Владимир Высоцкий без грима и ретуши
Имя Владимира Высоцкого давно уже стало знаковым в русской поэзии. В ней он не подражатель, а вполне самостоятельный поэт, его поэтика своеобразна и во многом ничуть не похожа ни на чью другую. Зарубежные студенты-филологи давно уже изучают по языку песен Высоцкого лексику советского обывателя, диалект улиц и подворотен. Высоцкий ярко отобразил во многих своих песня, особенно песнях-диалогах (например “Диалог в цирке”, “Два письма” и т.д.), разговорную речь тех, кого Маяковский назвал бы совмещанами. Высоцкий сумел передать языком высокой поэзии то, что в филологической терминологии называется низким штилем. У Александра Галича, например, это скорее псевдодиалект, всё же более подходящий этакому интеллигенту, который хочет быть своим для завсегдатаев привокзального буфета. Не говоря уж об академичных Евгении Евтушенко и Андрее Вознесенском. Высоцкий же в своих песнях говорит живым языком улицы, простонародья, как равный с равным. Отсюда и популярность Высоцкого не сравнимая с популярностью того же Галича.
Однако не нужно думать, что поэтический мир Высоцкого не вобрал в себя лучшие традиции всей русской литературной школы. Безусловно, вобрал. И поэтому сказанное поэтом однажды становится знаком, имеет право на утверждение.
Взять, к примеру, знаменитую “Песню беспокойства” (ещё она называется “Парус”). С одной стороны, романтик Высоцкий, влюблённый в море, вполне логично использует образ паруса для передачи своего внутреннего состояния. С другой же, - образ паруса (символ воли, свободы, движения вперёд) имеет свою давнюю традицию в отечественной поэзии.
Самым известным стихотворением, в котором парус,- определяющий или “корабельный”, образ, конечно, произведение Михаила Лермонтова 1832 года (‘Белеет парус одинокий”…). Там парус ещё только ищет предназначенное ему судьбой “в стране далёкой”, “в тумане моря голубом”. Но не просто ищет, а “мятежный, просит бури”. У Лермонтова парус – бросает вызов грозной стихии, потому, что он сам стихия, весь порыв, мятежник. Однако, ещё раньше, в 1829 году, поэт Николай Языков в известном стихотворении “Пловец” (“Нелюдимо наше море…”) и Александр Пушкин в 1823 и в 1827 годах используют образ паруса, который у них в большей степени только фон. Главные у обоих поэтов XIX века те, кто правит парусами. Михаил Лермонтов же, как через 135 лет после него и Владимир Высоцкий, сделал доминантой уже сам парус. Чтобы не происходило вокруг лирического героя песни Высоцкого, рушатся ли континенты, гибнет ли дельфин с распоротым брюхом, главное - парус, который порван, а значит не возможно движение вперёд, не возможен путь к свободе, к стихии.
За десятилетия, разделяющие Лермонтова и Высоцкого, парус неоднократно, причём в разных интонациях возникал у многих русских поэтов. Это и Александр Блок (1904 г.), и Николай Гумилёв (1910 г.), и Михаил Кузмин (1911 г.), и Осип Мандельштам (1915 г.). Но ключевым образ паруса вновь становится только лишь в 1920 году у Сергея Есенина, причём, став вторым “я” самого поэта.
Я хочу быть жёлтым парусом
В ту страну, куда мы плывём.
И в немалой степени Есенину это удалось: его муза вдохновляла и вела за собой целую обойму молодых поэтов (Павел Васильев, Борис Корнилов, Иван Приблудный и других). Затем после большого перерыва, вызванного годами тоталитаризма (какая уж тут воля), парус вновь был поднят на корабле русской поэзии. На сей раз на бригантине Павла Когана. Но тут поэт (шёл 1937 год) свои истинные помыслы о свободе скрывает за туманом флибустьерских мифов.
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса…
Вьётся по ветру ”Весёлый Роджер”,
Люди Флинта песенку поют.
“Джентльмены удачи”, морские разбойники, вот кто расправил свои паруса и “по крови густой” (это уж точно) рванул “навстречу передрягам” (как скажет намного позже Владимир Высоцкий).
И только в середине 60-х годов поэт Леонид Губанов выкрикнул и, как оказалось, на излёте: “Лицо Есенина – мой парус”. Это была не стивенсоновщина, а вновь – заявление, константа самоутверждения, но время парусов, время романтиков и отчаянных капитанов кончалось.
В 1967 году Владимир Высоцкий в буквальном смысле проорал: “Но парус, порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь…” Осознавая того или нет, но “Гамлет таганский” поставил жирную точку в парусной тематике русской поэзии. В определённом смысле, тот самый лермонтовский парус был разорван. И хотя сам Высоцкий ещё не раз возвращался к этому образу (“мы научились штопать паруса”, “говорят будто парусу реквием спет”), всё это были уже попытки реанимировать то, что он сам же и сделал – порвал парус. Спел ему реквием. А в одной из поздних песен Высоцкий от имени корабля грустно вздохнул:
Мои мачты – как дряблые руки,
Паруса, словно груди старухи.
И у него же: “Лошадей 20 тысяч в машины зажаты”. Парус сменили котлы, как некогда есенинского жеребёнка – паровоз.
Ради справедливости следует сказать, что после Высоцкого в 1981 году самарский поэт Борис Сиротин обращался к образу паруса, но это уже скорее тоска по ушедшему.
Кто там под тугими парусами –
Горе нам везут иль сладкий мёд?
Ответа не последовало, паруса проплыли мимо, как миражи.
И у него же в том же году:
Никто не верит – что вы! –
В такие чудеса,
Но все ему готовы
Подставить паруса.
“СОСЕД ЕЁ ШПАРИТ ЕСЕНИНА”…
В 2001 году в Самаре выходил сборник статей научно - практической конференции посвящённой творчеству Владимира Высоцкого, где была опубликована моя работа “Влияние поэзии Есенина на творчество Высоцкого”. Напомню, что в ней я сделал текстологический анализ схожести образов в поэзии двух гениев: волков, коней, сноведений (“В сон мне жёлтые огни “у Высоцкого и “Вижу сон. Дорога чёрная” у Есенина). Здесь мне хотелось бы сказать, что и у Высоцкого и у Есенина есть ещё одно далеко не случайное родство. Это тема Чёрного человека.
У Есенина мы читаем:
Чёрный человек
На кровать ко мне садится,
Чёрный человек
Спать не даёт мне всю ночь.
У Высоцкого:
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых – внезапно, без причины.
Чёрный человек у обоих поэтов является для того, чтобы рассказывать гнусности, не давая покоя, терзая душу.
У Высоцкого:
Вокруг кликуши голосили:
В Париж катает, словно мы в Тюмень.
…судачили про дачу и зарплату…
У Есенина:
Чёрный человек водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя
Как над усопшем монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги.
Но ежели у Есенина Чёрный человек традиционно восходит к раздвоению личности (образ аггелический), то у Высоцкого в стихотворении “Мой чёрный человек” прослеживается пушкинская тема: поэт и толпа. В то же время мы понимаем, что его Чёрный человек бывший то домоуправом, то офицером, это лирический герой его песен, то есть в некоторой степени он сам, надевающий различные маски. Затем, у Есенина и Высоцкого есть и ещё одно общее, что сближает их. Это побудительные аспекты к стихам с ярко выраженными социальными мотивами, которое привнесло в их поэзию тоталитарное государство, подавляющее личность. Отличие лишь в том, что Есенин был непосредственным участником тех трагических событий, которые повлияли на дальнейших ход истории ставших катастрофой для России.
Высоцкий же напротив, уже родился в новом, железном государстве и формировался как поэт и личность уже в нём. Поэтому для него понятия родина и СССР были одним и тем же. Для Есенина Русь и РСФСР – антогонизмы.
И всё же оба поэта стояли на иных нравственных позициях, нежели официальная государственная машина. И оба были чуждыми ей. Есенина называли попутчиком, а Высоцкий вообще был едва ли не контра.
А люди всё роптали и роптали,
А люди справедливости хотят.
Как же так, мы в очереди первыми стояли,
А те, кто сзади нас уже едят.
Так пел в одной из своих ранних песен Высоцкий, сам же находя ответ, почему задние едят: “так это ж делегаты, а вы, прошу прощенья кто такие?”
За четыре десятилетия до него Есенин выкрикнул:
Ну что же, ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики, те же воры,
И законом революции всех взяли в плен.
И он же прохрипел(почти как хрипел Высоцкий):
От того-то вросла тужиль
В переборы тальянки звонкой,
И соломой пропахший мужик
Захлебнулся лихой самогонкой.
Собственно говоря, и погибли-то два русских поэта одинаково.
Первопричина их смерти кроется в окружавшей их удушливой социальной атмосфере давления, запретов и непонимания. Уместно вспомнить, что при жизни Высоцкого было напечатано едва ли не одно стихотворение “Чёрное золото” в журнале “Дружбе народов”, а Есенин в конце 1925 года так и не сумел “пробить” в редакциях толстых журналов … “Чёрного человека”.
Настолько чужды были мотивы так называемой “есенинщины”, “упадочничества” и раздвоения личности тогдашним постановлениям наркомпроса о задачах советской литературы. Кому то может показаться через чур смелым утверждение, что не будь тех социальных потрясений (октябрь, сталинщина, ГУЛАГ, застой) Высоцкого как поэта могло бы не быть вовсе. Или он был бы совершенно иным. Как без них не было бы и есенинского “Пугачёва” и цикла “Москва кабацкая” Есенина.
Кроме всего сказанного, Есенина и Высоцкого роднит их отношение к Богу и религии вообще. По - моему, этот вопрос мало или вовсе не затрагивался исследователями. А здесь есть о чём сказать. В двух словах, того и другого поэта роднят дуалистические взгляды на религию (от лат. dualis — двойственный). И Есенин и Высоцкий не одинаково относились к Богу в разные периоды их творчества. Оба они признавали и отрицали высшее начало мироздания. Оба же богохульствовали в своих произведениях. И оба же тайно, в глубине сознания верили в Него.
Так Есенин, писавший на религиозные мотивы в раннем своём творчестве (он и вырос на песнях калик перехожих и чтении Библии его бабкой), в годы революции громогласно заявил:
Богу я выщиплю бороду
Оскалом моих зубов.
И он же:
Тело, Христово тело
Выплёвываю изо рта,
имея ввиду хлебную просфору символизирующую тело Спасителя.
У Высоцкого читаем примерно тоже самое, но более грубо и богохульнее в песне “Охота на кабанов”:
С неба мразь, будто Бог без штанов.
Как говорится, смачнее не скажешь.
Справедливости ради надо отметить, что и солнце русской поэзии Пушкин не прошёл мимо. Вспомним его “Гаврииллиаду”. Иронию, ёрничество у Высоцкого находим и в известной “Песне о Святом духе (рассказ плотника Иосифа)”, которая сюжетно перекликается как раз с пушкинской поэмой о Марии и Святом духе. Даже героиня песни у Высоцкого носит имя Машка(Мария):
Я, конечно, вопрошаю: кто такой?
А она мне отвечает: Дух святой.
Но это в поэзии, а в обычной жизни тот же Есенин имел при себе Библию. Мне посчастливилось держать в руках Священное писание, принадлежавшее лично Есенину, испещрённое пометками, сделанными рукой владельца. Особенно его интересовали философские мысли Екклизиаста. Данными о том, читал ли Библию Высоцкий я не располагаю.
Теоретически можно допустить, что мог читать. Хотя бы у Марины Влади, чья принадлежность к компартии Франции была вызвана бытовой необходимостью. А вот Библию в своей домашней библиотеке она могла иметь вполне.Есенин в 1923 году уже признаётся совсем иным тоном:
Стыдно мне, что я в Бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Высоцкий также, как и Есенин, изменяет тональность по отношению к Богу. В песне из кинофильма”Бегство мистера Мак –Кинли” он поёт:
Один из нас уехал в рай,
Он встретит Бога там - ведь есть, НАВЕРНО, Бог.
Ты передай ему привет…
И хотя поэт пока ещё сомневается (наверно), тем не менее, его колебание идёт в положительную сторону: есть . А в песне “Кони привередливые” Высоцкий без всяких сомнений, без тени иронии говорит о предначертанном каждому из нас:
Мы успели, в гости к Богу не бывает опозданий.
Здесь Высоцкий твёрдо понимает, что закона природы не изменить. Всех нас призовёт Он.
Правда в одной из своих ранних песен Высоцкий уже говорил о небесном с прочной уверенностью в существование загробной жизни, а значит с верой в то, что Бог есть:
Мы Бога попросим: "Впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк".
И я попрошу Бога, духа и сына,
Чтоб выполнил волю мою,
…………………………………….
……………………………………
Мы крылья и стрелы попросим у Бога,
Ведь нужен им ангел-ас…
Есенин в конце жизни тоже вновь возвращается к утраченной было им вере:
Ты прости, что я в Бога не верую,
Я молюсь ему по ночам.
Вот оно двойственно мировоззрение поэта на высшие небесные силы. Пусть тайно, но он молится и просит о чём-то Высшего судию. Ночью, дабы никто не видел. Только он и Бог. В самых глубинах души человека Бог остаётся.
Скорее всего, и Высоцкий верил. Не даром в своём предсмертном стихотворении он уверенно говорит:
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним.
БЕЗ ГРИМА И РЕТУШИ...
На сцене и в кино Высоцкий брал своим эмоциональным напором, самоотдачей и, конечно, тем, что был известен своими песнями. На него шли как на популярного автора-исполнителя своих песен, которыми уже к 1966-67 годам он покорил сердца советских граждан. Но не как на поэта. Чисто поэтические вечера собирал Евгений Евтушенко. Хотя однажды в Париже они оказались вместе на одном поэтическом выступлении. Но это “за кордоном”.
Высоцкий не кончал Литературного института. И, скорее всего, не помышлял об этом. Тем не менее, к 1971-72 годам он уже мечтал, “чтобы не бардом, чтобы поэтом называли”. Однако сам Высоцкий с самого начала своего творческого пути, скорее всего, никак не думал о литературной карьере, конкретно, поэтической. Поэтом он ощутил себя, став невероятно популярным в народе, поняв, что ЭТО его стезя. Никто не возьмётся спорить с тем, что Высоцкий был наделён природным даром, о чём красноречиво свидетельствует его поэтическое творчество. Однако, ещё раз напомним, что “Гамлет таганский” к высокой литературе сам лично не стремился. И вот доказательство этому, - теперь, когда Высоцкий уже признанный поэт, - странному, казалось бы, факту. В своих многочисленных интервью, Высоцкий прямо признаётся, что его песенное творчество началось с дружеских компаний. Песни предназначались для близких друзей, среди которых были Шукшин, Тарковский, Артур Макаров и другие. По словам самого Высоцкого, во время таких мальчишников кто-то нажал кнопку магнитофона, записал его песни и запись, сразу привлекшая к себе внимание (что естественно при божьем даре автора), пошла гулять по артистическим и иным компаниям, затем легко вырвалась на московские просторы, в конце концов, взяв в плен весь Советский Союз.
С первой песни Высоцкого “Татуировка” началось поэтическое и исполнительское восхождение того Владимира Высоцкого, которого мы все теперь знаем.
Таким образом, сам Высоцкий в конце 50 – начале 60 - х годов даже не помышлял о широкой аудитории слушателей, не стремился к залам Домов культуры и тем паче к стадионам. Всем известен факт приезда Высоцкого в Куйбышев 29 ноября 1967 года, когда ему пришлось выступать в огромном Дворце спорта. И узнав о месте своего выступления буквально за считанные минуты до начала концерта, Высоцкий “мягко” выговорил свои претензии организаторам. Другими словами, Высоцкий просто стушевался от такого количества зрителей. Это потом, после концертов, он напишет своему другу Игорю Кохановскому о переполнявшей его радости от встречи с куйбышевцами. Дальше - больше. Сценой для Высоцкого стала вся “шестая часть земли с названьем кратким Русь”, как говорил Сергей Есенин.
А тогда, в конце 50-х – начале 60-х годов в голове молодого Высоцкого не было и мысли о карьере барда. Вспомним, что, например, тот же Сергей Есенин, Андрей Вознесенский или Александр Пушкин с первых своих шагов в стихотворчестве (читай, с юности) ставили задачу вхождения в большую русскую литературу и начали с классически литературной книжной поэзии. Есенин поехал со стихами к Александру Блоку, а Вознесенский к Борису Пастернаку. Как сказал бы Гамлет, за ответом: быть или не быть. Высоцкий же начал свою литературно - музыкальную карьеру с дворовых скамеек, где распевались песни с обычным хулиганским и бытовым набором, с тех же студенческих капустников. Как бы вы не искали, вы не найдёте у Высоцкого в начале его пути стихов с претензией на высокую поэзию. Отсюда и его по преимуществу блатная тематика, отсюда и всё его поэтическое творчество с тем же отголоском дворовых песен.
Гитара опять
Не хочет молчать,
Поёт ночами лунными,
Как в юность мою
Своими семью
Серебряными струнами,
признавался Владимир Высоцкий уже на гребне своей славы.
От этого влияния он не смог избавиться до конца своей жизни. Почти во всех его стихах и песнях слышится тот самый гитарный перебор послевоенных московских переулков и гаражей за которыми была выкурена первая папироска, отхлебнут первый глоток портвейна, зацелована первая девчонка, услышана первая песня Второго фронта. В русской поэзии XVIII века это называлось низким штилем
А вот тот же Есенин с первых шагов заговорил чисто классическим языком русской поэзии. Хотя на первых порах ещё находясь под влиянием, например, Афанасия Фета:
Белая берёза
Под моим окном
Принакрылась снегом
Точно серебром.
Между этими строками 19-летнего рязанца и песней 23-летнего москвича о татуировке – глубокая пропасть. В плане выбора темы. Есенин мыслил себя поэтом, Высоцкий ещё нет.
Тот же Есенин учился в спас - клепиковской учительской школе и в московском университете Шанявского, Пушкин – в Царскосельском Лицее, где они постигали премудрость стихосложения в частности и русской литературы в целом. С младых ногтей они ставили перед собой огромные литературные задачи. Высоцкий же стал поэтом по природе, по Божьему велению. От НЕ случайного нажатия кнопки магнитофона…
И сумел привнёсти в литературу России своё, новаторское, смелое и Вечное.
февраль – июнь 2011 г.
(по независящей от автора причине статья не войдёт в сборник памяти Высоцкого ВВ-73, выпускаемый на Украине издательстовм "Наваль").
Свидетельство о публикации №111070306361
Высоцкий ни с кем несравним!!! При всё моём уважении к названным вышк поэтам.
http://www.stihi.ru/2009/01/24/1577
Даниловцева Людмила 03.07.2011 20:04 Заявить о нарушении