Терцины. Мать и Сын

МАТЬ  И   СЫН


Сном-чудодеем
В детство обращённый,
Я оказался маленьким опять,
Но с памятью, годами отягчённой.

Так пролетев полвека жизни вспять,
На деревенских очутясь полатях,
Увидел возвратившуюся мать.

Себя крепивший на сосновых гладях,
Спустился к ней я на руках тугих
И сладко замер у неё в объятьях.

Моё стучало сердце на двоих.
Должно, у возвратившихся из мрака
Стук сердца еле слышен. Так он тих!

Мне становилось жутко, И, однако,
Свой взор ко взору мамы обратив,
Вдруг понял, что загробным это — благо.

Прекрасен был лица её отлив,
Так нежно цвёл, что я его потрогал,
Как нечто дивное из многих див.

Сквозь вроде б витражи, от зимних стёкол
Струились блики, матово мягки.
Она меня спросила: “Что, мой сокол?”

И вытерла ладонью со щеки
Слезу восторга и слезу печали
Идущему в безвестные круги.

Мне снова стало жутко, как вначале.
“Хочу спросить...” —
“А ты спроси, сынок...”
Мы, глядя друг на друга, замолчали.

Мой голос еле страх перевозмог.
“Там страшно?” — я спросил и неотважно
В тревожном ожиданье сердцем дрог.

Мать голову откинула вальяжно,
С улыбкою глаза полусмежив,
Качнула головою: “Нет, не страшно!

Там страха нет, рассказ о страхе лжив,
Но есть межа бесстрашия и страха,
Так не ходи по ней, пока ты жив!

Коль я пришла, то, значит, нет и праха,
Хотя и грешной плоти нет уже.
Есть чистота, не знающая краха.

Сон — это место встреч на той меже,
Живых и мёртвых полоса свиданий,
Ну, вроде школы бы живой Душе.

Мне боль была слышна твоих страданий,
А это здесь дано лишь матерям,
Чтоб вас, живых, остерегать заране.

Ты часто безрассуден и упрям,
Всё время лезешь в ножевые драки,
Счёт умножая своим чёрным дням.

Тебе во сне я подавала знаки,
Входила в круг твой из иных кругов,
Ты умерял ли пыл своей отваги?”

“Да, МАМА, да, но изо всех врагов,
По именам неведомым доныне,
Я опасался только дураков!”

“Мой сын,—сказала мать,—в такой гордыне
Ты радости и счастья не найдёшь...—
И тут пахнуло горечью полыни,—

Слух и ко мне дошёл, что много пьёшь!
С отцом жила я, тем же горем маясь,
Неужто по стопам его идёшь?!”

Ответил ей, не мучась и не каясь,
Но с болью за отца с его бедой:
“Нет, МАМА, я не пью, а увлекаюсь...”

Мать ахнула: “Да ты уже седой,
А я учу тому, чему не сбыться...” —
И улыбнулась с прежней добротой.

Над нами тенью пролетела птица,
И тотчас между мамою и мной
Раскалываться стала половица.

Так на море, подмытые волной,
Расходятся надломленные льдины,
Скрываясь за туманной пеленой.

У края материнской половины,
Всё дальше расходившейся с моей,
Я долго видел мамины седины.

Чем хуже становилось мне видней
И маму, и над мамой те полдома,
Тем больше я тянулся сердцем к ней.

Душа моя была к ней так влекома,
Что я чуть не ступил на грань живых
И не сорвался в темноту надлома...

О, Матери!.. В чём тайна силы их
Биомагнитного сопритяженья
С Душой и Сердцем сыновей своих?

В нас, сыновьях, до сладостного пенья
Родимой крови музыка живёт,
Услышанная нами до рожденья.

В нас тот же ритм свои побудки бьёт,
А перед сном, как бы из дали дальней,
Мать ту же колыбельную поёт.

Во сне мы дети, даже идеальней,
Очищенней от скверны бытия.
Сон — это Жизнь Души, она—реальней.

Недаром в сон пришёл я, как дитя,
Недаром Сердце Матери прослушал,
Бесстрашие на страхи обретя.

Дух Данта жил во мне, крепя мне Душу,
И ежели стихами  “Мать и Сын”
В своей Душе дух Данта я разрушил,

То сохранил суровый строй терцин!


ВАСИЛИЙ  ФЁДОРОВ
19-9-78г.