Mother nature...
Скарлетизировано небо.
Пустой оптический обман.
Рассвет, рефракция, туман.
Отнюдь не ветреная Геба,
у Зевса птичницей служа,
посуду обрушая вздорно,
лепечет нам: “Buongiorno!”,
но стуже жаркая межа.
Изогнут, туг, скользящ, надломен
отнюдь не несказанный свет;
равно терзаем им кювет,
и рваный мир каменоломен.
*
Флористика глупеньких.
У кого какая голова –
тот такие и растит слова.
Коли мозг царапает терновник –
знать, его хозяин – уголовник.
Где прободевает лебеда –
там обычно отвечают: “Да”.
Произрос и дух оплел лопух? –
вы из рохлей, олухов, копух.
Ваше поле – в бледных асфоделях? –
Вы любитель Делий и “неделек”.
Льнёт ко сну заласканный гибискус? –
декаденства Вам показан искус.
Скрытный шарик сдержанного крокуса? –
не прожить без плутни, трюка, фокуса.
В клумбах мыслей – свищ волчцов да плющ? –
уж садовник – из купцов да злющ.
Если васильки в уме растите –
Вам привычно повторять: “Простите”.
Но для тех, в ком царствует лаванда –
подошло бы, верно, имя Ванда.
Отчего же миленькие глупости
произносим редко мы – из скупости?
P.S.
Ирис, лотос, орхидеи;
херес в лоте всех седее.
*
Деревьям…
Вакхически припадочные плети.
Нет, Флора Аполлону не родня.
Холодноватой формы западня,
упорно стерегущая меня,
под опьяненьем спрятана в подклети;
натянута батутом из клоков
квадрат иль ромб раззявивших ячеек,
невидимой не сворой из ищеек,
но многоглавой – сорок тысяч шеек –
в пространство вброшенной гюрзой для вахлаков.
У Аполлона врезан ромб в зрачок –
чем те острей, тем эти два тупее
угульника: порядок, портупея –
вот край и угол, где Пантикапея
подвешена на формульный крючок.
Всех золотых сечений Ахиллес
слабеющей, стрелой разъятой пяткой,
крошит, крушит, паршивит хламом, смяткой,
упрямый не шестёркой, но девяткой,
души пьянимый и хранимый лес.
*
Mother nature’s childs.
Вулкан проснулся – я уснул.
Прибой ударил – я ответил.
Зачем подставил брюхо ветер?
Затем, чтоб я его куснул?
Попробуй ветер укусить,
попробуй оцарапать воду,
к нам равнодушную природу
на чашку чая пригласить.
Стихий побочные плоды –
мы со стихиями в раздоре
и Ксеркс цепями хлещет море,
карая происки воды.
Печален огненный закат –
он нами задымлён и болен;
как человек самодоволен –
собой наполненный плакат.
Сын человеческий вполне –
я также жаден и лукав, но
не торжествую в этой явно
землёй проигранной войне.
Не может выигрышем мот
ни насладиться, ни упиться;
сознанья мутная водица
стекает в едкость сточных вод.
"Блажен, кто посетил сей мир...",
коль так – мы столько же блаженней
всех околевших поколений –
сколь в топи тонущий тапир
счастливей тех, живущих в скотном,
но сытых – как в ряду Охотном
сосущий кошельки вампир.
*
Давно известно – жидок суп;
с пелёнок знаем – жемчуг мелок;
в лесах почти не стало белок
и волос сед, и сточен зуб,
и сточны воды, и река
цветёт какой-то странной цвелью,
и наклонились над купелью
три похотливых старика.
Какие, право, пустяки –
пока вода течёт из тучки –
мы – от затрещины до взбучки
лакаем влагу из реки –
и не умрем, но будем долги,
слезою сбрызгивая смех,
а все долги утопим в Волге.
В ночи. Приватно. Без помех.
*
Лунная псоната.
Из перламутра и агата,
из задымленного стекла…
Аня Горенко.
Приглашал меня Ману
на другую сторону;
говорил о днях позора,
о бессилии зазора
(поминутно мямля “ну”),
где в потёмках два Трезора
подвывают на луну.
А луна скользит по дужке,
ртуть рассыпав по подушке,
с равнодушьем потаскушки
бормоча Трезорам “да”.
Беспризорна и оккамна,
не рожая даже камня,
освещённая как ставня
монолитная манда.
Свет скоромен и заёмен,
беден, бледен, окоёмен,
облизал цилиндры брёвен,
серебря их до корней.
Эту блещущую грыжу,
диска каменную жижу,
я с рожденья ненавижу.
Ссохнись. Съёжься. Почерней…
*
Жил на лучшей из планид
доминирующий вид.
Жил, а прочим не давал.
Гог его замордовал.
*
Уеду я в Монголию,
подставлю попу голую
несущимся в Сеговию
языческим ветра;м.
В траву обрушась белыми,
округлыми, дебелыми,
в союзе с децибелами
устрою тарарам.
Soundtrack: Koko Taylor, Mother Nature.
Свидетельство о публикации №111070806396