Возвращаясь к Есенину

 Молодой  для  повести  открытый,
 Без морщин, отчаянный поэт.
 До  конца  лелеял  боли  жито,
 И  таким запомнил этот свет.

 Свет из тех, кто жил  наверно рядом,
 Кто красиво нитью проходил.
 Как всегда, в пылу, по недогляду,
 Также   хулиганом  проводил.

 Просто так, за песенное слово,
 И зверьё, что братьями считал,
 Потому, и образу святого,
 Предпочёл не грустный пьедестал.

 Был хорош и баловнем при славе,
 От любви, любимым не старел.
 Оставаясь грешником в опале,
 И таким же грешником сгорел.

 Сохраняя в строчках старый омут,
 Не забыл, про ситцевую Русь.
 И за это - хрупкую корону,
 Отдала берёзовая грусть.

 Грусть служила русскою тальянкой,
 Музыкально тешила любя.
 Обновляя болью окаянной,
 Душу человечью теребя.

 Берегла есенинское слово,
 Не считая ухарских ночей.
 Говорить, что бабник был, не ново.
 И молчать, пожалуй, не новей.

 У него свой ангел всепрощенья,
 От беды молитвенный поэт.
 Принимая дух на попеченье,
 Нам оставил  мыслей  силуэт.

 Но бытует стойкое поверье,
 Что живёт он, мира сторонясь.
 Под защитой песни, в той же келье,
 Среди птиц, как журавлиный князь.