Я видел в небе синий рог

Я видел в небе синий рог
И лапки желтых богомолов,
Начала и концы дорог,
И складки гор, и платья долов.

И протянули мне ветра
Свои сапфировые руки,
Я слышал краски, видел звуки,
Я помнил завтра, ждал вчера.

Я знал монашеский постриг
И горечь в погребальной тризне,
Я жил так много, много жизней
И много разного постиг:

Живой, растущий вверх тростник
И смерти хладной дуновенье,
И бесконечные мгновенья,
И вечности короткий миг.

Я трогал шелковую прядь
Вселенной яркой, разноцветной,
Но я не знал любви ответной,
И оттого живу опять.

И проносились предо мной
За далью даль, за дюной дюна
Узором грустного Маджуна
Под желто-красною луной.

И, помню, покидал я зал,
Где жил тогда, гулял по парку
И видел юного Петрарку,
Что о Лауре стих вязал.

Пора уж новая была,
Но так же серо, так же хмуро,
И Лермонтов смотрел понуро
На ту, что в море уплыла.

И вот пришел двадцатый век,
Размер менялся, ритм ломался,
И утром, глядя в синий снег,
Есенин грустно улыбался.

Он всяких и не всяких знал,
Любил любовью жгучей, смелой,
Но все равно всю жизнь писал
О той одной, в накидке белой,

Что словно утро, как восход,
В любом цветке, в любой березке.
А по перу соперник тот?
Тот громогласный Маяковский?

Ему не мил сей древний слог,
Былой любви былые были,
Он много сделал, много смог,
Но всю-то жизнь писал о Лиле.

Я мог бы эту череду
Еще продолжить. Знаю, впрочем,
И я когда-нибудь уйду,
Иной рассвет увидят очи,

Другие, теплые огни
Кометы солнечно-зеленой,
Там нет любви неразделенной,
И там все вместе, все они.

Барьер исчез, как пыль, как прах,
Живут там радостно, не хмуро
И Лейла, и Аль Мулаввах,
Да и Петрарка, и Лаура.

И пригодились их труды
Для песни новой и веселой,
И там такие же пруды,
Такие ж города и села,

Как здесь. И в синем, золотом
Цветы выходят на поляну,
И я приду туда потом
Когда-нибудь, и, верно, стану

Вдыхать сиреневую цветь
У фиолетового пруда
И на тебя с небес смотреть,
И помогать тебе оттуда.