Всё течёт чуть разболтанным ходом...

*  *  *
 

Всё течёт чуть разболтанным ходом -
солнце августа входит в июль.
Масло падает вниз бутербродом,
за пилота хватается руль,
и с развинченным компасом птица,
не в себе, - динь-дилинь, - не в уме,
поспешив к декабрю возвратиться,
подпевает кошачьей зиме.

Знать, поддав ещё газу немного
в этом вспять обращённом кино,
сатана бы и вылепил Бога
из доступного ширева... Но
с каждым днём всё спокойней я знаю,-
по безрыбью мазутной реки, -
что гармония, еле живая,
оклемавшись до месяца мая,
всем чертям подравняет виски.




*  *  *
 

Неверный май. Похолодало.
В студёном воздухе - бодрей,
чем нереальный юг сандала,
сиреневый гиперборей.
Таков наш климат ненадёжный -
то перепад, то перекос.
Таков наш норов - бунт подкожный,
непредсказуемый до слёз.
Крепчал сирени свежий голод
в ноздрях в грудине, в голове.
Шёл май-босяк сквозь стылый город
на дальних подступах к Москве.
Там варят, кажется, железо,
чтоб сталью слёзы утереть,

чтоб молчаливый ствол обреза
под рёбра брату упереть...
Быль нашей придури - сурова.
Но есть три света: образа,
сердечное богатство слова
и бедной матери глаза...
Всё прочее - вполне похерю
и не признаю проку в нём.
А с этой троицею верю
в свой, непропащий, окоём,
где пламенем заката выплеск
похож на непродажный Суд...
То был, должно быть, город Липецк,
где в мае липы не цветут.