расстались, когда в драмтеатре
Появился известный до срока артист –
Треугольник любовный не делится на три,
Как исписанный цифрами в клеточку лист.

57

Тетрадка школьная
И годы в клеточку –
Как сочинение длиною в жизнь.
Пичуга вольная
Сидит на веточке
И не чирикает про коммунизм.

По Красной площади
Его строители
Цветы на кладбище вождей несут,
По грязи лошади,
Как небожителей,
Живых покойников домой везут.

Пичуга улетит
Когда захочется –
Над нею высоко скворец поет…
Живой мертвец не спит,
Он не торопится –
Его, наверное, никто не ждет.

Никто не думает,
Никто не ведает,
Что могут мертвые вот так не спать,
Когда их в жизни нет
И быть не следует,
Им просто нечего от жизни ждать.

Тетрадка школьная
И годы в клеточку –
Как сочинение длиною в жизнь.
Пичуга вольная
Сидит на веточке
И не чирикает про коммунизм.

58

Дразнили Ярослава «Немчуком»
Ребята в семилетней школе,
Он им казался чужаком –
Лесной парнишка рос изгоем.

В недолгих, но жестоких драках
Он свое имя оправдал –
Избитый старшими не плакал,
А взглядом яростным пугал.

«Волченок» не имел друзей
Среди мальчишек и подростков,
Но слушался учителей –
Давались знания непросто.

От матери пришло письмо,
Когда он был в четвертом классе.
Чтобы ответить мальчик смог,
Иван жизнь мамы приукрасил.

Так завязалась переписка –
Простой «семейный» разговор
О том, что далеко и близко –
Без лишних слов и тайных ссор.

Любви Алининой в конвертах
В лесу хватало на двоих,
Дед с внуком ждали лишь момента,
Когда придет письмо для них.

Ром для Ивана словно умер –
Он скрыл от всех, что тот писал.
«Фашиста» в бирюковом доме
Никто добром не вспоминал.

Старик «дурные» откровенья
Знакомых резал на корню –
Он выгонял без сожаленья
За это дальнюю родню.

И Ярик с малых лет поверил,
Что искренне старик молчит –
Не знал фамилии он Небель
И думал, что отец убит…

Что был он польским партизаном,
Что защищал свою страну,
Что на войне встречался с мамой –
Что и вменили ей в вину.

59

Не помнят взрослые, о чем мечтают дети,
Но детские сбываются мечты,
И прекращается в тот день война на свете,
И расцветают лучшие цветы.

И в праздник этот шарики взлетают,
И не бывает никогда дождя,
И пушки в небо звездами стреляют
По указанью доброго вождя.

Идут солдаты строем на параде,
Глядит на них ликующий народ,
И девушка в сатиновом наряде
У микрофона о любви поет.

Мечты сбываются, и дети вырастают,
И начинают взрослым подражать,
И главные желанья забывают –
И учатся, играя, воевать.

За облаками вслед уходят годы,
Солдаты на плацу чеканят шаг,
Взлетают боевые самолеты –
За ними наблюдает новый враг.

И юноши оружие сжимают,
Читая клятву верности с листа,
И о победах будущих мечтают –
С суровым выражением лица.

60

Под Красноярском в новой зоне
Алина сильно изменилась –
Легионерка из Эстонии
Столкнулась с ней и разозлилась.

Как бригадир на производстве
Она цеплялась к многим зэчкам,
Им приходилось смены по две
За норму «отдыхать на речке».

Так называлась ловля рыбы
Сетями в ледяной воде –
Рыбхозы приносили прибыль,
Но не всегда и не везде.

Алина выступила против
Переработки ради плана :
«Я больше на такой работе
До ночи вкалывать не стану!»

Другие зэчки промолчали,
Эстонка свой сломала кнут –
Алину голой привязали
К столбу на «комариный суд».

Спас женщину стрелок конвоя,
Доставил он ее в санчасть
Искусанной, едва живою –
Едва ли не в последний час.

Алина выжила, но заболела,
Свобода оставалась далека…
Эсэсовку, не возбуждая дела,
Перевели «подальше от греха».

Жить и работать стало легче,
Начальство изменилось на глазах,
Казалось даже: время лечит
Их бесконечный липкий страх.

Алина стала вдруг «авторитетом»,
К ней потянулись робкие душой,
Ее избрали членом женсовета,
На этой зоне  – самой молодой.

61

Двадцатый съезд двадцатый век
Разбил на две чугунных части,
Узнал советский человек –
Кто над страной стоял у власти.

Не сразу спала пелена
С глаз потрясенного народа,
Мешала общая вина –
Покорным не нужна свобода.

Тираны – главные рабы,
Власть партии – оплот идеи,
Колонна – эпогей толпы,
Тюрьма живет в мозгах людей!

Нельзя умы освободить
Решительно – приказом свыше,
Слуга умеет лишь служить,
Приказы он как просьбы слышит.

По-рабски новые вожди
Встают на те же постаменты
И говорят, что позади
Остались «худшие моменты»…

«Культ личности – не наш позор,
Злой деспот – главный враг народа,
Но в будущем исчезнет зло
Такого и сякого рода».

Закончился двадцатый съезд
И сталинизм ушел в подполье,
Но в душах он оставил след –
Смесь раболепия с любовью.

62

Ром Небель перешел работать в главк,
Он стал инспектором спецтехотдела
И переехал в город Красноярск –
Служить, как следует, всегда умел он.

На новой должности в системе ИТЛ
Он проверял станки и механизмы,
Которые распределял его отдел
По «комсомольским» стройкам коммунизма.

В командировках Ром встречал людей,
С которыми шел вместе по этапам,
Остались многие из них теперь
В охране лагеря и даже в штате штаба.

Вольнонаемные конвойных войск
Из бывших зэков Рома узнавали
И на его про то, как жизнь, вопрос,
Уклончиво плечами пожимали.

После войны законы в СССР
И сроки для сидельцев изменились –
Тот, кто успел, «червонец»  отсидел,
Другие четверть века получили!

Ром колесил по каторжным дорогам,
Ругал механиков, начальников цехов,
Грозил им штрафом, выговором, сроком:
«Сам понимаешь, в случае чего!.. »

Все понимали – даже уважали,
Считая Небеля везде за своего,
И технику рассчетливо ломали –
В России нет работать дураков!

Ром это знал и потому сердился,
Для немца беспорядка – хуже нет,
Но прикрывать людей он научился
За десять в лагере и пять «условных» лет.

63

Никто не знает, почему
Весна напоминает осень,
И на Таймыре, и в Крыму
Она с дождями грусть приносит.

За грустью следует печаль,
Она сменяется тоскою –
Кому-то бесконечно жаль
Расстаться навсегда с любовью.

Никто не знает, почему
Сражаются зима и лето,
И на Таймыре, и в Крыму
Кому-то не хватает света.

И кто-то бродит в полутьме,
Идет наощупь, спотыкаясь,
Как в переполненой тюрьме,
О тех, кто рядом забывая.

Никто не знает, почему
Вслед за людьми уходят годы,
И на Таймыре и в Крыму
Мы все – заложники погоды.

И в мокрый снег, и под дождем
Свиданий мы не назначаем,
А почему-то солнца ждем
И порознь о тепле мечтаем.

Никто не знает, почему
Погоду понимают птицы,
И на Таймыре, и в Крыму
Им золотая осень снится.

64

Алину странница-судьба
Настигла у дверей больницы.
Шумела женская толпа –
Прошли ответственные лица.

В хоззоне открывали цех
Пошива головных уборов,
Был дан приказ: «Построить всех!
Отрядам – пять минут на сборы».

Алина вышла от врача
И вдруг увидела мужчину –
Он шел по плацу, неспеша,
Из новой воинской машины.

Душа оборвалась, как нить,  –
К больнице приближался… Ром.
«Не может быть!.. Не может быть, –
Стучала мысль, – но это он!»

На месте женщина застыла,
Ей захотелось закричать,
Но легким вздоха не хватило –
Алина стала оседать…

Она упала без сознанья –
Ром Небель в двух шагах прошел,
Ее внесли обратно в зданье
И в вену сделали укол.

Муж не узнал родную зэчку
В безликой лагерной толпе,
Уехал Небель в тот же вечер –
Спешил вернуться сам к себе.

65

Безбрежен Красноярский край,
Он вдаль плывет по Енисею…
Дороги в ад, тропинки в рай
Приводят путников в Россию.

Сестра России – Беларусь
Зовет своих людей обратно,
В пути их настигает грусть,
Но сердцу эта грусть понятна.

Не всем увидеть суждено
Желанный дом, родные семьи,
Дрожит вагонное окно –
Ждет зэка встреча не со всеми.

Из бывших узников домой
Не все вернутся через годы,
Не все покинут край лесной
«Враги» советского народа.

Сестра России – Беларусь
Сибирь своей землей считает,
Она веками оставляет
В ней самый драгоценный груз.

Безбрежен Красноярский край,
Он вдаль плывет по Енисею…
Спускаясь в ад, шагая в рай,
Скитальцы подорожник сеют.

66

На станцию вернулся Небель
Спустя шестнадцать долгих лет,
С конца войны в поселке не был
Поволжский немец и отец.

Его не сразу узнавали,
Когда Ром справки наводил,
Про Воронов ему сказали,
Что «кто-то лесником служил».

В трехстенке – домике Алины
Жил незнакомый инвалид,
Он встретил Рома с кислой миной,
Как будто зуб во рту болит.

Хозяйку он не знал, но слышал,
Что та «с фашистом в лес ушла»
И что из них «никто не выжил –
Всех застрелили у костра».

Ром инвалиду не поверил,
И от него пошел в костел.
Ксендз взглядом Небеля измерил
Но запись нужную нашел.

По ней был выдан Ярославу
Для сельсовета документ
О том, какого тот числа
Увидел этот белый свет.

Так Ром узнал, что его сына
Воспитывал старик-католик,
Что Ярослав учился в школе,
И жил с фамилией Алины.

В лесничестве ему сказали,
Где дом Ивана-бирюка.
Минуты, как часы, бежали –
На хутор привела река.

Старик на пасеке работал.
Когда Ром Небель подошел,
Иван вгляделся с неохотой
И в хату пригласил – за стол.

67

Жизнь и война… Калека-совесть
У многих выживших молчит
И лишь, услышав злую новость,
Она испуганно кричит.

Потом, как дикий зверь в капкане,
Она скулит и сталь грызет –
Не понимая, что настанет
Момент, когда судьба  придет.

И страшные тиски раздвинет,
Вдруг оборвав и страх, и боль
На полпути – на половине
Того, что кажется судьбой.

Война и жизнь… Когда сознанье
Перестает скрывать любовь,
Приходит в душу пониманье,
Что смертен человек любой.

Что нет такого преступленья,
В котором ты не виноват,
Что смерть приходит на мгновенье,
Которому ты будет рад.

И это знает злая совесть,
И мучит до кровавых слез,
И люди слышат в каждом слове
Ее настойчивый вопрос.

Жизнь без войны… Кого забыли
Мы в суете похоронить?
Они нас ждут – в грязи и пыли,
Они без нас не могут жить.

68

«Ты чего пришел?» – дед его спросил.
«За женой, – Ром ответил, – и сыном».
И старик налил за помин души:
«Умерла, – сказал он, – Алина».

После этих слов Небель побледнел,
Злая новость горло сдавила –
Старику в глаза он взглянуть не смел,
Молча выпил все, что налил он.

Через два часа Ром был сильно пьян
И узнал о всем, что случилось.
Лишь одно ему не сказал Иван –
Как Алина срок получила.

Мрачно пил старик – думал о своем:
«Ярик в город подался учиться,
Если встретится он со своим отцом?
Можем мы навсегда разлучиться!»

Злость на немца, «который во всем виноват»,
С опьянением лишь возрастала…
Громко спел Иван: «…Е вжие-вжие лят!»,
Одолела гостя усталость.

Уложил бирюк Рома на кровать –
Провалился зять в сон глубокий,
Только Ворону не хотелось спать,
Понял он, какой одинокий…

Теплым выдался в мае четвертый день –
Долгожданный день возвращенья.
На реку и лес опустилась тень
И поплыла вниз по теченью…

Ром во сне смеялся, кричал и плакал,
Он увидел лицо в окружении зэчек,
Ему снился далекий сибирский лагерь
Место их мимолетной случайной встречи.

«Здравствуй, милый, – с улыбкой сказала Алина, –
Я так долго ждала, когда ты придешь!»
Ром во сне повернулся и лег на спину,
В это время в сердце вонзился нож.

69

Пока война в тревожных душах
Безумный оставляет след,
Огонь ее никто не тушит,
Он для слепых – тепло и свет.

Не каждый миру в жизни верит,
Кто помнит запах пепелищ,
Не всякий хлеб с врагом разделит
Из тех, кто голоден и нищ.

Есть души мертвые на свете,
Они не знают, что живут,
Обрывки их случайный ветер
Уносит в прошлого приют.

Они рассвет не замечают,
Скользят, как тени над водой,
И мимо жизни проплывают –
Едва довольные собой.

Война им волю подарила
И научила выживать,
Она их в людях и убила –
Как злая и дурная мать.

Для мертвых душ нет преступлений,
Которых оправдать нельзя,
Они напоминают тени –
Лишь по поверхности скользя…

Они глядят с пустым упреком
На мир, на счастье, на людей
И, угрожая мертвым Богом,
Войти пытаются в  детей.

70

Труп зятя Иван под сосной закопал,
А деньги с одеждой в сарае припрятал.
Когда внук приехал, старик не сказал
Ни слова ему о «фашисте проклятом».

О том, что приезжий куда-то исчез,
В милиции лишь через месяц узнали –
Когда уходил к бирюку через лес,
В лесничестве Ром чемодан свой оставил.

И правда открылась! Одежду нашли
При обыске – жадность Ивана сгубила.
И понял старик, что про Бога забыл он,
Когда мимо храма его повезли…

Узнал на суде Ярослав, что он Небель,
Услышал историю жизни отца –
На юношу словно обрушилось небо,
И было оно, как гора из свинца.

Иван рассказал о письме из больницы,
В котором Алина призналась ему,
Что муж ее должен был остановиться,
Когда посмотрел на больную жену.

Судья огласил приговор, люди вышли,
Старик на прощание внуку кивнул –
Казалось: их мучили общие мысли
Про веру, надежду, любовь и войну.

Дед умер в Сибири на лесоповале,
Случилось четвертого это числа,
Но письма друг другу они не писали,
Лишь справка о смерти из зоны пришла.

Шли годы, внук в жизни успеха добился,
Возглавил колхоз, стал героем труда,
Как будто характер его закалился,
И понял он что-то в суде навсегда.

Узнал Ярослав цену хрупкого мира,
Законы его охраняет война –
Мы сами возносим кровавых кумиров,
Которые губят все лучшее в нас.

Сегодня учебники переписали,
И многое в них Ярослав не читал,
Но помнит: когда приземлился Гагарин,
Он жалким подростком о хлебе мечтал…

КОНЕЦ

*РОМ -  советское имя-абевиатура - Революционное Освобождение Мира

*Покровск (г. ЭНГЕЛЬС) - столица Немецкой АССР