реализм оптимиста

В большие женские глаза я готов смотреть до умопомрачения, но не думал, что глаза могут быть такими большими – на четверть лица.

Сразу стало ясно, что займи они хоть половину лица, я готов смотреть.

Не представляю в какой ситуации, но мне кажется, я всегда смог бы отличить женские глаза от мужских.

Если долго смотреть в женские глаза, они наполняются влажным блеском за редким для меня исключением: «ну что тебе-то надо!».

Женщины в большинстве своём натурщицы, и если узнают в тебе художника, позволят на себя пялиться.

Нет, я не считаю себя красавцем, но я намного лучше обезьяны, что легко доказуемо: не менее трёх раз украинские женщины выказывали в мой адрес неподдельную любовь, а одна когда я невнятно промямлил, прося подарить мне всего одну ночь, вручила их все.

Почему я акцентируюсь на украинках?

Английская красавица, размахивая Большой Пальмовой Веткой, загубила в кино целую плеяду истинных джентльменов, а у нас такую в Гадяче не пустят на танцплощадку.

Может быть, мы такие бедные по совсем банальной причине – не глупее же иных – женщины слишком хороши – отвлекают.

А вот возьмёшь Чехова – всё отвратительно, даже у богатых.

Хватись Куприна – вполне терпимо даже у бедных.

Житие-бытие чертовски двоично: ноль-единица, хорошо-плохо, а наивная алгебра всё усреднять и сглаживать с треском проваливается в область мнимых чисел или приводит к средней температуре по больнице.

А ведь Чехов и Куприн сочиняли в одно время и в одном месте, остро нуждались в деньгах и были женаты по любви, а не по расчёту.

(Альтернатива – брак по любви или по расчёту кажется мне ограниченной – можно жениться по расчёту на любовь или жениться по любви к расчёту и ничего не изменится.)

Но надо понимать: за Куприным кадетский корпус – солдат перед боем не должен грустить, а у Чехова медицинский плюс своя болезнь лёгких – весёлый хирург наведёт ужаса похлеще чеховской высокой огненной болячки в закатном небе.

Разверни перед офицером-служакой и доктором медицины историю несчастной неразделённой или такой же несчастной, но разделённой любви: первый радостно похлопает тебя по плечу – «Вот и хорошо, милок, вас ничто теперь не держит – в бой, в бой», а второй, внимательно выслушав, запишет в журнал «У больного связная речь. Нервно размахивает руками».

Общего между ними, пожалуй, то, что оба не морализируют, отсылая к библейским сюжетам.

Справедливо указал Ницше где-то в эти годы «Бог умер», и подписался – Ницше. Правда, не ясно кто написал ниже «Ницше умер», и подписался – Бог.

И тут вспомнишь короткий русский цикл Сомерсета Моэма: революция, разруха, но сквозь неустроенность жизни и ржавый тормоз государства, вскользь замечая «ночь, улица, фонарь, аптека», стеснительный Моэм видит то, что до сего дня не пропускает к нам западные и восточные доллары – утончённую русскую пытку «не в деньгах счастье».

Хлопнуть дверью на выход – мы тоже с достоинством и право имеем, бедные, но гордые своей великой литературой 19-го века.

Кто бы спорил – прадеды умели сочинять.

По деду эфиоп, но русский по матери, отпустив английские бакенбарды, разжал пружину русской письменной литературной речи.

Галлюцинирующий сын оскудевшего Миргородского помещика в бреду поднепрянского суржика придумал типизацию образов.

Русский граф, уставший от загула в юности, переложил Евангелие языком народных промыслов.

Азартный картёжник убил топором старуху-процентщицу, а вместе с ней всю банковскую систему России, и потом в оправдание породил Мышкина и братьев Карамазовых, и так второпях наворотил, проиграв аванс издателя в рулетку, что психология отказывается ставить братьям диагнозы, кивая на литературных критиков, а критики говорят, что братья по части чистой медицины.

Сочиняли, короче, прадеды, а деды читали, отвлекаясь на «по быстрому кого там расстрелять, чтобы не мешал светлой жизни».

Имеется результат: во Франции, откуда пришла эта зараза, литература, на Русь в девять раз выше производительность труда и 36 пенсионеров на 100 работающих. Франция проводит пенсионную реформу «на вырост» стариков. На Украине 90 на 100.

Поработаем, а отдыхать будем на пенсии, желательно, во Франции.

Вы спросите меня: кто виноват, а я не знаю что делать.

Сто лет назад в Хабаровском крае было больше русских, чем китайцев по ту сторону Амура во всей провинции Хэйлунцзян, рождаемость с русской стороны выше, а детская смертность ниже.

Сегодня во всём Забайкалье, Приморье и Приамурье с трудом можно насчитать 8 млн. (сколько среди них китайцев?), а с той стороны 320 млн. людей и не всех детей регистрируют.

Когда в сельской местности Дальнего Востока рождается ребёнок весом 3 кг., поминают Илью Муромца – богатырь!, а норма – два семьсот.

Не то чтобы обидно, а как-то не по себе: через пятьдесят лет читать Паустовского будут как норвежские руны, а толковать его будет иметь смысла не больше, чем сегодня толковать Фестский диск эпохи средней бронзы.

Чего только не высмотришь в глазах красивой стюардессы за час лёта Донецк-Киев, когда не разрешают читать электронную книгу.

Вот, что мне-то надо: открыл наугад Фазиля Искандера «Юмор – последний реализм оптимиста».