Почтальон

 «Прости, но тобой я больше не дышу. Ты знаешь, как тяжело было смотреть в твои глаза и читать в них лож вперемешку с довольной твоей ухмылкой, которая больше похожа на яд. Да, я когда любил тебя, называл Катенькой, дарил цветы и сходил с ума от твоих запахов… но это было давно. Теперь я предпочитаю запах немытых ног и трудового пота. Может быть, поэтому я попросил отца устроить меня на север, в Новый Уренгой. Там настоящая жизнь, а не эта фальшь, за которой ты пряталась последнее время. Мне известно про все твои похождения и даже про то, что Нинка из новостроек лежала у тебя в постели и делала, что-то неприличное. Пусть! Теперь, видать, Нинке слушать твой бред, дарить тебе цветы и нюхать запахи. Я же уезжаю первым рейсом и прошу тебя не искать меня.
 Мне будет тяжело забыть тебя, ведь вместе мы были три года и всё это время тёрлись в унисон. Мне, казалось, что мы облазили каждый двор, каждый закоулок. Но, видимо, ошибался.
 Ели честно, я уже знаю, как буду забывать тебя. Не то, чтобы забывать… Нет! Тебя я не забуду. Просто отстранюсь и исчезну. Найду себе бабу или мужика (ведь ты спала с Нинкой, так почему бы мне не попробовать с мужиком?), устроюсь на завод, буду днями пропадать в железных цехах, глотая свинцовый запах севера и до рвоты противный сигаретный дым, а вечером приходить домой, где меня будет ждать Он или Она. Не важно! Главное, чтобы ждал, а никак ты терялась в облаке ночного питейного заведения, а потом сношалась с пропитыми до последней капли крови мужиками.
 Нет. Кажется, я уже начал тебя обвинять. Не подумай, я тебя не виню – просто обидно за потраченное время, которое я мог провести с по-настоящему любимым человеком.
 Прощай, моя Катенька!»

 Он нарисовал ниже подписи смешную рожицу и положил ручку. Оставалось две вещи – передать письмо адресату и ехать на вокзал, забывая всё то, что связывало его с этим городом.
 Билеты на руках, как и письмо… Тянуть кота за хвост уже поздно. Альберт встал из-за стола, потушил ночник, накинул поверх пурпурной футболки ветровку и вышел из дома. На улице стояла летняя, хотя уже не такая тёплая, позднеавгустовская погода. Зажглись фонари, окна многоэтажек и фары спешащих куда-то автомобилей. Небо затягивалось тёмными облаками: видимо, завтра будет дождь. Оно и лучше – жара стояла в горле!
 Альберт шёл переулками, где когда-то, ещё в школе, зарождалась их любовь. Теперь это лишь воспоминания, спрятанные в небольшом листке бумаги.
 Он вышел на проспект, прошёл торговый центр и упёрся в залитую фонарным светом аллею. Здесь гуляла молодежь – влюблённые парочки и одинокие прожигатели жизни, в чьих умах хранились похотливые желания страсти. Ничего общего с Альбертом не было ни у тех, ни у других. Он чувствовал себя, как белая ворона, проходя вдоль скамеек, и желал одного – поскорее добраться до дома Кати. И почему маршрутки не ходят после полуночи?
 Альберт сжал кулаки и пустился бежать, пытаясь не слышать смеха, разговоров и даже плевков, тяжело падающих на тёплый асфальт.
 Пройдя ещё два квартала, Альберт очутился в нужном ему дворе. Тут никого не было и стояла такая мёртвая тишина, что звенело в ушах. Он сжал в руке письмо и подошёл к подъезду. Нужно бы набрать номер квартиры Кати, но сделать это трудно. Поезд через полтора часа, а нужно ещё вернуться домой за вещами.
 Козырька над подъездной дверью здесь никогда не было, так что защитить Альберта было не чему. Он почти ничего не почувствовал, только упал на бетонный порожек и выронил из рук письмо. Подхваченный ветром, исписанный ровным подчерком листок взметнулся ввысь и запутался в тополиных ветвях. Тут ему и предстояло зимовать…
 На следующий день Катя узнала, что Альберта убило старым телевизором, который непонятным образом свалился с десятого этажа. Видимо, душевно больной сосед Никитка опять вздумал избавиться от всей своей техники, дабы не привлекать внимание пришельцев. Глупо! Но кто запретит человеку защищать собственную жизнь, даже если он такой больной, как Никитка…