Голосами ли Ангелов белых...

Андрей Лукьянов

_________________________________________________


В ТИХОМ ДОМЕ               

Сегодня горек снег, и яблок голубых
Во сне предчувствуется тихое паденье.
Кровавый хлеб мiров, абсурдной правды миф
И – слов отвергнутых во мгле столпотворенье.

А в доме деревянном – долгий коридор.
Один я в комнате, где канделябр и свечи.
И голубиных снов изменчивый узор,
И спящий ловит слух за дверью чьи-то речи.

В пустынной комнате живёт богиня-вещь,
И крови ни следа на голубом паркете,
Как будто никому ни светел, ни зловещ
Блеск мудрых выдумок в слепом дыму столетий.

Мне снится царственных ветвей тягучий труд
И вьюга красная, что сорвалась с орбиты
И, с корнем вырвав дом из бремени минут,
Обрушивает вниз, на каменные плиты!

Но близится рассвет, кончается поток
Глумлений пламенных, и тают чьи-то лица.
Встаю. Вдруг в полумгле задребезжал звонок,
И скрипнула, как снег, за дверью половица…

И воркованье звёзд прилежное, и тени…
Глубокой тишины я слушаю рассказ.
И пью из кувшина кривое отраженье
Тоски смеющейся хрустальных чьих-то глаз.

84



*

“Kennst du das Haus?”

Goethe

Ты помнишь дом, где комнат тишина,
Где клёны в стёклах мертвенно ветвятся?
Как дико память здесь затаена,
Как пылью солнечною сны клубятся!

Что зыбкое нам познаётся здесь,
Где ржавых струн не отвергает лира?
Забыли мы стальную прелесть рельс
И долгий лёд задумчивого мiра…

Струящихся волос и скользких глаз
Близка уму случайная приманка.
Толпа надежд и мыслей перепляс,
И омут-день, и память как цыганка…

Кочующего прошлого набег,
Окно, скрип снега, детское ворчанье,
О снег былой – былого терпкий снег, –
Всепревращенье, странное игранье.

Нас не коснулось чёрное крыло,
Отместка чувству и цена пристрастью.
Вот в комнате уже почти светло,
И тёмных снов здесь изменяют счастью.

Знакомо-чуждых – сквозь глухой уют –
Из зеркала – очей слепое тленье.
Здесь хлеб едят и молча память пьют.
Бог Прошлого здесь ищет растворенья.

Всё перелётней дни, вода темней
И глубже сердце, неподвижней время.
Мы пламенный покинули бродвей,
Нас приголубил Бог в чужом эдеме.

Потрескавшийся на рояле лак
И голубей возня в пустой гостиной,
Клочки квитанций, писем и бумаг, –
И век развеялся, как запах тминный.

Заплесневелых слов привычный хлеб,
Раскаявшихся – Сумраку поклоны, –
А нам – нелепых снов милее склеп
И медленно ветвящиеся клёны…
      
84

ГОРСТКА ПРАХА

Что на белой земле драгоценней
Умирающих взоров звериных?
Я иду средь снегов и цветений
В одинокость, оборванный инок.

А на трассах пропляшут колёса
Ваших взмыленных автомобилей,
И убитые вами колоссы
Улетят к запредельной могиле…

Век миную и скину лохмотья,
И дрожащие руки раскину
Во вселенском своём перелёте
Над церковенками городскими.

И ни облака в мiре. Ни тени.
В белый шарик натыканы шпили.
Что же в холоде звёзд драгоценней
Горстки праха, сиреневой пыли?
               
82-85


ШМЕЛЬ

Ударьте кулаком шмеля,
Ещё гудящего с испугу,
Всех насекомых короля –
И взгляда плавящую вьюгу!

Убейте пьяного шмеля
И боль – шмелиную подругу,
Влетевших, душу вам сверля,
В полуоткрытую фрамугу.

Шмеля, зудящего в крови,
В безвыходной пещере мозга,
Шмеля обиды и любви, –
Нелепый шмель – вот в ком загвоздка!

За то, что Повелитель мух
Себе присвоил как наследство
В глубинах сердца спящий слух
И наше призрачное детство,

За окаянную напасть
Душою всласть распоряжаться, –
Распахивающего пасть
В невинной желтизне акаций –

Газетой хлопните шмеля,
Забывшего по-королевски,
Как жизнь проплывшие поля,
Как ночь пустые перелески.

Ах, яркий, зыбкий, мутный хмель, –
О первый шмель любовной пытки,
Проникший в полночь к вам в постель,
Вернувший детства пережитки!

В последний киньтесь бой смелей,
Тоски причину уничтожьте
И, перехлопав всех шмелей,
Покой на Пустоту помножьте!

83-85

*

Когда я здесь
история умолкает
сворачиваясь во мне
и книги видят серые сны

Бесцветны глаза
моих безработных коллег
когда они здесь
в каждом из них замолкает прошлое
повторяющееся только тогда
когда мы уходим

Когда ТЫ здесь
на этом кладбище книг
в этой сберкассе идей,
в антикварной лавке отыгранных чувств
я убегаю отсюда прочь
из мiра масок, мумий
и манекенов…
         
84

*

Опять вандемьер.
Пора собирать виноград
Прозрачных зрачков.
         
84

*

Белый снег в ладонях.
Карандашный росчерк ранит
Белую бумагу.
         
84

*               
               
Тянется к соснам тоска,
К небу печаль неотступно влекома, –
Травы тревожно шумят…
    
84


*     

так хочется жить
поймав одинокой иконы
прощающий взгляд
впитает трава без остатка
вино предрассветного ливня

84            

*
               
Думал, вернёт табак
Сердцу забытое успокоенье…
Бьёт меня нервная дрожь.
      
84

*

Охватила меня
ничтожества смутная гордость
пресмыкаются дни
и глухо кочуют созвездья
судьбу мою в тучах скрывая

84

*

Я открою дверь
за старым холстом
с помощью заржавленного
скрипичного ключика

ибо уверен
что бесконечность и вечность
две главных идеи музыки
обитающей за дверью

83

*

Осень на исходе.
Я из куртки в полушубок
Перевоплощаюсь.
      
84

*

Пролетела над водой
Чайка одиноко.
Вьётся сигаретный дым.
   
84



*   *   *

“This is my letter to the world
That never wrote to me…”

Эмили  Дикинсон


Наверное, когда я был
Вне этих измерений,
Я не боялся тёмных сил
И вечных изменений.

Наверное, я пил и ел,
Влюблялся и женился,
Но был лишь телом между тел
И чувствовать ленился.

В толпе я не был одинок
И, страсти не жалея,
Не скрещивал ни рук, ни ног
И не кусал локтей я.

Я в меру добрым был и злым
И, подойдя к порогу,
Не знал, что вновь ступлю другим
На зыбкую дорогу.

Я был светлее и слабей
За всё своё былое.
И этот сонный мiр скорбей
Не знал греха за мною.

И вот приблизился предел.
Мне этот мiр стал тесным.
Преодолев чужбину тел,
Я стану бестелесным.

Из мглы лесной, из тьмы земной
Я улетаю к свету.
Ко мне взывает мiр иной,
И мне возврата нету.
         
85

ВО-ИМЯ

И я постиг блаженное “во-имя”.
Клубился тёмный снег. Москва спала.
Она дышала тайнами своими
И всё, что есть, как догму приняла.

Из века в век лепилась догма света,
И в предрассветных сумерках Земли
Шли пилигримы в церкви, минареты,
В мечети, пагоды, монастыри.

Ещё лишь миг ночной московской стужи,
Ещё лишь час подспудного огня, –
И заворочается неуклюже
Проснувшегося мiра шестерня.

Как ящер, выползает из тумана
Огромная и сонная заря…
Слепое “верую” Тертуллиана
Бредёт по свету без поводыря.

Я ждал Тебя так слепо в дебрях Долга,
Моё “во-имя”, вечный пилигрим!
Ты – всё, что есть, – божественная догма,
И я молюсь пред образом Твоим…
         
84-85

БЕЗЫСХОДНОСТЬ
                (См. 1 Кор.,13)

Языками людей, голосами ли Ангелов белых
Научусь говорить, – чт; мне жизни, чт; пользы мне в том?
Век за веком плести кружева этих слов неумелых, –
Ничего не умножит – отложит меня на потом.

За раскольную муку отдам ли своё совершенство,
Вам ли, людям земным, на сожжение шкуру отдам, –
Что; мне жизни, о ваше высокое преосвященство!
В свой потерянный Рай никогда не вернётся Адам.

Если я не люблю, – что ж молюсь этим вёснам и вишням?
Сотни раз ускользни – я настигну Тебя, Естество!
Мудрость мiра сего, ты безумие перед Всевышним, –
Как Его ни зови – Он останется выше всего…
   
85




*

Евг. Винникову

Когда гадают по ладоням
О судьбах и ещё о многом
И наших прежних воплощений
Из карт выстраивают дом,
В какой стихии мы утонем,
О встрече с дьяволом и Богом,
Когда на перекрёстках мнений
Гадают, где и как умрём, –

Моя улыбка Вам понятна
О том, что жизнь и смерть – едины,
И нашей памяти Некрополь
Вернее бубен, пик и треф,
А что на Солнце вижу пятна –
Планеты ль наши в том повинны,
Деревья ль наши: Клён и Тополь?
Но – вместе мы: Весы и Лев…
               
87


АЛТАРЬ ЭГО

Может быть, мiр – только плод любопытства Пандоры?
Где-то на дне её ящика скрыта Мечта…
Где-то на дне Океана – руины и горы, –
Молимся, люди, да, видно, молитва не та!

Горняя – с гор Гималайских – волшебная сила,
Где твои ветры? За что мы покинуты здесь?
Первая ты и последняя – обворожила,
Вдунула тёмную душу и детскую спесь.

Вера, о Вера! Зачем же мы требуем Храма?
Что может дать околдованный Временем царь?
Чем может жить очарованный Вечностью лама?
Где возведён для последнего эго – алтарь?..
               
85

ПЛЕНЭР

Этюдник мой, треножник,
Стань радугой живой!
Ты сам себе художник,
Волшебник, спутник мой.

Сгорели акварели
Растопкой для костра…
Душа в четвёртом теле –
Ей в пятое пора.

Треножник, вбей три точки
И паузу сдержи,
Мой свет без оболочки
С ночною мглой свяжи!
               
85


ШОССЕ

Волнуются маки – и кровью набухли сонливо.
До стен Атлантиды как будто рукою подать.
Ты крутишь педали, и так голуба перспектива,
И Ангел вовеки не снимет шестую печать.

Разлёты шоссе. И следят с колесниц фараоны.
И в детских зрачках изумлённо бормочет Архей.
Колышется зной, и впиваются знаки с разгону.
И ветер летит с незапамятных лунных морей.

А облако-церковь плывёт вдоль погоста по всхолмью.
Дымится асфальт. Разлетаются атомы душ.
Всё дальше земля, и уже ничего я не вспомню.
И маятник солнца, как слон на цепи, неуклюж.

Меня обнимают последние судьбы и ветви,
И ветки-овраги – корявые руки дорог,
Томиться другим в этой логике тысячелетней
И взоры слепые в мольбе обращать на восток…

Волнуются маки – и кровью набухли сонливо.
До стен Атлантиды как будто рукою подать.
Ты крутишь педали, и так голуба перспектива,
И Ангел вовеки не снимет шестую печать.

Сквозь сонное поле набухшего памятью дыма
Я крест свой последний, как белые крылья, несу.
И сердце не плачет, не слышит: «Хатынь, Хиросима…» –
И спит бедуином в таком же бездомном лесу.
               
85

ГЕРМАН ГЕССЕ
      
Он бежал из Маульбронна
От безбожников-святош
К чистым пляжам Флегетона
Отмывать столетий ложь.

Сочинял стихи простые
Карла Юнга пациент.
Не выискивал в стихии
Затонувший континент.

Там, где бесы бесновались,
Ветер Библию листал, –
Из костра глядел Новалис,
Белый Ангел пролетал.

В нём самом глумились бесы,
Но избрал “den schweren Weg”
Странный старец Герман Гессе.
Белый Ангел. Тёмный век.

Никогда он не был йогом.
В бисер с Богом не играл.
Между дьяволом и Богом
Никогда не выбирал.
               
85


*
Т.Ч.
Вокруг луны
Клубится лёгкий дым.
В какие сны
Ты уплыла с Другим?

Как тьма и свет,
Ты мной пережита.
Как “да” и “нет”,
Как звук и немота,

Среди Всего
Ты – зыбкое Ничто,
И что с того,
Что память – решето,

Что найден Он,
Судьба и благодать…
А мне и сон
С другой не увидать.
         
85

ИНОЕ

Чему смеюсь, о чём не плачу?
Какую боль от вас я прячу?

И что вы искоса за мною
Подглядываете – в ИНОЕ?

И птицы пролетают мимо,
Внезапно выпорхнув из дыма,

Из дома, где живёт БЫЛОЕ,
Такое же, как я, иное.

85



ХОЧУ И НОЧЬ

Вот я и прожил жизни треть…
Люблю любить, люблю гореть,

Люблю любить своё “хочу”, –
Лелеять, как в ночи свечу.

Ведь до рассвета догореть
Свече желаний не успеть!

И мотылька слепых забот
Огонь прощальный не сожжёт…

Есть “надо” – среди всех одно:
Всё принимать, что суждено,

Судьбу, и жизнь, и тьму, и ночь…
И пламя погасить невмочь.

И эту зыбкую свечу
Гасить в ночи я не хочу.
   
85

УКИЁ

О скорби юдоль –Укиё, –
Да будет веленье твоё!

В печальном и тёмном лесу
Я лёгкое бремя несу.

Там в чаще – зеркальнейший пруд.
Там всплески и отзвуки ждут.

Я вытащу вершу – улов
Для гибких и детских умов.

О мiра печаль – Укиё, –
Как много забот у неё,

Как чист и глубок старый пруд,
Как странно сквозь дебри минут

Тяжёлую вершу нести,
В ней – тонкий намёк о Пути,

Где тает, как снег, Бытиё…
О мiра любовь – Укиё!

85


КЬЕРКЕГОР
               
                Меня не касается трепет
                Его иудейских забот…
                О.М.

“Прощай, Регина. Лишь во имя Скорби
Тебя я в жертву мiру отдаю!”–
И он замкнулся, как гомункул в колбе,
Ответив “нет” судьбе и Бытию.

Так на песке безумец храмы лепит,
Так в зеркале себя не узнаёт…
И до конца его тревожил трепет
Нам кажущихся мелкими забот.
   
85


*
                Т.Ч.
Всё те же толпы топчут эту землю,
В метро базарят буднями в час-пик.
А я – средь них и одиноко внемлю
Глазам пришельцев из забытых книг.

Там, в старой Риге, Даугаве снится
Окаменевшей тишины флюид:
В большом соборе – скованная птица –
О нас с тобою Музыка молчит.
               
85





ДХЬЯНА

Плыть постоянно вдоль
По смутному теченью,
Из тысяч вольных воль –
Плыть к рас-средоточенью,

И, вопреки Уму,
Отцу всех мук и споров,
Ни с кем и ни к кому –
Плыть по теченью взоров,

Вдоль толп на берегу,
Пугливых и глумливых,
Ни к другу, ни к врагу –
Плыть в терпких переливах,

Минуя “благодать”
Всех гаваней уютных,
Всё чутко сознавать
Без слов сиюминутных,

Среди ущелий плыть
И среди гор сомнений –
К попытке просто БЫТЬ
Вне мнений и свершений,

И уходить в поток
Всей мощью недеянья,
В теченье-между-строк,
В волну осознаванья,

А примет Океан –
Волной влюблённой влиться,
Сквозь время и обман –
Существовать и длиться…
               
85


АТЛАНТИДА

Атлантида, скупое вино
Египтян твоих, инков и майя, –
Если смысла оно лишено,
То к чему эта жизнь, эта Майя!

Только снятся твои имена,
И приводят пути к Израэлю,
И целебного вкуса полна
Эта память, подобная хмелю…

Это – Сфинкс. Это – семь пирамид, –
Ибо сводит судьба к единице
Длинный перечень детских обид,
И не могут глаза не открыться.

Что ж, пьяни атлантический хмель,
Предавай мой рассудок искусу:
За спиной Иоанна – Гиллель,
Но приводит тропа к Иисусу…

И кресты – сколько вынесет даль –
За незримое дело Христово, –
Вертикальная горизонталь:
Смысл и символ воскресшего Слова.

За безумные, грубые дни,
Где смеются в молекулах гуны,
Из напалмовых джунглей – взгляни –
Надвигаются новые гунны.

Обрати свои свастики вспять,
Повернись, колесо поколений!
На каких мне планетах искать
Свои древние, бренные тени?

Что мне сделать в кругу немоты,
Чтобы вжиться в судьбу мiрозданья?
Эти айсберги злы и круты
В поглотившем тебя океане…

Всё равно, где бы ты ни ждала, –
Где-то сбудется наше былое…
И Кабб;ла – моя кабала
Точно так же, как всё остальное.

Но глаза приникают к Луне, –
Где-нибудь увенчаются муки.
И Атлантов мерещатся мне
Над волнами простёртые руки…
               
85


ГОЛУБАЯ СТРАНА

Ты, как я, одинока,
Неземна и странна,
Горних ветров Востока
Голубая страна.

Переможешь – низложишь,
Вновь оденешься в сон, –
Ты тревожишь и гложешь,
Как сомненье во всём…

То ли гнев Крысолова,
Тонкой флейты обман –
Но очнёшься – и снова
Околдован и пьян!

Окрылённая мука,
Вырывайся из рук!
Очень странная штука –
Заколдованный круг…

И безумная флейта –
Словно чей-то укор.
Словно Юнга и Фрейда
Нескончаемый спор…
               
85


*
                Т.Ч.
       
…Здесь жить нам порознь повелели, –
В конце ж, когда уйдём из плоти,
Быть может, мы, как параллели,
Пересечёмся вдруг в полёте…
               
87


  *     *     *
                “Аллаху не свойственно иметь детей”.
                Коран, 19:36

О друг мой Аллах, Ты прости мне моё панибратство,
Прости, как и всем, – за нелепые наши кресты,
И в Небо Твоё навсегда бы я мог перебраться,
Да, видно, я в Землю влюблён и слуга суеты…

А помнишь, Аллах, униженья гаремной рабыни,
Планеты, что продали дети Твои с молотка?
О чём же кручинится смерч в аравийской пустыне,
Какие апокрифы детская пишет рука?

Я Твой бедуин, о Аллах, я Твой бешеный дервиш!
Из сонма имён лишь на время Твоё предпочту…
И, смерч переждав, Ты в бархан закопался и дремлешь,
В крови неповинен и намертво вжившись в Мечту!
               
85


ПУТЬ

Жизнь идёт по новому витку
Смутною дорогой искушений.
Я слова паучьи снова тку
На пергаменте тоски весенней.

Выплывают города вдали.
Я чужие сны припоминаю…
Силюсь оторваться от земли,
Разодрать глумящуюся Майю.

Мне её роскошества не жаль
И не жаль тоски её убогой, –
Вкручиваясь в небо, как спираль,
Я иду неведомой дорогой.
               
85

*

Пока глумится бытия накал
Над звоном рюмок в чей-то день рожденья,
Вновь пьяный в доску Кифаред нагнал
Мух творчества в очередные бденья.

Чтоб, отыграв полученную роль,
Я брёл к натверженным, пустым причалам
Переплавлять уколов нервный рой
В чужую боль, ползущую по шпалам.

И, наслаждаясь выпуклым нутром
Трёх первых строк ненужного романа,
Очнётся киником, кто был – царём…
А в бочке – гулкая, как ночь, нирвана…
   
85


*

Пей ласковую мглу – за кривизну ветвей,
Пей песню скучных дней – за речи кривизну,
За блеск беспомощный чужие звёзды пей, –
Но вен мертвеющих не предавайся сну.

Исколоты они торжественной иглой,
Как вены синевы пронзает яркий шпиль,
Наполнены они всё той же мёртвой мглой,
И растворённая по ним струится быль.

По ним струится быль шумливо-душных эр,
Отпечатлевшихся в ветвях больших древес, –
В крови, отравленной инъекциями вер,
Спит в одиночестве шуршащих нервов лес.

86


*

Случайное тепло печальных встреч,
Циклопов глаз – фонарь глядит на пристань.
И ностальгии хочется увлечь
Зрачки блестящие к чужбинам мглистым.

А город еле спит, полуживой
От беготни и травли каждодневной,
Дым папирос над фосфорной рекой
Колючих звёзд смывает отблеск нервный, –

Их ностальгию не избыть, не смыть,
Как смутный сон их сосуществованья,
И будет Парка прясть слепую нить,
Как светлый след уплывшего сознанья…
       
85-86


САНСАРА

Как странно, что Прошлое всё-таки было
(Неважно, что думал об этом Бергсон),
Что тысячу раз принимала могила
Мой сброшенный прах, что забыл я, как сон,

Планеты, где жизнь моя перебывала,
Где срок отбывала душа, позабыв
Всё то, что уже сотни раз вспоминала,
Что время – мираж, расстояние – миф,

Как важно и странно, что в облике новом
Былых воплощений не вспомнить уже,–
А звёзды зовут несмолкающим зовом
Сорваться и взвиться в слепом вираже…

87





*

Я – не кентавр, но тёмным двойником,
Последней чакрой сросшимся со мною,
Быть может в измерение иное,
Быть может – к самому себе влеком…

Кентавру – тяжелей… Покинуть дом,
Слепой стрелой нацелясь в неземное…
Копыта вязнут в чёрном перегное,
Земная кровь не помнит ни о ком.

Крещением не смыть, не спрятать в ризы
Раздвоенность, астральные капризы,
Рассудка пошлый бред исподтишка, –

Лишь разве так, как Леонардо, из За-
зеркалья – в отраженьи Моны Лизы,–
Хотя б на миг увидеть двойника…

87


*
                М.Н.

Моя судьба – какой-то центр Земли,
Чем ближе я к нему, тем приземлённей.
Но в эту ночь я раб твоих ладоней,
О, каторгу блаженную продли!

Пусть в глубине притягивает та,
Кому суждён совсем другой избранник, –
Есть и тобой отвергнутый изгнанник,
Есть и тебя отвергшие уста.

Но тем сильней соединенье уст,
Чем больше мiр обоим – чужд и пуст,
А ночь кратка, и нежность упразднила

Барьеры тел, – я поцелуй продлю:
Пусть не судьба – но я тебя люблю…
Моей любовью движутся светила!

87







ЦАРЬ

Размыкая зубы по-медвежьи,
Улыбался мiру кроткий царь.
Он стоял без слуг на побережьи
       И держал фонарь.

Стал к нему стекаться отовсюду
Одинокий косолапый люд.
Царь провозгласил: ''Судить не буду
       И прощу Иуд''.

Созерцая гордые реликты
Синих волн и ёлок-недотрог,
Он не знал, как плачут манускрипты,
       И не знал тревог.

Извлекая катарсис из каторг
Странного намеренья спасать,
Он не знал препонов и рогаток –
       Не умел писать.

Он лелеял светлые химеры
Посреди убогих пепелищ,
Но печальные пенсионеры
       Хохотали из жилищ…

Выше всех юродивых величеств,
Переплыв, как реку, Океан,
Он сказал: "Столетие количеств,
       Человек не осиян!"

Царь стоял в убогой панораме
Серых юрт, избушек и яранг,
Всех прохожих величал царями,
       Позабыв небесный ранг.

И за эту яркую гордыню
И за улыбающийся лик
Был казнён. И превращён в святыню.
       И очищен от улик.

18.2.88


*

Умоляю: стань воспоминаньем
и себя до праха умаляю

и пожизненным неприкасаньем
отравить мне тело – умоляю!

Разве я насытился не вдоволь
потакать фальшивым аллилуйям –

и у тела я спросил: готово ль
ты не поддаваться поцелуям?

88


*   *   *

Простите, д-р Фрейд, что я ропщу:
Врач не поймёт, церковник Вас низложит;
Бессмертие души меня тревожит.
Вы – Голиаф, я кину в Вас пращу.

Простите так, как я Вам не прощу
Абсурдный век, что мной ещё не прожит,
Диагноз точен и судьбу корёжит.
И всё ж Судьбу я в Небе помещу.

Прошу прощенья, каюсь, д-р Фрейд,
За мой полёт из позвоночных флейт:
Удел других - раскованность баранья.

Все божества и все святыни чту
И, принимая детскую мечту,
По-детски отрицаю отрицанья!

85-87


ЭПИЛОГ
 
Мiр – не театр, а сумасшедший дом!
Вся дрянь и вонь, и все аксессуары,
Все признаки его и все кошмары,
И Здравый Смысл – верховный знахарь в нём.

Здесь кровь выкачивают день за днём.
Здесь поднадзорки те же, те же нары…
И так неотразимы санитары,
Что синяков на теле не найдём.

Здесь кормят всех миазмами рассудка,
Прогорклой логикой тифозных вшей!
Здесь сёстры матерятся так же жутко…

Чуть что – выталкивает смерть взашей, –
За эту грань, к теням с иными снами,
В пустой архив с чужими именами…

86