Душа на бумаге

ДУША НА БУМАГЕ
Герман Токарев

Перед тем, как рассказать эту историю, хочу акцентировать ваше внимание на одной особенности: я совершенно не умею рисовать. Кто-то скажет, мол, если есть желание, то нужно было, хотя бы, в школу художественную ходить. Ну, вот я такой – желание было, а в художку не пошел. Но научиться пытался, делал какие-то наброски, эскизы. Не дано. Просто не дано. Когда я показывал свои работы, то люди изумленно вглядывались в них и просили больше не переводить бумагу. Я был юн. Обижался и уходил в другую комнату. Один раз я нарисовал, как мне казалось, необыкновенно красивое сердце, пронзённое стрелой Амура. Я подбежал к отцу и показал своё художество. Он взял рисунок, посмотрел, потом повернулся к маме и с иронией произнес: «Вот, если раньше он домики с цветочками рисовал, то сейчас какую-то жопу, в которой заноза застряла!».   

Когда я подрос, то придумал гениальную защиту своего художественного творчества. Теперь, когда мне говорили, что рисую я неважно, я парировал: «Это моё видение, мой экспрессионизм, мой арт-хаус». Не срабатывало. 

Итак, рисовать я не научился. Но я искренно восхищаюсь людьми, которые умеют это делать, и ценю те картины, в которых скрыта тайна. Мне нравится смотреть на работу и задумываться: «Что хотел сказать художник? Что он пытался спрятать за этими образами?» Случается так, что я оказываюсь в каком-то месте, вижу интересную работу и приобретаю её.   

Однако особенность, на которую я хотел обратить ваше внимание, состоит вовсе не в том, что я не умею рисовать. Нечто в другом. И эта особенность, подчас, многих удивляет и настораживает. Дело в том, что когда ко мне обращается художник (знакомый или незнакомый - неважно) с целью написать мой портрет, я всегда отвечаю: «Портрет? Это слишком просто. То, что вы нарисуете – будет всего лишь телесная оболочка. Но не моё истинное Я. Телесную оболочку я могу и на фотографии запечатлеть. Напишите лучше мою душу. Какой вы её видите. Можете использовать любой стиль, любые средства, любые цвета. Но мне важно увидеть то, что увидели вы. Вот это, действительно, ценно и в то же время бесценно».   

  ***
Старик был стар. Стар не по годам. Его лицо было испещрено морщинами, как пустыня изрезана высохшими руслами рек. Волосы были даже не серебристо-седые, а белые. Белые, как лист бумаги, который он держал в руках. А руки… Высохшие. Пигментированная кожа обтягивала толстые лиловые вены, идущих вдоль костей. Грубая щетина на впалых щеках, поизносившаяся одежда на теле - придавали старику неряшливый вид, вызывающий отвращение и желание обойти его, дабы не подцепить какую-нибудь заразу.   

Было лето 2010 года. Стояла невообразимая жара. Плавился асфальт, горели леса, люди падали без сознания. Казалось, что небеса решили преподнести человечеству урок за бесконечные злодеяния, которые оно даёт себе право позволить. Пытаясь укрыться от зноя и своих печальных мыслей, отягощавших меня в тот августовский день, я пришёл в парк.   

Старик сидел один на длинной лавке, неподалеку от аллеи художников. Не заметить его было невозможно. Внешний вид моментально привлекал всеобщее внимание. Люди, посмеиваясь, обходили его стороной. А старик сидел и ни на кого не обращал внимание. Сидел и водил карандашом по белому листу бумаги. Желая разрешить своё любопытство, я приблизился к лавке и сел с противоположного края. Старик даже не повернулся в мою сторону. Он был занят. Я мельком бросил взгляд на его работу и увидел, что это был чей-то портрет. Какой-то женщины в годах. В этот момент старик обратился ко мне:   
 - Вы хотите заказать чей-то портрет? – голос у него был такой хриплый. Необходимо было прислушиваться. 
 - Нет. Спасибо большое! Мне пока некого баловать такими подарками – ответил я и поймал себя на мысли, что улыбнулся, несмотря на скверное настроение. 
 - Все так говорят – вздохнул старик.
 Меня удивило, что всё это время он ни разу не посмотрел в мою сторону. Он продолжал неотрывно водить карандашом по листу бумаги, добавляя новые линии и штрихи к портрету. Я смотрел на его профиль, пытаясь увидеть глаза старика. Но они будто утонули в глубоких впадинах глазниц. 
 - Тогда, может, вы желаете заказать свой портрет? – вновь предложил старик. 
 - Нет. Тем более вы уже и так заняты работой. Красивый… - я хотел произнести слово «рисунок», но подумал, что такое определение обидит не то, что старика, любого художника. Поэтому, я добавил - …портрет!   
 - Лестная оценка – кажется, старик улыбнулся – И невысокая. Всё равно, спасибо. Теперь я знаю, что мне нужно ещё очень много работать. 
  - Я не хотел вас обидеть – извинился я.
 - Ну, так как насчёт портрета? – вновь спросил старик, видимо, пытаясь уйти от темы – Мне кажется, что у вас очень выразительные черты лица.   
 - Вы даже не поворачивали головы – усмехнулся я.
  - Я чувствую. Я хоть и стар, но ещё не настолько, чтобы не почувствовать человека, сидящего рядом со мной – ответил старик. 
 - Одно дело чувствовать человека, а другое - оценивать его черты лица, не видя толком! - и тут я понял, что хотел сказать старик своей последней фразой. Скорее всего, он намекал на то, что каждый человек по-своему красив.
  Я промолчал.
  Минуту – другую никто из нас не проронил ни слова, а потом я спросил:   
  - А вы смогли бы написать мою душу? Какой вы её видите. Ведь портрет может написать каждый, а вот душу… Мне всегда интересно было именно это. 

 Старик оторвал взгляд от своей работы и повернулся ко мне. Тогда я увидел его глаза. Они были небесно-голубого цвета. Словно через них, как через маленькие оконца старой, полуразвалившейся тюрьмы, на меня смотрела нестареющая, вечно-молодая душа старика. Она будто прильнула к тонкой оболочке, которую окулисты называют конъюнктива, и пыталась вырваться наружу. Хотя бы на одну минуту. 
 - Сколько вам лет? – дрогнувшим голосом спросил я, совершенно забыв о своей просьбе. 
 - Я достаточно прожил.
 - И всё же.
 - А сколько бы вы дали, глядя на меня? Только не лукавьте.
 - Лет 90…где-то. Если честно.
 - На самом деле мне 75.
 Старик был стар. Стар не по годам.
 - Душу писать будем? – спросил старик и подложил незаконченный портрет под кипу чистых листов в руке. 
 - Будем – решительно ответил я – Сколько это займёт по времени? 
 - Я бы мог сказать, что вечность, но вы молоды. А у молодых всегда нет времени думать о вечном. Вы все куда-то спешите. Поэтому, я напишу только фрагмент вашей души.   
 - Хорошо - я был очень воодушевлен этим разговором. Хотя, мне казалось что, старик немного подыгрывает мне – Как нужно сесть? В профиль или к вам лицом?   
 - А какая разница?! Как ни садись, душа останется душой. Чистой и красивой. 
 Тогда я сел так, как садился практически всегда. У меня есть любимая манера – седлать стулья. Т.е. садиться к спинке лицом. А так как мы были в парке, то я просто перекинул левую ногу через лавку. Старик повернулся ко мне вполоборота. Так я не мог  видеть - что он выводит на листе бумаги. Карандаш покоился в его руке. Глаза старика пристально смотрели на мой лоб.   
 - О чём вы думаете? – спросил я.
 - Я думаю о том, – задумчиво произнес старик – с чего мне начать. 
  - Начинать всегда трудно.
 - Это когда не знаешь, что делать. А я знаю.
 - Но как вы можете знать, если вы совсем меня не знаете? – удивился я, стараясь делать минимум движений, словно, позировал старику. 
 - Души у всех чистые, как этот лист бумаги. Даже у отпетых мерзавцев души белые. Но есть какая-то особенность, которая, как мне кажется, отличает одну душу от другой.   
 - Потому что души разные?
 - Да. Потому что они разные – подтвердил старик.
 - Я всегда задумывался над тем, какая она – моя душа. Она не знает, что такое предательство, потому что я оберегаю её от этого. Она не знает, что такое ложь, потому что я не даю ей познать это. Она не знает, что такое одиночество, потому что я не позволяю ей быть одинокой. Не позволяю, потому что через всё это прохожу сам. Знаете, это как хранить девственную чистоту своей души для такой же чистой, которая идет к ней навстречу. И когда эти две чистые души встретятся, я обрету самое большое счастье в жизни. Именно это счастье позволит мне забыть обо всём, через что я когда-то прошел. Моя душа – это, скорее всего, моё прощение обид во имя любви. 
  - Умные мысли – сказал старик.
 - Что-то я разоткровенничался… - смутился я.
 - Почему же? Вот вы и помогли мне. Портрет вашей души готов.
 - Уже? – удивился я – Но ведь не прошло и пяти минут!
 - Дело в том, - сказал старик, - когда человек умеет искренно открывать свою душу, она сияет яркими лучами. Этот свет невозможно не увидеть. Даже тот, кто лишен зрения, увидит эту белоснежную вспышку открытой души. 
 Старик протянул мне лист бумаги, и я увидел: он ничего не изобразил на нём. Лишь написал слова, которые я произнёс минуту назад: «Моя душа – это моё прощение обид во имя любви!». 
 - Автограф нужен внизу? Как подобает художникам – старик смотрел в глаза и улыбался. 
 - Такой вы увидели мою душу? – спросил я.
 - Вы сами мне её только что открыли. Я увидел её в сказанных словах. Другой человек увидит её в действиях. А кто-то изобразит вашу душу в красках. В любом случае, каждый увидит и напишет вас таким, каким вы войдёте в его жизнь. 

Старик был мудр. Мудр по годам. Его лицо было испещрено морщинами, как пустыня изрезана высохшими руслами рек. Волосы были даже не серебристо-седые, а белые. Белые, как лист бумаги, который он держал в руках. А руки… Высохшие. Пигментированная кожа обтягивала толстые лиловые вены, идущих вдоль костей. Грубая щетина на впалых щеках, поизносившаяся одежда на теле - придавали старику неряшливый вид. Но душа его была неповторимо-прекрасна!   

 - Сколько с меня? – спросил я.
 - Мне ничего не надо. Работали вы. Над собой. Я лишь показал вам вашу работу. 
 - Тогда…можно я оставлю её вам? На память. Частицу своей души. 
 - От вас лишь автограф потребуется – старик вновь улыбнулся.
Я взял карандаш, который он мне протягивал, расписался внизу и поставил дату: лето. 2010 год. 

 В другой раз, когда я приходил в парк, старика не было. Не встретился я с ним и в начале осени, и весной 2011 года. Больше я не видел своего случайного художника. Возможно, пришло время, и его душа смогла вырваться в небо. Душа, которая явилась мне в образе неповторимо-прекрасного создания, ожидающего своего часа за тонкой оболочкой голубых глаз.   

 2011 год.