Сanticum eius cumque...

 "… но есть покой и воля".
 Саша Пушкин.

 "… покой нам только снится".
 Саша Блок.

 "Из всех возможных воль
 в живых лишь Павел Воля.
 Но кто костьми, позволь,
 посмел усеять поле?"
 Прохожий идиот,
 возможно, что и Саша.

 "… полюбишь и козла".
 Распространённое среди
 козлов заблуждение.

 I.

 В романе жил бугай. Надменный, словно Цезарь.
 Ты упряжь не ругай, скорее запрягай;
 полозьем снежный наст морозным взвизгом взрезать.
 Эй, малый, отбегай, коней мне не пугай.

 Вот солнце, вот мороз, вот снова день чудесный,
 но милый друг лишь тень, лишь силуэт в окне.
 Сойти б на Charing Cross, холодный взгляд бесчестный
 вперить и растворить в граффити на стене.

 Мне в Лондоне уснуть, в Тегусигальпе ланчем
 отметить свой приезд и сразу же отъезд.
 Где надо бы куснуть, мы по привычке клянчим
 поблагостней судьбы у хладносветных звезд.

 Дожди, ветра, снега – природа равнодушна.
 Наш антропоморфизм, как минимум, не в счет.
 Коро или Дега? А вам самим не скушно
 сводить концами счет, производя учет

 тому, что ни учесть, ни взвесить, ни измерить
 не можно и во что, благодаря судьбу,
 коль вера есть в тебе, лишь слепо можно верить,
 пока, прервав борьбу, не опочишь в гробу.

 Мелодии, холсты и мрамора извивы,
 и рифмы колкий вздох, которым дышит бог…
 Подумаем: “Ван Гог...”, почувствуем – мы живы…
 Вот дрогнул угол рта – как жалок и убог

 сей дивный новый мир – сетями весь окутан,
 змеёй Лаоокон так не был властно сжат,
 и звеньями Самсон так не был тесно спутан…
 “Дохнул на камни зной, и вот они горят...”
 Сойду скорее в ад, его мне сладок хлад.

 Вот сервер. Вот портал. Вот сайт. Вот чат. В Европу
 вот новое окно, что “Windows” прорубил.
 Возьми свой гигабайт, засунь поглубже в жопу.
 Архангел протрубил и я вам нагрубил.

 Я груб, когда я зол. Я зол, когда не слышат
 стихов, кармином мой искровенивших рот.
 Они во мне и вмиг – вовне, и хрипло дышат...
 Она ж роняет: “Бред...” – и это поворот

 в тупик, где приворот, и загово;р, и зелье
 не смыслят ничего, не могут никого
 ко мне приворожить. Когда же вне похмелья
 я, в келье на кол сев, всё ж обрету его –

 покой, что посулил нам сукин сын кукушкин,
 но отнял Блок как клок – последний шерсти клок;
 что смуглою рукой пообещал нам Пушкин,
 бескровною рукой бесстрастно отнял Блок.
 Покой. Какой покой, коль жерлом в душу – пушки?
 Последний довод. Рей, el Rei, пришёл твой срок.
 Чу, топот…, копоть…, ток…, прими меня, поток.

 Я умер. Oh-la-lа! Ни в жизнь бы не поверил.
 Но – справка. Но – печать. Что ж, “Караул!” кричать?
 Я мерою любви всю жизнь свою измерил,
 но срок истёк – пора и в крышку постучать.

 Не будем же серчать, ворчать или кричать.
 Желаю не скучать и скромно отмечать

 уход мой на покой; ведь я его при жизни,
 не в силах обрести, настойчиво искал.
 Свершилось. Он во мне. Благословенье тризне.
 Насмешлив и лукав зубов моих оскал.

 Окочененью – песнь. Эпиталаму – тленью.
 Пускай опал живот и связки червь грызёт,
 сипение осанн последнему мгновенью
 проклохчет мой навек землёй забитый рот.

 Вот гвозди, молоток. Вот креп, дубовый ящик.
 Вот я – утоплен в нем и непривычно тих.
 Когда б я верил в то, что в небесах обрящу
 ту, что одной собой мой наполняла стих.

 Она и в небесах мне то же “нет” проронит –
 что толку умирать, что толку дальше жить?
 Да толку нет ни в чём – ни в Роне, ни в Вероне –
 всех пессимистов рать назойливо жужжит.

 Но я – не пессимист. Я жизнь люблю, как опий,
 и опием свои пропитываю дни.
 Вкушать иль не вкушать? О, сколько было копий
 преломлено и днесь ломаются они.

 Как сух их треск и как невыносимо скучен –
 конечно же, вкушать – вкушая же вкусих
 кристаллов тусклый блеск. С издевкою изучен
 всех резонёров страх, всех трусов и трусих,

 что жизнь влача свою, ни разу не решились
 на дюйм за грань ступить, соблазну уступив.
 Вы не жили вполне, когда вы не грешили.
 Я ставлю лишь на “Rouge” – вот мой императив.
 Запреты сократив, сорви контрацептив.

 Иглу в себя вонзи и вскрикни: “Харе опий!”
 Преодолев цугцванг, мы попадём в цейтнот.
 Но жизнь одна, с неё нам не снимают копий.
 Сиди. Кури свой бханг. Само к тебе придёт

 всё, ведь приходит всё к тому, кто ждать умеет;
 Лишь на порог присядь – проносят труп врага.
 Мне опий – цитадель, коснуться не посмеет
 меня холодных дней колючая пурга.

 II.

 Мир образов моих и странен, и причудлив,
 и жизнь моя как сон – как долго длится он.
 Хоть раз очнуться в ней. Кокетливо припудрив
 наш нос, вдруг осознать, что мы – она и он
 в едином теле – si! – внезапно очутились, –
 желанней тем удел, чем недоступней он.
 Фантазии мои вполне бы воплотились –
 я был в неё влюблен, теперь я в нас влюблен.

 В неё, как в ипостась, настойчиво вживаясь,
 душою слиться с ней – чего еще желать?
 Любовь питает страсть, бесстрастьем изживаясь.
 Их не размежевать, их лишь переживать.

 Как счастлив был бы я и как она б взбесилась,
 внезапно уяснив – меня не удалить;
 как в ярости б она по комнате носилась –
 ни чувства утаить, ни жажду утолить

 отныне без меня она уже не сможет –
 я овладею ей, в её купаясь снах,
 из глубины её; но гложет и тревожит –
 я оккупант, варяг – а я ведь ей не враг.

 Она не зла, о нет, лишь часто раздраженной
 пред нами предстает, предвзятость не даёт,
 потупив взор, ко мне прижаться обнаженной –
 забыл ее живот как был мой нежен рот.

 Итак, я ухожу. В себя. Куда же, впрочем,
 ещё мне уходить. Один в своей душе
 хожу, лежу, тужу, в пробелы между строчек
 ей пальчиком грожу. Невинное туше.

 III.

 Вернись. Вернись. Вернись. Вернись. Вернись. Вернись же.
 Исчерпаны слова. Твержу тебе: “Вернись”.
 Проснись. Проснись. Проснись. Проснись. Проснись. Проснись же.
 Спросонья обернись и к жизни повернись.

 Я – жизнь. Я – кислород, азот и соль – ведь солью
 мы, пищу присолив, приобретаем вкус.
 Нас жизни соль убьет, за страсть заплатим болью.
 За грудь тебя схватив, я чувствую укус.

 Кусай меня, кусай – я вкусен иль не вкусен?
 Грызи меня, любя – вот плоть моя и кровь.
 В сложенье Хокусай был, как Катулл, искусен,
 увы, не для тебя – приподнимаешь бровь?

 Невозмутимость есть остылости синоним,
 как нетерпимость есть насилия чертеж.
 Пред милостью свой нрав коленями преклоним;
 давай друг друга есть и, подавляя дрожь,

 в постель, как и за стол, возьмём ножи и вилки.
 Вот кровь моя – вкуси, не кожу прокуси, –
 аорту вскрой – к чертям бокалы и бутылки.
 Язык – болезнь моя, вот им и закуси.

 Я безъязыким стал, язык не прикусивши,
 а иногда не грех его и прикусить.
 Она же, плоть и кровь сполна мою вкусивши,
 и мёртвого теперь способна искусить.

 Мы делимся лишь тем, что мы в себе имеем.
 Я отсылаю ей лишь слов своих тщету,
 границу проведя меж яблоком и змеем,
 пока оно в его четырехзубом рту.

 Она не внемлет мне, меня не принимает.
 У дьявола в когтях, едва скрывая страх
 пред “завтра”, что “вчера” собою подминает –
 уж лучше бы в моих запуталась сетях.

 Ведь сеть моя не “net”, пока звучит сонет.
 Подобием тенет раскину свой “MeNet”.

 Так сделай мне минет, под благовест венчальный
 минетом в парке мы с тобой обручены.
 “О” губы округлив колечком обручальным –
 мой “пальчик” окольцуй – я мальчик без вины.

 Ну, то есть не совсем, чтоб мальчик я невинный,
 но мы вину сотрём, как в базе данных файл.
 Утрём им всем носы, пройдем обряд старинный,
 и будем жадно жить at very jolly style.

 Я только знака жду, безмолвно, безнадежно,
 отвергнутостью горькою томим.
 Я Вас люблю так искренно, так нежно,
 как Вам не быть любимою другим.

 2001.


 Soundtrack: Tom Waits, Blue Valentines.