заявить на себя

Писательский интерес следует за логикой жизни способом, который открылся мне, как естественный, совершенно недавно.

Интересуясь тайной рождения, ребёнок не сочиняет письменные рассказы только по причине своей безграмотности.

Различия же в человеческих судьбах и загадка смерти сопровождаются писательским зудом опять же не в силу овладения одной лишь речью, а исключительно сами по себе.

Отсюда мне пришла в голову следующая околесица:

Рождение человека не представляет из себя тайны, а судьба и смерть случаются необычными и даже загадочными.

Представьте!

Ловить мою тень в сырых, заросших диким клёном, кривых покатых переулках, воровато петляющих по Конотопу между Сенным и колхозным базарами – пустая трата времени.

Во-первых, солнце сюда не заходит, и тела, рискующие укорачивать свои пути в пространстве, не отбрасывают  тени на знаменитые конотопские грязи, наползающие целебной вяжущей чернотой на палисадники у косых дощатых домовладений.

Во-вторых,  даже если предположить, что ловить меня там кому-то придётся, с больной головы на здоровую, спешу предуведомить: эта затея, никому не удалась до моего семнадцатилетия, а теперь и вовсе выглядит бессмысленно – скоро тридцать лет как меня там физически нет.

Отсюда не страшно объявить кое-какие ориентиры.

Если нелёгкая вынесет, на углу улицы Шевченко, угодившей своим названием любой власти, и улицы Коммунистической, без ущерба для идеи общности людей, переименованной в Соборную, можно узнать трёхэтажный двухподъездный особняк (на печном отоплении с удобствами во дворе) в серой треснутой штукатурке, стоящий здесь от николаевских реформ до наших дней.

Такие подробности излишни: иногородние в наших местах не встречаются, а местные всегда называли серый особняк домом Гестапо, сразу вспоминая и место, и время действия.

По одной линии с домом Гестапо, где Гестапо собственно располагалось во время фашисткой оккупации, но по разные стороны от него, вы сегодня найдёте всего две хаты – было больше, но они не сохранились.

Одна из двух – наше родовое поместье, а в другой перед Войной жила украинская семья: три сестры. Их брат был офицером советской армии и служил где-то в гарнизоне. В июне 1941 года он отправил к сёстрам на побывку жену с пятилетней дочерью.

Когда немцы вошли в город, оказалось, что жена и дочь советского офицера-коммуниста обе ещё и еврейки.

Сёстры спрятали невестку с дочерью в погреб, выпуская только по ночам.

Просидев в погребе без малого два года, за месяц до прихода наших молодая женщина днём вышла из погреба и заявила на себя в Гестапо.

Говорят, это был нечастый, но не единственный подобный случай.

Иногда пишут, что ожидание смерти хуже самой смерти. Но понять эти простые слова без вопиющего примера мне не пришлось.

Странный, не идущий из моей головы, оборот речи «заявить на себя» употребляли все, кто рассказывал мне эту историю.

Гестаповцы отпустили женщину домой, а на следующий день пришли за ней и дочерью.

Эту необъяснимую подробность – отпустили домой – также упоминали все очевидцы.

Сёстры просили оставить дочь, но тщетно.

Три дня в Гестапо принимали передачи, а потом сказали: «Уже не надо».

До 45-го года брат-офицер присылал сёстрам продуктовый аттестат.

Эту деталь – продуктовый аттестат также упоминали все рассказчики.

Что за жизнь была у этих рассказчиков!? – то, что нам сегодня кажется важным, им –пусто, а главное для них не имеет для нас никакого значения!

Младшая из сестёр прожила 96 лет, дружила с нашей бабушкой; на первое сентября мы всегда ходили с астрами из её двора.

Мне никто не смог объяснить, почему Гестапо не покарало сестёр – видимо было уже не до того, бои приближались к городу.

А ведь могли покарать и соседей, включая мать родившегося от неизвестного отца в 1943 году в домике напротив Гестапо мальчика по имени Адольф.

Мальчик Адольф, никем не переименованный, кстати, так и прожил напротив дома Гестапо до моих дней, женился, родил сына, Руслана Адольфовича, с которым мы дружили ещё без отчеств в 70-е.

С нами ещё дружила Наташка, внучка полицая из соседнего с домом Адольфа домишки, который вместе с полицаем разбомбило в том же 43-м году советской бомбой, не задевшей больше никого, в частности сестру полицая, тётю Шуру, председателя нашего уличного комитета, бабушку Наташки.

Говорю, запутается иногородний читатель в наших переулках – не стоит и ходить.

А я, таки нет – как дома, всё своё.