Иринекошечке...

Иринекошечке.

Мне нравится как кошка за стеной…
Кошачий календарь.

Мне нравится, что я вполне чумной,
ещё – как жизнь вела себя со мной,
ещё – как я распутывал умно;
тугие узелки бытийной пряжи.
Мне помнится как Вы шагнули ввысь
и над собой стремительно взвились,
избавившись от пёстрых, словно рысь,
всех пуговиц на вышитом корсаже.

Какая рысь внутри у Вас живёт
и по ночам поёт и когти рвёт,
надев бюстгальтер задом наперёд;
мне с детства мил Ваш тонкий профиль рысий.
Хоть весь изгрызен – не в обиде я,
рысистая, пятнистая, змея;
и косточка любимая моя
подарок скромный рыси и актрисе.

*

Ирине.

Проживаю на Террасной,
бреюсь бритвой безопасной,
оттиск судороги страстной
неспроста храня в паху:
профиль тонкий и прекрасный,
пальчик месячный, напрасный
и надрез, порою красный,
у изнанки на меху.

“Ты всю жизнь прожил на шару!”
Как прикажешь жить клошару –
не Патрику, не Ришару –
Юрке с дыркой в голове;
нет, с двумя – в башке две дырки,
как у лопнувшей пробирки –
вход и выход мойдодыркин.
Как мне жить, коль дырок – две?

Стала стервой ты и сукой,
ах, не спорь, заткнись, не цукай;
тонкокостною базукой
на струящихся ногах
продырявив мой спокойный
нрав и мыслей образ стройный,
будь нектарна как стекольный
свет в долинах и лугах…

…ах…

*

Ирине.

Ты будешь со мной
или будешь со мной?
Выбирай же.
Решись и ответь –
что ты хочешь,
но только скорей.
Я сонный как Ной
и отчасти чумной,
как и раньше,
но ты, как подклеть,
всё хлопочешь –
не сыр ли порей.

Оставь этот лук,
этих злюк
скарлатиновый ропот;
всмотрись в мой зрачок,
каблучок
в невесомость упри;
на стыке разлук
слышу звук,
это девочки шёпот,
её башмачок,
как сверчок,
мне поёт до зари.

Пусть скрипнут ступени
и пламя качнётся у сепий,
знакомой спиной
наши тени
от стен отпугнёт;
сомкнутся ли звенья
не нами надорванной цепи,
осилит ли Ной
сновидений
хитиновый гнёт.

*

Ирине.

Нет правды ни в стихах, ни впопыхах,
ни в брюхо отрастивших облаках,
а правда вся – в глазах твоих и ушках,
когда шепчу в улитки их: “Ну как,
понравилась последняя строка?”,
а ты молчишь как плаха, плюш и плюшка.

*

Irina as is…

У Ирины между титек
ворох лилий и бисквитик.

Чуть нижее, где живот,
роза чёрная живёт.

Под бутоном чёрной розы
язычок, блудлив и розов.

В ямке – дырочка туда,
где солёная вода.

В глубине корзина мая
спит, Серёжу обнимая.

Соль, язык, литьё корзин
и цветочный магазин.

Не сравниться Моне Лизе
ни в плиссе, ни в пресс-релизе.

*

Я просто говорю от имени чьего-то,
того, кто спит, прядёт, вдоль улицы бредёт,
пьёт, тянет бечеву из омута в болото,
одолевая пот, росой в рассол падёт.

Так слитно жить, ленясь, под кровлей полудённой,
выслеживая связь, выуживая вязь,
клянясь сто раз на дню холстиною спрядённой,
с собой в ладу, в саду отнюдь не торопясь.

*

Из архива…

Ирине.

Снимая слой батистовый и снежный,
тесня десной полоску кураги,
я Вас лизал так искренно, так нежно,
как Вам не быть облизанной другим.

*

Ирине.

Мой чёрт, я знаю – так нелепо, глупо
страсть вырастить в груди у полу-трупа,
возможно, трупа – нынче же, к утру.
Ты даже ругань отмеряешь скупо,
как-будто бы в купон вперяешь лу;пу.
Позволь, я влагу глаз твоих утру.

Вот-вот возникнет из-за поворота
твоё плечо и ахнет бог субботы,
и с треском распахнётся свод небес.
Тягуче заскользит смычок гавота,
утробно рыкнет древнее болото;
Ирина, ангел мой и нежный бес.

Возможно, я нелеп, но ты нелепей,
тоске твоей бессилен и Асклепий
внушить чуть-чуть потише стрекотать.
О, чёрт, но ты себя хоронишь в склепе,
как в забытья обыденном отрепье,
где кляп бесстрастья стон навек залепит,
где клятвенно всесильна слепота.

*

Оцифириной Ирине,
утопающей в перине,
слабый голос свой доныне
и отныне отдаю.
Ведь она теперь начальник,
всех начальников печальник,
я, прожженный инфернальник,
увлечен занудою.