Ну, хорошо - талант талантом...

Ну, хорошо - талант талантом -
талант пьёт глуби корневые
и он уже никто - без Данте,
и он уже никак - без Рильке,
и он уже - осип без Осипа,
замаринован - без Марины,
с Рубцовым он идёт вдоль просеки,
за птичьей песенкой манящей
в ту чащу,
где - четверостишье
с живой, второй уж век картиной,
в которой Пушкин вздохом пишет,
царевну в чувства приводящим*,
талант - Орфей за Эвридикой,
Волошинским идущий гротом,
он дышит
пряною
гвоздикой
во сне, что упомянут
Анной,
ступени хладные минуя,
мчит над Невою
огневою,**
талант - не есть слуга покорный,
он - огнедышащий Везувий,
чей дух вспоён водой живою,
не упомянутого всуе
простора истины Нагорной,
талант дарует и взыскует,
"разбившись мордой о бессмертье..."***
он - ветер,
что уносит сорный
трёп -
оставляя горний
трепет,
он лебедь,
что поёт
сквозь гибель,
"из опыта он лепет
лепит...",****
из лепета - великолепье
живых небес,
что мукой видел,
сквозь жизнь
карающих
отчизн -
бросающих
тайгой и степью
в прекрасный смешанностью
лес,
зовущий пчёлами с Тайгета
в страну надноренских*****
чудес,
в страну небесной ностальгии
по морю
горя
из Шекспира,
которое сквозь слёзы Лира
и помешательство
Нерваля,
даруя сердцу духа дали -
Любовью упраздняет Крест...
Поэта без Судьбы,
видали?!
"Шумят враждебные витии..." -
о Слово разбивая лбы,
лихии
поприща России,
как вервие
на певчей вые
поэта русского, увы,
в строке огни сторожевые -
не видят сытые,
слепые,
глухие,
бытом развитые
и им убитые умы -
талант -
сначала замолчат
или убьют,
или сопьют,
или сошлют,
потом кричат
о журавлях над рощею, отговорившей поэта песней золотой,
талант талантом - не простой,
путь у стихов, что корневеют
Бояна вещего напевом,
в трёх вариантах "Лорелеей"
и белым парусом над мглой
всепоглащающей
той бездны,
что в оде грифельной
Рекой
Времён -
Державиным зовётся
и всё связуется Судьбой,
то казематной,
то больничной,
среди дворцов роскошных - птичьей -
с величием
небоязычья,
что - неприлично,
коль - живой,
толпою глупой не распятый,
поэт живёт,
в простом - простой,
терпеньем
платит за постой
и узы мира - вдохновеньем
рвёт
вкривь, и вкось -
уж, как прийдётся,
а мир шипит:
"Так не поётся!
А мир твердит:
"Как Пушкин
пой -
к нему, привыкли мои ушки!"
Но сдвинута земная ось,
лишь слово новое поправит,
то, что в прошедшем не сбылось...
Поэт - с Гомером миром правит,
в нём Хлебников - жилец, не гость,
стих Церберу бросает кость,
изведанной Судьбой
потравы,
плюёт на славу
от оравы,
что жирно жрёт
и сладко пьёт,
он в царство кап с Акутагавой,
через снотворное идёт
и пробуждается зарницей
всепоэтических щедрот -
зело,
разыгрывая в лицах
небесный свет,
земли тепло,
на то он братцы,
и поэт,
чтобы хранить средь святотатства
великой милости завет,
страданьем явленное братство,
которому указа нет,
над болью, что бельмом в юдоли -
Каифой,
Иродом
смеяться,
он состраданьем
кроет лихо,
не выродок,
но нерв народа -
живой,
болящий,
настоящий,
под "высшей мерой" -
жив свободой
нетленной Веры
сферы Вышней
и "дольней лозы прозябанье..."
и петела
укор над пеплом
кострища рабства -
углем слышит
пылающего болью
сердца,
в пустыне мрачной
заточенья -
в базарной,
камерной,
барачной,
больничной,
в той,
где умирать прилично,
не споря с вечной -
античеловечной
немотой
публичной...
Крепким камнем
под пятой,
поэт в себе вынашивает пламень
и жжёт не мёртвые сердца
стихотвореньем,
что рубит грудь его
мечом
посланника Творца,
чтоб голубь голоса
взлетал над срубом
жизни грубой,
над колодцем с влагою Кедрона,
над кронами
начала без конца -
молитвою бессонной,
накануне
поцелуя
иуды
повсеместного,
вневременного -
предательства святого: "Аллилуйя!",
обращённого не к знанию,
но к чуду
воскрешения из мёртвых,
силой степени отчаянья последней -
веры в человечность мирозданья -
так весною воскресают скверы
на реальной грани
замерзанья,
отойдите от поэта, маловеры -
вас не знает
Лазарь вдохновенья,
у таланта без Синая -
участь злая,
а Синай он открывает
в дуновеньи
ветерка из кровного
ущелья
поэтического дерзновенья,
так все лучшие поэты пели -
сквозь безвестье,
на немом прицеле
памяти,
забывшей о былом,
не сдавшемся успокоенью
Леты,
как на этом,
так потом
на том,
Богом данным для горенья
не в геенне -
в Его Свете -
свете...
Так элегиями скорбной памяти горел -
в стынь сарматскую заброшенный Овидий,
так сквозь прутья клетки барсовой -
огнём грядущего бессмертия Ли Бо смотрел,
так таская камни в лагере "Вторая речка"
Мандельштам свой первый "Камень" пел,
усевшись на последний,
так горят средь беспредела нервы,
так Колчак над прорубью летел,
вопреки
заиндевелой
плоти -
голосом
чудесного романса
о звезде заветной
над могилой...
Колосом встаёт
зерно,
то
в котором плотью вы умрёте,
отданной за брата своего -
вот огранка
певчего таланта,
образца Демидова вагранка,
над чушкой чугунной
багровея,
не мешала мне упрямо
верить
через робу
чёрную мою,
в то, что Божий дар - не взять утробой
равнодушия казённого и злобой -
над листком моим склонялся Лорка -
не расстрелянный в тридцать шестом,
а ушедший в память о святом -
не загашенном тюремной хлоркой
и окно через тарантулов "колючки" ржавой,
на краю восточно-казахстанского села -
лучиками пело Богу славу,
и кругами ада зоновского -
к Алатау
и к Синаю,
и к Пэнлаю,
и к Парнасу
духа вездесущего,
любовь поющего -
Муза над запретками
кровавого,
уже почившего
Советского Союза,
не сдающегося немоте -
меня вела...
Божий дар -
мужает на кресте,
говорю ему за то:
"Села!"
Рот мне не заткнёт уже никто,
ибо у меня - Судьба была,
прорастающая через прах
памятью несправедливых
плах
и изгнаний -
в сон мой самый ранний,
в колокольный звон -
над Волгой
долгий,
в иней, Анненским воспетый нежно -
в хризантему слова "невозможно",
в Ходасевича мешок дорожный -
восемь томиков с Россиею вместивший,
становился я  -
на крепком камне
домом -
окнами
всю вечность
осветившим,
с верою в воздушно-каменный театр -
в человечность временем растущий,
стал я песней смерти не имущей,
что ещё сказать вам про талант?! -
он огонь,
нам данный
Прометеем,
что за это -
люто
был распят
на скале Кавказской,
над которой -
птицы с клювами
кровавыми летят -
до сих пор,
не знающие жизни
скажут: "Сказки!" -
в равнодушной,
как и встарь
к Иеремиевым
прозрениям отчизне,
где в ком больше жира,
тот и царь,
но поэт поёт рождение
на тризне,
ибо далеко ушёл от мира
кривизны,
что трещиной
в желудочной дороговизне -
открывает музыку
бессмертного эфира
с Божьей милостью -
вратами узкими
бежать от дьявольского пира
учредителей его
с мозгами тусклыми,
не вмещающими
горних высей
торжество,
оборву сей стих
на этой мысли,
недоступной пониманию
шутов,
шутих,
требующих от поэта -
развлекающих их
слов...



________________________________
*
И о гроб невесты милой
Он ударился всей силой.
Гроб разбился. Дева вдруг
Ожила. Глядит вокруг
Изумленными глазами,
И, качаясь над цепями,
Привздохнув, произнесла:
"Как же долго я спала!"
И встает она из гроба...
Ах!.. и зарыдали оба.

**
О как пряно дыханье гвоздики,
Мне когда-то приснившейся там...

("Я над ними склонюсь, как над чашей...", Ахматова - Мандельштаму)

***
А где-то с криком непогашенным,
под хохот и аплодисменты,
в пролёт судьбы уходит Гаршин,
разбившись мордой о бессмертье...

(Губанов, "Полина")

****

Он опыт из лепета лепит
и лепет из опыта пьёт...

("Скажи мне чертёжник пустыни..." Осип Мандельштам)

*****
Норенское - место ссылки Иосифа Бродского.