Морфо. Фобия

  Ближе к северу страны находится почти забытый, кажущийся заброшенным город: въезд в него с недавних пор запрещён правительством, сам он стал промышленной зоной и, мягко говоря, непригодной для самого своего существования, не то, чтобы даже для жизни в нём; тем не менее, некоторым, пусть и с большим риском, но, всё же, удаётся проникнуть в него, окунуться в ту атмосферу, в которой месяцами живут и работают здешние люди. Извечное правило: запрети что-либо – и интерес к тому возрастёт. Непонятно, чем на самом деле дышат городские обитатели: деревья здесь не растут, а заводы и фабрики, кажется, ни на миг не прекращают работу, выбрасывая отходы производства прямо в воздушное пространство; помимо того, складывается впечатление, словно это место – обитель вечной зимы: даже летом на холмах и равнинах продолжает лежать снег, дороги покрыты льдом, первые этажи непригодны для жилья и используются для хранения инструментов и бытовых вещей. Казалось бы, чем подобное место может привлечь кого-либо, кроме любителей старинных отголосков памяти, отпечатавшихся в чём-либо вроде его вековечных, покрытых пылью, строений; однако, первое впечатление не всегда правдиво. Ещё одно жизненное правило, которое этот город подтверждает своим существованием: прежде кажущаяся невзрачной и неприметной искренняя красота, окружённая грязью и серостью, становится одной из прекраснейших и нежнейших вещей. Но кто знает, на самом деле, что в нём привлекает больше – то, что подчиняется первому правилу, или второму?.. Это я и хотел выяснить, направляясь туда.
  Узнав от близких друзей, интересующихся подобными вещами, маршрут, при соблюдении которого шансы местной охраны, или кого там ещё, ей подобных, заметить меня были бы сведены к минимуму, я собрал немного вещей и отправился в путь, сперва на поезде, потом, следуя карте, пешком, через лесную глушь. Поначалу я долго не решался на это путешествие, и не только из-за чрезмерного, как казалось, риска и возможности, что все надежды рухнут: что-то ещё, так и не обретшее объяснение, сдерживало меня, и теперь, когда я шёл уже несколько часов, не видя пока ещё ничего, кроме деревьев, разнообразной мелкой растительности да камней, мои опасения возвращались и усиливались; однако, едва вдали свет показался ярче, нежели он был таковым здесь, среди тёмных крон с потрескавшейся светлой корой, внутреннее напряжение моё ослабло.
Бесконечно восхищаясь про себя выдержкой людей, которые приезжают в этот город, отдают ему все свои силы, тяжким трудом зарабатывая себе на жизнь и надежду на будущее (которое, быть может, одновременно с тем и разрушают, позволяя своему серому бездушному владыке, застывшему во времени, уничтожать в себе самое светлое и доброе), я быть может, увлечённый мыслями, совсем сбился бы с пути, если бы не удосужился заметить, что стою на распутье и без согласования с картой не вспомню, как идти далее; но едва я расстегнул плащ, дабы достать её, как услышал сзади добрый тихий женский голос:
- Бытует мнение, что верные, правильные люди ходят лишь направо... Осмелюсь огорчить: нам необходимо налево.
Признаться, сперва я испугался: вероятность того, что меня могли заметить, всё же, была, и ничем хорошим мне бы это не светило; однако, в следующий момент решив, что с женщиной, тем не менее, можно договориться, и стараясь утешить себя мыслью о том, что  проявлю хоть какие-то дипломатические способности, или же просто пойду на хитрость и лесть, пусть это и не совсем честно, я вернул себе уверенность. Воин ли, мать ли, творец ли – женщина всё равно не перестаёт быть женщиной. Но не успел я собраться с мыслями и сказать в ответ что-то остроумное, как голос за спиной вновь зазвучал:
- Не переживайте. Я такой же путник, как и Вы, и цель моя идентична Вашей. Вы ведь сперва добрались до ближайшего города на поезде, верно?.. Затем Вы вышли, и я, выйдя с соседнего вагона, последовала за Вами. К моему удивлению, Вы шли в нужном мне направлении, и, признаться, я по-своему даже Вас использовала, ибо не помнила точно первую половину пути. Теперь же, как оказалось, Вы не совсем уверены во второй, так? Мы можем пойти вместе. Я знаю путь, и Вам не придётся постоянно сверяться с картой.
В словах звучала доброта и благонамеренность, и хоть меня всё ещё не покидала навязчивая идея о том, что всё это – лишь стратегическая хитрость, я повернулся к той, что говорила со мной, и, всё ещё неуверенно, но кивнул в знак согласия. Передо мной была на удивление легко одетая девушка лет двадцати пяти. Длинные, кажущиеся серебряными от снега, волосы, такие же ресницы и брови, бледная кожа - и лишь глаза, тёмные, как ночь, казались от всей этой белизны совсем чёрными; одетая в чёрное длинное шерстяное платье и  высокую обувь до колен, с небольшим рюкзаком за спиной, она на удивление не мёрзла, и я не понимал, почему. «Многолетняя закалка»,- улыбнулась девушка, заметив мой недоуменный взгляд, и пусть её ответ звучал как отговорка, я готов был сейчас поверить и в него, лишь бы ей действительно ничего не грозило. Покуда мы шли, я старался узнать о своей спутнице побольше, но всё было тщетно: на многие вопросы она отвечала лишь улыбкой, или туманными словами, либо же говорила, что это пока не важно; вскоре она и вовсе замолчала, и мои попытки сделать наше совместное теперь уже путешествие более оживлённым оказались бы и вовсе напрасными, если бы моя спутница вдруг не спросила:
- А какова же цель Вашего визита в Марв?
- Так это и есть название города?.. - удивлённо переспросил я. Девушка улыбнулась:
- Нет... вовсе нет. Я несколько сокращаю произношение этого слова, всего лишь на одну гласную, для благозвучия. В переводе с ирландского оно обозначает «мёртвый». Если город и имел своё собственное название, то давно потерял: изначально он строился тюремными заключёнными, которым грозила смертная казнь. Строительство походило на настоящие адские муки: рабочие почти не знали ни отдыха, ни сна, и многие встретили свою смерть именно здесь. Стены города построены на костях, солёная кровь осушила реки, земля, удобренная плотью, не позволяет расти деревьям и цветам, воздух пропитан  агонией, небо плачет отчаянием...
- Не хотел бы я жить там... - вздохнул я.
- Так зачем же Вы направляетесь туда?
- Теперь я и сам не знаю...
- Но ведь прежде знали. - Моя спутница, наконец, проявила интерес и настойчивость. - Что такого есть в Марве, чего так не хватает Вам в других местах?
Я было подумал улыбнуться в ответ девушке и сказать что-то вроде «Пока не важно...», как это делала она; но стоило мне взглянуть в её глаза, как понимание того, что так просто от её любопытства уже не избавиться, всё же, ответил:
- Есть кое-что, и, быть может, даже не одно... Но это длинная история.
- Вы хотите сказать, у нас мало времени? - Девушка впервые за всё это время рассмеялась. Смех её походил на птичий клёкот: такой же звонкий и чистый. Однако, в следующий момент моя спутница спохватилась и, несколько растерявшись, тихо попросила:
- Говорите. Я бы с удовольствием Вас послушала.
Я, слегка запинаясь и путаясь в словах от неуверенности и волнения, неторопливо начал свой рассказ.


- В так названном Вами Марве есть одно удивительное место: там, сквозь снежный покров, никогда не увядая, растут красивейшие цветы; едва раскрыв свои лепестки, они замерзают, покрытые льдом. Сам город, как Вы сказали, не что иное, как огромная рабочая зона, верно? Насколько мне известно, для работы на заводах и фабриках в него до сих пор привозят заключённых, но при умелом подходе почти любой гражданин нашей страны может получить возможность трудиться там – и одновременно с тем подписать себе почти что смертный приговор: ибо может ли считаться живым тот человек, что не знает прекрасного и светлого, не умеет чувствовать и любить?..  С первого взгляда  Марв походит на огромное безжизненное пространство, и отчасти так оно и есть: жилые помещения, снаружи мало чем отличающиеся от зданий, какие Вы могли видеть в самых бедных районах других городов, практически полное отсутствие растительности, каких-либо садов или парков, не говоря уже о библиотеках, учебных учреждениях, кинотеатрах, музеях… Лишь места для ночлега, питания, работы и…смерти. Его жители не знают иных, кроме тусклых, мрачных и тёмных, цветов и оттенков, они не слышали нежных переливов музыки, не наслаждались просмотром приятного фильма, не любовались картинами – словом, лишённые сильнейших и искреннейших чувств, стали идеальной рабочей силой, использование которой безгранично и исключает любой риск неповиновения и проявления воли, бунтарского духа. Настоящий ад, как по мне. Однако, помните извечное представление верующих о том, что ад находится под землёй , а рай – в небесах? Если представить – как же это дико! – город небесами, здесь всё наоборот. В глубоких подвалах и на месте бывшего метро течёт своя жизнь.
Как я уже сказал, риск того, что кто-либо из рабочих поднимет бунт или совершит революцию, минимален; однако, опять же, в любом правиле есть свои исключения. И девушка, о которой я Вам расскажу, была одной из тех, в ком проснулась сила воли и желание жить. Звали её, кажется, Глан…
- Чистота… - задумчиво протянула моя спутница.
- То есть? – переспросил я.
- Имя переводится как «чистота». Снова ирландский… Ничего. Простите. Продолжайте.
- К сожалению, я не помню, что разбудило в ней её настоящую, не говоря уже о том, как она оказалась в Марве, и каким образом она обнаружила вход в катакомбы, но…
- Ничего страшного. Что за катакомбы?..
- Не знаю. Когда городские обитатели «пробуждались», они уходили туда, в когда-то забытые подземелья, постепенно отстраивали их и жили там. Вероятно, кому-то это покажется глупым, ведь из города можно было бы бежать, а не создавать очередной «мир в мире»… Но зверь не может сбежать в родную дикую природу, если его обитель окружают убийцы, готовые убить животное за малейшее неповиновение. Под землёй был совсем иной мир – полный радости, света, душевного тепла… Горячее сердце, сокрытое за острыми рёбрами и незримое под прочной серой кожей. Вы помните, в начале своего рассказа я упомянул про цветы?.. Единственное место в Марве, которое приводит унылых жителей в недоумение: неведомая сила тянет их к нему, но едва придя туда, они забывают обо всём…
- Я знаю, что это за место… - тихо сказала моя спутница.
- То есть…
- Да, верно. На этом месте прежде хоронили тех, кто, всё же, старался противиться городским правилам, в ком просыпалось естество, не говоря уже о тех, дома у кого находили предметы искусства. Их заставляли самостоятельно рыть себе могилу, затем убивали и закапывали. Как говорят, сквозь тела этих людей из земли прорастали цветы - быть может, как олицетворение души, свободы, нетленности красоты. Лепестки их были разнообразнейшей формы, однако, цвет у всех был один и тот же: фиолетовый, цвет людей мысли и искусства, творцов, одухотворённости, мистики, символ непостижимого, неизвестного.
- Всё верно… - я пришёл в изумление. – Но откуда Вы знаете?..
- Пока что это не важно. Прошу Вас, продолжайте, и простите мне мою нетерпеливость.
Выждав короткую паузу, дабы собраться с мыслями, я повиновался – и на этот раз меня ни разу не перебили.

                ***

Уже изрядно устав от блуждания по длинному коридору, Глан, наконец, нашла нужную ей дверь: на тёмном древесном покрытии блестел, отражая тусклое мерцание свечи в руках девушки, позолоченный лист, по форме и тончайшим узорам на нём напоминавший имитацию под пергамент. Стоит лишь открыть её, и Глан войдёт в библиотеку. Подумать только: приветливые улыбчивые люди, болтающие о насущном, ветхие страницы томов, запах книг, мешающийся с ароматом духов и лёгким дымом сигарет, игра цветов и красок – Глан казалось, что это и есть рай, а её мучения в Марве были своеобразным прохождением сквозь Чистилище… Дверь отворилась, и яркий свет ослепил глаза.
Ветхие своды комнаты, украшенной колоннами, благоухающими цветами, картинами, были настолько высоки, что само помещение походило на просторный собор. За столиками сидели изящные женщины в пёстрых платьях и мужчины в строгих костюмах: перелистывая страницы книг, они болтали о чём-то своём, изредка отпивая из своих бокалов и рюмок ядовито-зелёный абсент; некоторые из них подзывали служащих библиотеки, походивших, скорее, на официантов, и те либо приносили другие книги, либо забирали те, что лежали на столах, уже прочитанные и изученные. Глан окинула взглядом комнату в поисках свободного места, и, заметив одно за одним из столов, рассчитанном на четверых, неуверенно направилась туда, но, не дойдя до него нескольких шагов, застыла в оцепенении.
Трое читателей, находившихся за столом, были представителями разных возрастных групп: юное дитя воодушевлённо беседовало с милой на вид пожилой особой, напротив них сидела, положив локти на стол и поставив книгу на уровне глаз, женщина; она-то и вызывала чувство страха. Глубокие морщины, словно отметины тяжких душевных и физических мук, покрывали лицо и руки, взгляд был абсолютно пуст и устремлён не на книжные страницы, а сквозь них, куда-то вдаль; женщина что-то говорила, довольно ритмично, оживлённо, время от времени делая паузы, как будто передавая этим слово своему собеседнику – однако, место рядом с ней пустовало! И Глан, видя всё это, никак не могла понять, отчего же рядом сидящие воспринимают подобное поведение и состояние этой женщины как нечто должное, не обращая абсолютно никакого внимания, словно ничего не происходит; возможно, девушка и сама бы сочла иллюзией то, что видела, если бы, тревожно оглядевшись по сторонам, не заметила юношу, точно так же недоуменно смотрящего на что-то рассказывающую своему незримому слушателю даму. Она вновь прислушалась к словам той женщины: вполне привычные, порой они выстраивались в таком порядке, что на неё как слушательницу невольно находило чувство абсолютной, всецелой ненужности, бесполезности, тленности, внутренней паники и отчаяния. Целый отрывок из речи, словно печать одиночества, бремя непрощённости, знак непризнанности, въелся в память Глан. Ритмичные строки складывались в стихотворение:

«Прости меня за риск остаться пеплом,
Развеяться по ветру и исчезнуть.
Прости меня за шанс остаться светлым
И побороть стальную неизбежность.
Прости меня за страх живым остаться,-
Не оставляет сон на жизнь надежды,
И мне пора уже с тобой прощаться,
Освободила память дух мой грешный.»

Женщина ещё продолжала что-то говорить, но Глан уже почти не слушала: место, казавшееся ей райским уголком, теперь проявляло своё естество: вся окружающая красота пусть и была пропитана чувствами, но природа их была отнюдь не благородна. Низменная страсть, самолюбование, лесть, ложь, едкая зависть порочили всё искреннее и чистое. И что страшнее – не чувствовать вовсе, или же ощущать то, что уничтожает?.. Девушка с надеждой обернулась туда, где заметила юношу: тот по-прежнему стоял на том же самом месте. Глан стала присматриваться к нему, стараясь получше разглядеть черты лица, оценить внешний вид и предположить то, каким мог бы являться этот человек, к которому она сейчас испытывала необъяснимое для самой себя доверие и искренность – быть может, потому, что среди этого царства эгоцентризма он единственный казался ей действительно живым, неподдельным, настоящим?.. Но едва взгляды пересеклись, как девушка испуганно отвернулась, опасаясь, что её интерес заметят, и вновь прислушалась к женщине, казавшейся уже более оживлённой, но по-прежнему говорившей не совсем понятные и рациональные вещи, всё ещё сохраняя ритмику своих строк; чувствовалось, что она делала это не специально – речь её принимала лёгкую, свободную форму, словно всю жизнь женщина лишь так и общалась:

«Стоит Судьба у изголовья,
Переворачивая крест,
Оковы Провиденья кровью
Небесную пророчат месть.
Вновь очи созерцают облик -
То ли фантом, то ли святой?-
А в голове бушуют вопли
Тех, кто пожертвовал собой
Ради других. Взмах чёрных крыльев.
Твой страх и трепет перед ним
Бесспорны. Память не осилив,
Развеешься в лиловый дым.
Молил ты мысленно о встрече
Времён, Пространств… Увы, в веках
Идёт их битва, человече,
Иль не заметил ты, мой враг?..»

Договорив, женщина замолкла - на этот раз совсем, более не проронив в тот вечер ни слова. Не в силах более находиться там, Глан быстрыми шагами направилась к выходу, с каждой секундой идя всё быстрее и уже почти переходя на бег; но лишь у самой двери, понимая, что что-то забыла, она вспомнила, что оставила на столе свою книгу. Так же быстро направляясь обратно, девушка нашла её на том же самом столе, за которым, однако, сидели уже двое, странная женщина куда-то подевалась; в последний раз, оглядываясь на выходе и уже открывая дверь, Глан заметила, что юноши тоже нет. Позже, спустя пару дней, пролистнув очередную страницу при чтении, девушка нашла сложенный втрое лист бумаги; развернув его и ощутив исходящий от него лёгкий запах табака, она невольно удивилась – строки, написанные красивым витиеватым почерком, складывались в стихотворение, чем-то напомнившее девушке ритмичные монологи женщины в библиотеке, но, всё же, отличавшиеся большей смысловой наполненностью и взаимосвязью:

«Что – жест, обращённый толпою в любовь,
Чьё яство есть – жизнь и алая кровь?
В глазах ваших грешный рождая костёр,
Как сокол он зорок, как лис он хитёр.
Его слова – песня, мелодия – яд.
Его храм – могила, обитель же – ад.
Спасён любой Смертный, призвавший его,
Сильнее нет страха, больней – никого.
Он властвует духом, рождая в нём боль,
Владыка огня, преисподней король.
Орудие пыток – небесный огонь,
Его предсказания – ваша ладонь.
Его луч - звезда, луна – его дочь.
Дыхание – пламя. Молчание – ночь.
Понять его можно сплетеньем дорог.
Он – просто не павший из ангелов бог».

Совсем не уловив смысл написанных строк, Глан, однако заметила, что ниже, под стихотворением, еле разборчивым мелким шрифтом было написано: «Ш. Бодлер, полное собрание сочинений. Через два месяца, в три часа дня». Сперва не понимая, к чему здесь эта книга, девушка позже сочла, что в ней она, быть может, тоже найдёт какую-либо записку, подсказку, или же хотя бы туманный намёк на то, что значит это послание – а, возможно, даже и познакомится с его автором. Выждав неделю и придя в назначенный срок, Глан вновь увидела ту странную женщину, что говорила сама с собой, юноши же не было. У себя в комнате, стараясь не спешить и не забегать вперёд, где-то на середине книги девушка действительно нашла ещё один сложенный, теперь уже вшестеро, небольшой лист бумаги, а развернув его и ощутив приятный аромат – на этот раз запах костра – прочла следующие несколько строк:

«Не пройдя сквозь Тьму – не познаешь Свет.
Не задав вопрос – не найдёшь ответ.
Ключ не подобрав, не откроешь дверь.
Мир так молод в нас, и в себе так сер,
Что найдя пути, не постигнешь роль,
Не узнаешь счастье, не увидев боль,
В тех глазах и душах, чей иссякнет свет,
Едва бремя плоти совершит обет».

Ниже, как и в прошлый раз, прилагалась имя писателя, на этот раз Эдгара По, срок же теперь составлял целых полгода, время же – шесть вечера, однако Глан пообещала себе, что сможет дождаться. В тот день, уже в самом конце следующей книги, она нашла последнюю записку, на этот раз сложенную в девять раз, и без прилагающейся после стихотворения записи о том, какая книга должна быть следующей – вместо неё там был написан адрес, время посещения которого было девять часов вечера, но придти туда необходимо было аж через полтора года. Само же произведение, на сей раз, было довольно нежным и удивительно ясным:

«Ты – светлый Ангел в Поднебесье,
Я – Демон в Лаве Суеты.
Ты – Солнца луч. Я – Чёрной Мессы.
Ты – Свет, а я всего лишь дым.
Ты всё паришь в воротах Рая,
А я страдаю под землёй.
Я недостоин. Ты другая,
Не унижайся. Я иной.
Ты красишь радугой планету,
Я – в чёрный лишь и красный свет.
В душе моей покоя нету
Поток неощутимых лет.
Я жив благодаря лишь вере -
Поверил в Ангела, в Тебя.
Однажды жизнь закроет двери,
Склонишься надо мной скорбя,
Ну а пока пари мечтою
Над непокрытой пустотой.
Я счастлив был парить с тобою
Над жизни истинной рекой,
Но не удержат долго крылья
Твои обоих нас. Теперь
Будь более, чем прежде, сильной,
Во избежание потерь».

                ***

- Странные стихотворения… - заметила моя спутница, едва я продекламировал последнее. Так Вы хотите найти эту женщину, и расспросить о том, чем закончилась её история?
- Нет. Глан, кажется, уже нет в живых, меня интересует другое. А история закончилась довольно ожиданно, как по мне. Вы знаете, что за адрес был написан в последнем послании в книге? В назначенный день и время Глан впервые за все эти два с лишним года вернулась в Марв – привычный, серый, дымный, безжизненный. Придя в указанное в адресе место, девушка удивилась: необходимый ей дом, походивший, скорее, даже на целое имение, или поместье, существенно отличался от остальных – высокие готические шпили, строгая классика рисунка, светлые окна, украшенные резьбой двери. И ещё больше Глан удивилась , когда дверь ей открыла именно та самая женщина, чьих монологов девушка когда-то, при первом визите в библиотеку так испугалась; ни слова не говоря, она взяла Глан за руку и повела на ту самую цветочную поляну, и, не дойдя нескольких метров до неё и указав жестом, как пройти далее, скрылась в обратном направлении. Среди цветов Глан увидела блестящий, очевидно, только недавно установленный, металлический памятник в форме открытой книги, лежащей на пьедестале; работа была настолько искусно выполнена, что можно было листать страницы, читая выгравированный на них текст, точь-в-точь повторявший витиеватый почерк, которым были написаны те послания, что Глан находила в книгах.
- То есть, Вы хотите сказать, что…
- Верно. Очевидно, эта книга – творение рук того юноши, что Глан тогда видела в библиотеке. А та странная женщина приходилась ему матерью: она была одной из первых, кто стал создавать условия для жизни под городом, и хотя страдала тяжёлым психическим расстройством – происхождение которого вполне очевидно, верно?.. – заботилась о своём сыне, делая для него всё, что могла;  но не в её власти оказалось уберечь юношу от скоропостижной смерти.
Я замолчал, не зная, что было бы уместно поведать ещё: мысли окончательно путались, то ли от усталости, то ли от чрезмерно сомнительной правдивости рассказанного; и лишь любопытство – прежде, в иных ситуациях, и, быть может, с иными людьми, казавшееся столь неуместным, навязчивым, сейчас оно было лишь во благо мне – моей собеседницы помогало выстроить логическую цепь.
- Что было в той книге? Стихотворения? Чьего авторства они были?
- Не знаю точно. Быть может, оба – и женщина, и её сын – писали их, либо же юноша записывал строки, построенные на высказываниях или даже целых отрывках разговоров со своей матерью. Однако, в той книге их много, очень много – или, по меньшей мере, так говорят. Большинство стихотворений посвящены Глан: юноша часто видел во сне одну и ту же девушку, и, быть может, встретив Глан, узрел в ней тот образ из снов, или…
- Или создал его сам. – кратко и уверенно заявила моя спутница. Я удивился.
- То есть, Вы хотите сказать, что это всё выдумка? Книга, люди, события…
- Нет, что Вы. Возможно, отчасти это и правда. То, что не познано, не улавливается на уровне чувств и не принимается за должное, довольно быстро обрастает всевозможными легендами, порой даже теряя первозданный смысл, естественность восприятия. Однако, если же взглянуть на Вашу историю с иной точки зрения, скажем, предположить, что это всё – действительно…
Уже заведомо представляя тот информационный груз, который девушка может сейчас взвалить на меня, я старался подобрать такие слова, чтоб как можно вежливее попросить её изложить всё кратко и в доступной форме; однако, мне даже не пришлось ничего говорить: она поняла меня с полувзгляда.
- Три варианта. Либо то, что Вы рассказали – красивая история, выдуманная для привлечения нам с Вами подобных в город, либо отчасти оно действительно имело место быть, но, переходя из уст в уста, приобрело форму лёгкой, красивой, несколько трагичной, по большему счёту, глупой, но, всё же, способной задеть за живоеЮ сказки. Либо… - тут девушка замолчала, многозначительно посмотрев в мою сторону. Я, в ответ, посмотрел на неё, и наши взгляды, словно живые зеркала, создавая едва уловимые отражения друг друга, пересеклись и соприкоснулись – и если бы некий художник-символист рисовал бы сейчас что-либо подобное, мы стали бы одной из форм проявления бесконечности в живом; так, смотря не вперёд, а друг на друга, мы и шли некоторое время.
- И Вы хотите найти эту книгу? – наконец, выждав паузу и вновь смотря вперёд, вдаль, спросила меня моя спутница.
- Верно. Но с каждым нашим шагом к городу моя надежда на то, что всё это действительно окажется правдой, слабеет. Понимаете ли, люди всему стараются придать смысл и ценность. Даже тому, чему, быть может, не следовало бы...
- А какой же Вы смысл придаёте своему желанию? Что изменится, когда Вы найдёте то, что ищете?
- Я ещё не решил.
- Это плохо... - протяжно ответила моя спутница. - Следовательно, Вы не успеете придумать себе ни достойного оправдания, ни обосновать свою цель. Прискорбно.
Её слова и холодный тон зацепили меня.
- Кто бы говорил... Вы же даже ещё не придумали Вашей цели.
- А это Вы зря... - девушка вновь улыбнулась. - Но так вышло, что моя цель оправдывает Вашу.
- То есть, книга действительно существует?..
- Не знаю, как книга, но та местность, что Вы мне описали, целиком и полностью соответствует той, что я увидела во сне. По меньшей мере, надежда найти хоть что-то уже крепче.
- Как это – во сне?.. - я недоумевал. - Вы хотите сказать, что...
- Нет, конечно же. Хотя... - взгляд девушки мечтательно устремился вверх. - Вы знаете, есть мнение, что каждый человек творит сам свою Вселенную, и, когда людские миры соприкасаются, то, объединяясь, они создают то, что мы с Вами сейчас зрим и ощущаем, облачая в форму и сковывая рамками. Быть может, покажется глупым такое поведение: девушка видит сон, связанный с чем-то, что ей очень дорого, и, повинуясь зову своего сердца, идёт навстречу судьбе. Но Ваш рассказ лишь ещё раз доказывает обратное: всё возможно и всё реально, вопреки тому, в каком времени и пространстве оно существует, и каком виде и форме предстанет перед нашими глазами. Это и есть третье «или». И можете считать мой поступок необдуманным, но поразмыслите над собственным: Вы услышали красивую историю, нашли несколько фактов, загадка Марва привлекла Вас – и вот, вера в красоту и надежда на свет не заставила себя долго ждать. Или у Вас есть весомые основания считать иначе?..
Я растерялся. Она действительно была права: я походил на ребёнка, отправившегося на поиски сказки, которую услышал – или, если сказать намного мягче, творца, подчинившегося вдохновению и не особо заботившегося о том, как воспримут моё творение и что будет с ним далее. И я вновь кивнул в ответ – так же робко, как и в первый раз, ещё в самом начале нашей встречи, едва повернулся к девушке и согласился на её предложение продолжать путь вместе. И на этот раз она улыбнулась и понимающе кивнула в ответ. Мы продолжили путь молча. Оставалось ещё немного...
- Последнее судорожное дыхание, словно кода к отчаянному полёту... - сказала вскоре мне моя спутница.
- То есть? - не понял я.
- Мы пришли. - девушка указала на место в нескольких метрах от нас.
Там были ступени, ведущие в подземный ход. Как она умудрилась заметить их, тем более так не близко, я не мог понять, однако подчинился воле своей спутницы и направился за ней. Девушка бодро и уверенно шла вперёд, я же продвигался вслед за ней на ощупь, опять же, не понимая, как ей удаётся различать что-либо в полутьме. Один раз я всё же удосужился спросить, долго ли нам ещё, девушка же, удивлённая моим интересом, задала встречный вопрос:
- А разве Вы не слышите звук капель, падающих со сводов этого подземного хода?
Я понял, что спрашивать что-либо ещё бессмысленно. Ход её мыслей был слишком странным и нелогичным для меня, даже если брать во внимание тот факт, что она девушка. Мы снова шли молча; тщетно прислушиваясь к окружающим звукам, дабы понять, что же, всё-таки, она имела в виду, теперь я старался убедить себя в том, что всё будет хорошо, мы вскоре выйдем на поверхность, она уйдёт своей дорогой, и всё это безумие окончится,- однако, с каждым шагом лишь всё больше признавал собственную слабость и тот факт, что без неё я рискую не найти дороги обратно. Но, прислушавшись и стараясь почти не дышать, к своему удивлению – сколько же ещё за сегодня мне предстоит удивляться! – действительно начал различать неприметные, как прежде казалось, звуки – гул, эхо шагов, мелодию падающих капель; и это было ещё не всё: вскоре я услышал голоса!
- Почти пришли, - подтвердила мои догадки девушка; теперь её шёпот казался громче любого крика, оперного голоса в помещении с хорошей акустикой или недовольной истерики какой-нибудь молоденькой барышни. – Ещё несколько шагов, и Вы сами всё увидите и услышите. А теперь, прошу Вас, на всякий случай, закройте глаза, поберегите зрение: даже тонкий луч света способен ослепить того, кто хоть на миг прикоснулся к кромешной тьме.
Я повиновался – и действительно, через некоторое время яркий свет резко ударил в глаза.
Мы вышли на поверхность.

- Бран, вставай, пожалуйста, Бран, я уже даже сигарету в зубы тебе всунул, Бран…
Звонкий голос, очевидно, принадлежавший молодому человеку, звучал недалеко от нас. Я ускорился, всё так же, не открывая глаза, идя лишь на тревожный зов ещё не известного мне юноши; девушка тоже шла всё быстрее – по меньшей мере, дыхание её становилось всё тяжелее, а удары сердца – всё громче.
- Вот… Да… Ты должен был воскреснуть… Вот, он воскрес! – в голосе незнакомца появились радостные уверенные нотки, сменившиеся вскоре игриво-вопросительной интонацией: - Эй, ты воскрес?
Почувствовав, что яркий свет уже не так бьёт по векам, я, наконец, открыл глаза, и, остановившись. Обернулся в поисках своей спутницы – но той нигде не было. Вспомнив недавний опыт улавливания звуков в, казалось бы, абсолютной тишине, я стал прислушиваться, но слышал лишь вялую речь переговаривающихся молодых людей - казалось, их было всего двое, и, судя по лексическому окрасу речи, возраста где-то от семнадцати до двадцати:
- Там чертовски жарко.
- Там чертовски пусто. Я тебе пустую бутылку дал. Вот так лечат от алкоголизма.
- Молчал бы. Дай настоящую.
Послышался едва различимый звон стекла – вероятно, собеседник Брана, как он назвал второго юношу, передавал ему ёмкость с водой или чем-либо ещё. Через несколько секунд Бран, ставя акцент на последнем слове в своём предложении, спросил:
- Почему я здесь?
- Ээмм… - ответчик призадумался. – Н-нет, лучше задать тебе другой вопрос: почему ты не был на парах последние полгода?
- Я умер, - последовал холодный ответ.
- Это не оправдание, - в голосе на этот раз звучала ирония.
- Но я ведь умер. Я уже начал разлагаться. – Бран, очевидно, старался улыбаться.
- Эй… Насчёт «разлагаться» ты не шути так…
Я, наконец, заметил свою спутницу - она лежала, прячась в холодном мягком снегу в нескольких метрах от меня; месторасположение девушки выдавало лишь тёмное пятно, которое она сама собой и образовывала. Едва различимый силуэт, по меньшей мере, одного из молодых людей, я тоже увидел: он был не очень далеко, чтобы не суметь услышать его слова, но и не очень близко, чтобы заметить нас – или, по меньшей мере, мою спутницу. Последовав её примеру, я тоже лёг на снег; было чертовски холодно, но во имя благого дела (по меньшей мере, я старался утешить себя подобными мыслями), как мне казалось, терпение моё вознаградится. Мы с девушкой медленно поползли вперёд, и с каждым движением слова, доносившиеся до нас, были слышны всё отчётливее:
- …не знаю… От цирроза печени и алкоголизма?
- Нет, Семиас…
- Вот, смотрите, это Бран, - протянул юноша, которого, как теперь оказалось, зовут Семиас; в его руке я различил небольшой светящийся объект – то ли фонарь, то ли что-то подобное: им он светил куда-то вниз.
- А, Дьявол, не пойду. – решительно заявил в ответ на действия своего товарища Бран.
- А... Что, куда?
- На пары.
- А я думал, на свет не пойдёшь. Хотел сказать, что ты плагиатчик. – Семиас погасил светящийся предмет.
- На свет тоже не пойду… Семиас!
- М?
- Мало того, что ты всадил мне нож в спину, ты ещё поставил ногу на мой гроб. Убери её к чертям, пожалуйста.
- Слушай, - голос Семиаса приобрёл некий оттенок раздражительности, - Скажи спасибо, что я тебя вообще откопал. Так бы и лежал в сырой земле.
- А где я?
- Ты…
- Я знаю, что я в гробу. Поконкретней.
- Да я только хотел сказать, где ты. – В голосе Семиаса вновь зазвучали ироничные нотки. – Ты… А вот, приподнимись, сам увидишь. Ты – в тёмном пространстве, которое не освещается, не имеет ни капли света… - Светящийся предмет вновь зажёгся в руках юноши. – О, свет. Видишь, ты имеешь возможность выйти.
- Это ворота в Рай? Семиас…
- Нет, это не ворота в Рай, - тихо ответил тот.
- Моё наказание – это общение с тобой в аду? – судя по интонации, Бран вновь улыбнулся.
- Твоё наказание?..
Семиас долго вглядывался куда-то вниз, и, наконец, сделал вывод:
- О, как раз размер твой. Твоё наказание – вечно лежать в гробу. И смотреть в… - он поднял глаза в небо. - …потолок.
- Это жутко режет глаза.
- Знаю. Сколько ты мне её… - Семиас запнулся. – В глаза светил мне ею? Минуту-полторы, а? Хм. Ну да, а я уже две с половиной свечу…
Я и не заметил, как перестал продвигаться вперёд; девушки вновь не было рядом, но на этот раз всё было намного проще: моя спутница, сперва медленными шагами, а затем – всё ускоряясь, направлялась в сторону говорящих. Недолго думая, я вновь последовал её примеру.
- Так и не удалось у тебя ничего выяснить. Как ты умер, Бран? - спросил Семиас.
- Дурак, ты меня убил. Ты уже забыл?
- Я же сказал, я тебя не убивал.
- Кто это был?..
(Ответом было моё имя!...)
- Почему?! – Бран резко оживился.
- Потому что акваланг.
- Я… Я знаю, почему он меня убил. Он хотел…
Из рук Семиаса выпал светившийся предмет, действительно оказавшийся фонарём, хоть и довольно странной формы; звуки бьющегося стекла и мелких металлических частей заглушил ответ  Брана.
- Ну да, ну да, - качал головой Семиас.
- Почему она меня бросила?..
- Потому что ты умер?
- Нет, она бросила меня ещё до этого.
- Ммм… Потому что ты был полумёртвый…
Уже начавший порядком надоедать почти бессмысленный диалог прервал решительно звучавший женский голос:
- Потому что у него появился ты, Семиас.
Испуганный взгляд не ожидавшего кого-либо ещё здесь увидеть юноши говорил сам за себя; зато, наконец, я увидел Брана – он действительно лежал в гробу, рядом с ним сверкал вонзённый в землю широкий меч.
- Это кто? – указывая пальцем на девушку, спросил своего товарища Семиас.
- Глан, - абсолютно без эмоций ответил Бран. – Погоди… Ты тоже её видишь?!
- Д-да…
- Но ведь он её убил! Он! И мою мать тоже…

Я уже почти не слушал дальше, не понимая, что происходит, и почему все они, кроме девушки, не обращают на меня никакого внимания: я просто бежал – без оглядки, так быстро, как только мог, лишь бы подальше от того места и этой троицы; серость и безжизненность города сейчас казалась мне намного милее, нежели что-либо, заявлявшее своё право на жизнь там, позади; и лишь через несколько минут, приходя в абсолютнейшее, невероятнейшее за всё время, проведенное за изучением тайн Марва, путешествием к нему и блужданиями в самом городе, изумление, я замедлил шаг, и вскоре просто стоял, устремив свой опустевший взор вперёд: там, среди покрытых сиреневатым льдом фиолетовых цветов сверкал металлический пьедестал с украшенной искусной гравировкой серебряной книгой на нём. Медленно, пребывая в оцепенении, подойдя к памятнику и точно так же медленно протянув свои дрожащие руки и положив их на книгу, я неуверенно открыл её и…

                ***

…проснулся. В комнате было темно; лишь мерцали цифры на будильнике, да резкий его звук нарушал абсолютную тишину.
Сперва я поверить не мог в то, что всё это сон: настолько реалистичными казались все ощущения, запахи и звуки, что были в нём, настолько правдоподобным представлялось всё испытанное за проведённое там время. Но, стараясь призвать самого себя к трезвому рациональному мышлению и мысленно приводя самому же себе множество доводов – весомых, или не очень, но максимально приближенных к реальности и, по возможности, правде, я стал себя убеждать в том, что всё увиденное мне просто приснилось. В памяти всплывали обрывки последних разговоров тех юношей с девушкой, и то, как я тоже, в свою очередь, старался заговорить с ними или, хотя бы, прикоснуться, но не мог сделать ни того, ни иного; наконец, я вспомнил то, как, уходя вперёд и ускоряясь, моя спутница сказала напоследок:
- Бойся желаний и фантазий: проникая в сон, они способны найти отражения и в яви. Лишь соприкоснувшиеся Вселенные способны рождать новую, лишь слившиеся воедино мечты и страхи же порождают новый мир, что воплощается в реальность этих Вселенных, лишь приемлемая для всех форма делает зримыми те или иные явления, предоставляя им власть, или же оставляя в заточении мыслей – и лишь чувство, управляемое подсознанием, может сдвинуть границы восприятия.
Всё это отныне действительно казалось лишь приснившимся кошмаром, столь запутанным, что вероятность происходящего в реальности автоматически сводилась к минимуму. Сделав глубокий вдох и медленный выдох, услышав за окном шум транспорта и вой зимней стужи, я окончательно поверил в реальность происходящего и попытался нащупать рукой выключатель на стене: не очень уж сейчас было приятно сидеть в темноте.
Но лучше бы я этого не делал…
Ещё слабые, тусклые лучи крохотного светильника залили часть комнаты, в которой я находился, своим оранжевым светом, и повсюду - на полу, на стенах, даже кое-где на потолке - я увидел кровавые разводы и отпечатки чьих-то рук; в комнате царил абсолютный хаос, вещи, вываленные из шкафов, огромными грудами лежали на полу, вперемешку с битым стеклом и острыми, похожими на длинные огромные шипы, предметами. Возле моей кровати лежал труп девушки – именно той самой, которая во сне была моей спутницей. На лице застыл абсолютно безумный страх; в руках девушка держала книгу – ту самую, которую я так искал, блуждая по просторам своего кошмара! – и несколько фиолетовых цветов, которые, словно живые закладки, лежали между металлических страниц; сам уже не зная, чему верить, абсолютно бездушно, без какого-либо страха или эмоций вообще, я вытащил один из цветков наугад, открыл страницы, между которыми он лежал, и первые две строки, которые бросились мне в глаза, были:
«Что – жест, обращённый толпою в любовь,
Чьё яство есть – жизнь и алая кровь?..»

(2005 - 2006 г, дополнено в 2011 г. )
Посвящено Воронову И. (20.12.1981 – 29.12.2006) .
Стихотворения, использующиеся в рассказе – немногие сохранившиеся его же авторства.
Фрагменты разговора в конце рассказа – обрывки подлинного диалога.
Все названия и имена ирландского происхождения и имеют символическое значение.