Я себе нравлюсь

Смерть берёт меня за руку и ведёт по коридору будто сотканному из лоскутов ночного неба. Мы идём по нему, мне кажется, что целую вечность, а на самом деле, мы минуем его за считанные секунды. И мне мерещится, что звёзды на стенах вытягивают из меня всё плохое и грязное, очищают меня от скверны, ведь если обернуться, то сзади их не будет. Они почернеют от грязи, что сковывала мою душу. Но оборачиваться нельзя. Обернёшься, и придётся проживать всю земную жизнь заново – страдая и мучаясь намного сильнее, чем раньше. Но я и не собираюсь оборачиваться, ведь я не Орфей, и за моей спиной не идёт моя возлюбленная Эвридика. Меня ничего не держит там, откуда меня забрала Белая Дева.
Коридор приводит нас в кинозал с тысячью кресел и огромным экраном. А кинопроектор уже отсчитывает на белом экране цифры.
10
9
8
Смерть садится в центре зала и жестом приглашает меня сесть
рядом. Я послушно занимаю предложенное кресло. Белая дева берёт меня за руку и устремляет свой взор на экран.
7
6
5
Я осматриваюсь, вертя головой и вглядываясь в темноту. Кроме меня в зале есть ещё люди,. Я узнаю в их лицах лица тех, кто покинул земной мир раньше меня. Лица тех, кто сыграл даже
незначительную роль в спектакле, что ошибочно назвали «Моя жизнь». Все эти люди знают или знали меня, видели меня. А вон тот парень как-то толкнул меня в метро, и я свалился с эскалатора, сломав руку. Он и думать забыл обо мне, а я его лицо запомнил на всю жизнь. Видишь, как всё обернулось. Я мстительно улыбаюсь.
4
3
2
1
И кадры несуться по экрану. И в человеке, мечущемся там, я узнаю себя. Все свои ужимки и движения. Мы смотрим мою жизнь, кадр за кадром, всё в мельчайших подробностях, смакуя каждую деталь, каждый шорох. Кадры моего первого поцелуя, первого секса. А вот мой первый экзамен, первый косяк с травой. А вот и момент с эскалатором. Я мельком смотрю на парня в зале, что толкнул меня. Он смеётся. Ну и ладно. Я и сам смеюсь.
А кадры с моей жизнью все проносятся по белому экрану: мои страдания и тщетные попытки вырваться, выплыть из болота повседневности и трясины обыденности. Краткие минуты радости и часы несмываемого позора.
А вот я стою на сцене и ору в микрофон дурным голосом свои мрачные песни. А у меня весьма неплохой голос. Такой и должен быть голос у певца, призывающего смерть: грудной, пронизывающий до кости, вырывающий из сердца всё хорошее и оставляющего боль.
И знаете, я себе нравлюсь.