Клеопатра

ПРОЛОГ

Гармоний:

Безмолвие. Ты спишь, народ Египта.
Лишь мы с тобой не спим в ночи времен,
О, вещий Хортий, верный мой товарищ.
Солнце съела тьма, и только мы с тобою видим солнце,
Я – разумом, ты – внутренним чутьем.

Раскрыт над нами полный небосвод.
И по луне мы видим, и по звездам
Картину жизни, сущей на земле
Но лишь двоим нам видимую втайне.
Всем остальным она – лишь смутный сон.

Вот видишь, Хортий, золотую крышу,
Что, как река, светится под луной?
Там спит под ней прекрасная царица.
Один из самых беспокойных снов

Ей снится в этой жизни. И так ярок,
И так причудлив жизни этой сон,
Так полон красок, блеска и страданья,
Что будут вечно люди вспоминать
Его картины бед и наслаждений,
Каких на свете женщине одной
Лишь удалось изведать с полной силой.
Явись же снова, Клеопатры сон!

             ***

Прибудет скоро славная царица.
Блестит огнями разноцветный зал,
И солнце на завесах золоченых
Струится, словно пламени река.

Кругом стоят цветы в широких вазах,
Курильницы пускают сладкий дым,
И ложа низкие с роскошными коврами
Расставлены для отдыха мужчин.

О, сколько их лежит, красавцев чудных!
О, сколько благородных мудрецов,
О, сколько бравых воинов, отвагой
Зажечь способных женские сердца!

Как дух кипит мужчин в пиру игривом!
То драться схватятся, то, побросав мечи,
Обнимутся, и круговою чашей
Утихомирят гневные сердца!

То загорится спор, то вдруг затихнет,
И музыки вольется легкий звук,
Прервав веселый шум нестройной речи.
Замрут тогда шумливые уста,
Полуоткрывшись в сладостной истоме
Пред музыкой божественных небес…

В тот миг, когда, навеселясь игрою,
Настроив чувства и возжегши ум,
С улыбкой безмятежною на лицах,
Они о локоть тело обопрут,

В тот миг, под звуки флейт, цимбал и лютней
Раскинут белый занавес рабы,
И появится молча на пороге
Царица, словно на небе – луна.

О, как она прекрасна в темной нише,
Сверкая, как видение мечты!
О, стольких образов таит многообличье,
Желает скольких – ненасытность глаз!

Рванулись юноши навстречу ей, как ветер,
И удальцы подправили усы, -
Она же всем улыбкой отвечает,
И непроглядно смуглое лицо…

И не находит глаз успокоенья,
Как бы мечтой своею увлечен.
И как печать ее уста сомкнуты,
И не отыщет сердце свой двойник…

Тут боковая дверь полуоткрылась,
И в зал скользнул украдкою гонец,
Таясь от всех, шепнул царице в ухо:
«Спеши, Антоний требует тебя!
Сердит на нас наместник гордый Рима,
Что мы не держим слова своего,
И что мятежным странам помогаем,
Забыв, что с Римом заключен союз.
К себе царицу требует Антоний,
Что отчиталась в действиях пред ним.
Иначе – быть несчастию в Египте!
Неверность покарает он мечом!»

И сумрак дум покрыл чело царицы,
Что молча удалилась в свой покой:
«Как смел сей грубый варвар и невежда
Ей, дочке фараонов, угрожать?
Я накажу безумного за дерзость!
Узнает он, как слово я держу!
Такого мне стреножить – много ль стоит,
Когда сам Цезарь у моих был ног?»

И голосом невозмутимо-строгим
Царица всех портных своих зовет,
И златокузнецов, и вышивальщиц,
И плотников, и прочих мастеров.

Велит она им к сроку сделать лодку,
И золотым узором оковать,
И весла серебром ей изукрасить,
И парус алый золотом заткать.

Велит она искусницам-портнихам
Такою тканью тело ей покрыть,
Что и сама Венера не имела,
Когда из пены белой изошла.
И вот по слову, данному царице,
Спустили в Нил невиданный корабль,
И возвели по сходням Клеопатру,
И в путь пустились, богу помолясь.

И где ни плыл корабль сей золоченый –
Народ, толпясь, на берегу стоял:
Столь дивного никто еще не видел,
Хоть жив Египет много тысяч лет!

И вот он вышел через устье Нила
Вдоль берега Эвксинского поплыл,
И к азиатским берегам прибился
Где быть Антоний гордый наказал.

В тот час сидел на площади Антоний
На троне, что был тут же возведен.
Пред ним толпа шумливая кипела,
Как волны – лодку, окружая трон.

И вдруг от моря словно бы сирены
Раздалось пенье, поражая слух,
И музыка, во всем – волнам подобье,
Чрез волны моря в уши полилась!

И ветер, с моря вея, нес волнами
Потоки ароматов и дурман,
И люд на площади весь потянулся к морю,
Поворотясь к Антонию спиной.

И чудо! Словно бы второе солнце
Над лоном вод таинственно взошло,
Но только больше первого и ярче,
И звуками музыки снабжено!

На площади один сидит Антоний
Народ же сбился, как песок морской,
В толпу, что не пробить бы и тараном, -
Так любопытство превосходит страх!

И повелитель целого Востока
Кусает в гневе до крови губу,
И хлыстиком, озлясь, сапог стегает,
Потупясь, чтоб на море не смотреть.

Но тут ушей его коснулись звуки
Той музыки, и опьянил дурман,
И влажным блеском засветились очи,
И поднял их, себя чуть помню я, он.

К нему несли открытые носилки
Четыре негра, а по сторонам
Как облако из страусовых перьев –
Так море волновалось опахал!

Вдруг встали. И увидел тут Антоний
Видение, что позабыть не смог:
Там женщина, что соткана из света,
И только кудри, словно ночь слепца.

В нем все рванулось к ней!
Но вмиг опомнясь,
Он в трон себя обратно усадил,
И, дрожь уняв, за поручень схватился,
А сердце гулко прыгало в ушах.

Секунду наблюдала Клеопатра
Что будет. Встанет он – иль ей идти?
И, сделав вид, что должно так, спустилась
На землю ловко с помощью рабов.

И вот пошла. Как лед, застыл Антоний, -
Недвижны плечи, пряма голова,
Лишь ноги, словно рыбы в мелкой речке
Плескались под одеждой у нее.
Приблизясь к трону медленно, сказала,
И голос был негромок, хоть и тверд:
«Приветствую тебя, о Марк Антоний!
Я прибыла по слову твоему!»

              ****

Аргесса:

Ну вот, опять. Уж полдень, час приемов,
А господа, хоть бей ей в уши – спит!
Вчера – опять что прежде: бубны-танцы,
И вдруг – «Все прочь!» - и заперлись вдвоем.

Худая вся, как свечка будто тает,
Одни глаза как факелы горят,
И жар такой в ней, - хоть пеки лепешки,
Вмиг зашипят, лишь только подойдет!

Зара:

Хотела б я такой любви изведать.
Хоть ночь одну, а там – хоть умереть!
Ведь говорят, что даже после смерти
Влюбленные соединятся вновь!

Аргесса:

Вот глупости. Неопытна ты, Зара,
В делах любви. Постарше я тебя.
А у меня один был – ну как порох!
А после кошелек с собой увел.

Нет, больше мне такой любви не надо.
Хочу и я пожить как госпожа.
К примеру вот – Антония подручник:
Именье в Акрах – вот те так жених!

Рамтида:

Пойду от вас. Мне, девушке, неловко
Бесстыдство ваше слушать как-никак.
Забыли вы обычаи египтян,
У иностранцев дури набрались.
Любовь! Любовь! А долг вы свой забыли?
Ведь женщина быть матерью должна,
Хорошей, расторопною хозяйкой,
И благодарность к мужу – вот любовь!

Вот я – так я мужчин в упор не вижу.
Одно мне, что мужчина, что стена.
Родители мне купчика сыскали,
Коль сладится – так лучше уж куда?

Аргесса:

Эй, вы, потише. Кажется, проснулись.
На флягу с пивом ринулся герой,
Так яростно, как будто в ней – противник.
Уйдемте. Встали уж. Идут сюда.

По опыту я знаю, что не стоит
Любовникам являться на глаза.
Кто знает их? То плачут, то смеются,
То зацелуют вусмерть, то побьют!

(Появляются Антоний и Клеопатра)

Клеопатра:

Антоний! С добрым утром, мой Антоний!
Прекрасно утро, коль оно с тобой!
Прекрасен день, когда ты в нем – как солнце,
Но утр и дней прекрасней – ночь твоя!

Антоний:

Что день, что ночь, - богиня среди женщин, -
Мне перепутать их теперь легко:
Мне мир лишь лики разные являет
В твоем многообразьи – красота!

Клеопатра:

Счастливей нет и не было средь женщин
Меня – так велика твоя любовь!
А если б умерла, тебя не встретив? –
Как эта мысль мне душу холодит!

Антоний:

Зачем о смерти думать, Клеопатра,
Когда кипит в объятьях наших жизнь!
Она легка для нас, как сон чудесный,
Как будто мы в раю – не на земле!

Клеопатра:

Да что за рай, когда ты – двоеженец!
Когда за морем – Фурия твоя,
Иль то бишь, - Фульвия – опять хлопочет,
Чтоб из Египта выманить тебя?

Антоний:

Опять ревнуешь! Слушай, Клеопатра,
Послушай, змейка нильская моя,
Ужель не доказал тебе любовью,
Что для меня царица – только ты?

Клеопатр:

Тебя послушай! Ты – ритор искусный!
Недаром в школах греческих учен!
Коль Рим тебя строптивый столько слушал,
Как мне, арапке черной, устоять?

Антоний:

Уж коли ревновать, то мне бы кстати.
Ты Цезаря любовницей была,
И сын его в глазах моих укором
Всегда стоит неверности твоей.
А прочие, которых я не знаю?
Мужчины нет в Египте, чтобы я
Уверен был, что не были вы вместе,
И что он мне не посмеется вслед!

Клеопатра:

Антоний, что ты говоришь, Антоний!
Зачем зловредным слухам веришь ты?
Былая жизнь моя перед тобою
Растаяла, как воск – перед огнем!

Ужель сравниться можешь ты – и Цезарь!
Я девочкою глупенькой была.
Он трон наш спас, и не в любви тут дело,
Он как отрава был противен мне.

Антоний:

Не говори так. Цезарь был мне другом.
Он как мужчина лучше был иных,
Он честью упомянут быть достоин,
И, кстати, он тебя всегда хвалил.

Клеопатра:

Но я другого мнения о нем!
Ему была я временной игрушкой!
Зачем меня посмел коснуться он,
Когда тебе я рождена женою?

Антоний:

Как вспомню я кровавого его…
Увлекся властью он, владыкой мира
Быть захотел… Но мог бы он им быть!
Я речь над ним народу говорил,

И, чтоб узнал народ свое злодейство,
Я плащ кровавый с трупа совлачил,
И с воплем горя вверх поднял как знамя,
И содрогнулся в ужасе народ…

Клеопатра:

Не говори мне больше о тиране.
Тиран для Рима – мне тираном был,
Хоть с виду был внимателен и нежен.
Не женщиной – я куклой лишь была.

Тебя, тебя, тебя люблю, Антоний!
И родилась я только для тебя!
В тебе такая россыпь чувств и сила,
Талантов стольких искрится огонь!

Ты – целый мир. И все мужчины в мире,
Собравшись враз, не соберут тебя,
Так ты в своих чертах многообразен,
Моей любви блистательный кумир!

Мне снилось раз: мы заперты с тобою
В подземный зал иль в каменный мешок,
И все мои богатства без потери
В тебе едином я тогда нашла!

Антоний:

Ты любишь, Клеопатра, так по-царски,
Царица ты воистину в любви!
И, верно, свет не видывал поныне
Такого чуда, что в руках держу!
(Входит Лаций, из свиты Антония)

Лаций:

Антоний, весть принес гонец из Рима.
Мужайся, неприятна будет весть.
Скончалась Фульвия, твоя супруга,
Но перед смертью натворила зол.

Пытаясь выманить тебя от Клеопатры,
Она ввязалась в гнусную войну,
Пред юным Цезарем тебя пороча,
Играя всюду именем твоим.

Теперь донельзя Цезарь восстановлен
И против нас, и против египтян,
Не говоря уже о Клеопатре,
В которой видит он причины все.

Вернуться должен ты домой немедля,
Расположенье Цезаря достичь,
Жене отдать все почести, что нужно,
Чтоб мавром среди римлян не прослыть.

Антоний:

Да, весть ты мне принес не из приятных.
Не любит Цезарь шутками шутить.
А Фульвия? Кто знал жену строптивей?
Упрямица мне не была женой.

Лаци:

Все говорят, что Фульвия красоткой
И умницей в твои года была.
Что пренебрег ты легкодумно ею,
Вот почему взбесилася она.

Антоний:

К несчастью, оказалась однолюбкой
Супруга нелюбимая моя.
А почему я не любил – не знаю.
Теперь могила тайну унесла.
(Вбегает Клеопатра)

Клеопатра:

Что слышу я? Что вижу я? Антоний!
Ужели покидаешь ты меня?
Ужели гроб покойницы холодный
Тебе приятней ложа моего?

Не уезжай! Молю тебя, Антоний!
Или хотя б меня возьми с собой
Инкогнито, наложницей, служанкой,
Оруженосцем, мойщицей для ног!

Погибну я! Погибну я, Антоний!
От гроба ты на мой вернешься гроб!
О, пожалей! О, не губи безвинно!
Иль на – воткни мне луче в сердце нож!

Антоний:

Верь, Клеопатра, мне нельзя не ехать.
Не Фульвии тому причиной труп.
Я должен оправдаться пред народом,
Да и тебя я должен оправдать.

Меня любили римляне когда-то,
Надеюсь я как прежде на успех.
Но должен сам явиться я пред ними, -
В вопросе этом – наша жизнь с тобой!

Один я должен ехать, Клеопатра,
Хоть пытка – день единый без тебя.
Не довезу, боюсь, тебя живою
До Рима – оправданья не дождусь!

Поверь мне, что нельзя никак иначе.
Что разлучиться надо нам с тобой:
Назначила за смерть такую цену
Мне Фульвия, несчастная жена.

Дождись меня и верь мне, обещаю
Не обесчестить, как ее, тебя.
Вернусь с победой – счастье к нам вернется:
Ведь та, что нам мешала, - умерла!

               ****
(Клеопатра бродит по дворцу как тень)

Клеопатра:

Уж день шестой, как нет вестей из Рима.
Уж сорок дней, как мучусь я одна,
И каждый день мне как тысячелетье,
О, лучше б положили в гроб живой!

Ах, Зара! Что заря мне нынче, Зара,
Когда над Нилом не плывет ладья,
Когда над нею не белеет парус
Антония со знаками его!

О, знал ли парус лучше украшенье,
Пусть взять их всех из тысячи веков.
Чем этот профиль, вычерченный чудно,
И шлем, блестящий, словно десять солнц?

Зачем мне день? Закрой мне очи, Зара.
Иль нет. Не надо! Ночь мне – хуже дней,
Ведь день меня заботой утомляет,
Страшнее ночь, ведь ночью – я одна!

Когда б одна! Так нет же! Предо мною
Он словно идол огненный стоит
В одеждах тьмы, и явно так, что вижу
Морщинку каждую и каждый волосок!

Пустеет трон в моей приемной зале.
Придворные в тревоге по углам
Шушукаются. Словно тень, царица
Проходит мимо них, не видя их.

В покоях сорно. Сдвинуты скамейки.
Служанки семя лузгают весь день,
И выбранить их некому, ленивых,
Что шелухой засыпан густо пол!

А где ж царица? Умерла? В отъезде?
Царицу отнял у египтян кто?
Иль в храм она, быть может, удалилась,
И молится, чтоб год настал благой?

Ах, как не так! Одну твердит молитву,
В слезах взывает к богу одному,
Средь всех богов одно лишь знает имя:
«Антоний!» - слышен вопль. - Антоний! О!»

Все тыщи слов – в одно смешались слово.
Все звуки мира слились в трех слогах.
Как бедна стала речь твоя, Египет,
В семь знаков сократился алфавит!

Антоний! – имя солнца и эфира.
Антоний! – имя пищи и воды.
Антоний – имя зла и имя горя,
Антоний! – гад, собака, крокодил!

              ****
(Антоний у Цезаря)

Цезарь:

Я рад, что объяснились мы, Антоний.
Ведь вы с отцом – старинные друзья.
Вы вместе воевали. Были ссоры
Меж вас, но не бывает дел без ссор.


Антоний:

Я также рад, что все так вышло, Цезарь,
Что снова под один сошлись мы стяг.
Ведь знает Рим – я первый полководец,
И мудростью всегда сиял ваш род.

Цезарь:

Одно меня смущает, друг Антоний.
Я знаю, неприятна будет речь
Моя тебе касательно предмета,
Что важен также и моей семье.

Так слушай. Речь пойдет о Клеопатре.
Ты вздрогнул – знать, не так глупа молва,
Что женщина сия есть чародейка.
Какого мужа захватила в плен!

Ты знаешь, что отец мой, Юлий Цезарь,
Когда-то был ей страстно увлечен,
И будто сын остался у царицы,
Что называется – мой сводный брат.

Сам понимаешь, узами такими,
Не склонен я себя обременить.
Что до царицы – дело ненадежно:
Не знаешь, что ей в голову взбредет!

Я слышал также, будто ты. Антоний
Так заболел египтянкой, что флот
Забросил, и дела, и управленье
Той областью, что вверена тебе.

Чем Рим и я, конечно, недовольны.
И, чтоб в вине поправиться своей,
Ты обещанье должен мне оставить,
Что с ней покончишь раз и навсегда.

А чтоб не в тягость было расставанье,
И чтобы узы нам прочней скрепить,
Октавию, сестру свою, я в жены
Решил тебе, не мешкая, отдать.

Антоний:

О, Цезарь! Благодарен бесконечно
Тебе я за доверие твое,
Но не могу принять я предложенье –
Октавии не стою я твоей!

Цезарь:

Ах, пустяки! С тобой, Антоний, ровня
Октавия, как ты, уже вдова.
И в Риме нету женщины достойней:
Она красива, сдержанна, умна.

Быть может, поначалу нрав твой пылкий
Покажется ей странен, но, поверь,
Что ты собой увлечь ее способен,
Не то, что первый, бывший сестрин муж…

Иди же, не раздумывай, Антоний.
Я все продумал, взвесил, и конец.
Поверь, что нет иного тут решенья:
Надеюсь – ты не лгал и ты – мой друг?

              ****
(В спальне – Антоний и Октавия)

Октавия:

Что, муж мой, грустен ты? Печаль какая,
Какое горе сердце тяготит?
Я не могу ль помочь тебе советом,
Иль, может, делом, деньгами? Скажи!

Антоний:

Октавия, ты – женщина святая.
Не упрекнула никогда меня
Ты за мои былые безрассудства.
Всегда ты терпелива и нежна.

Октавия, но сердцу – не прикажешь.
Я не хочу обманывать тебя,
Ты словно мать мне иль сестра –
                другую
Я женщину, как жизнь свою, люблю.

Уж год как я не видел Клеопатры,
Но ни минуты не был без нее.
Могу ли оскорблять своей любовью
Достоинства бесценные твои?

Заметила ты – с каждым днем все позже
Я возвращаюсь и навеселе
От разу к разу боле
Я жизнь кляну, я жить уж не хочу.

Октавия! Зачем такой я нужен
Тебе? Прости меня и отпусти
Туда, куда влечется ум и сердце,
Прошу тебя, пойми меня, пойми!

Октавия:

Антоний! Горько слышать эти речи,
Но горче видеть мне тебя.
Я б согласилась, но пойми – мы оба
У брата под залогом и в плену!

Не по моей со мной живешь ты воле –
Твоей здесь наказание судьбы.
Да и моей, видать, судьбы несчастье,
Раз не отдал ты мне свою любовь.

Беги, Антоний, - есть одно спасенье,
Коль хоть одно спасенье есть у нас.
Вдова вторично при живом я муже –
О, есть ли горе женщины сильней!

              ****
(Спальня Клеопатры)

Убита горем, словно мел, бледна
Царица, и в постели недвижима.
Без сил она, как статуя, лежит,
Ни есть, ни пить не может и не хочет.

Подумать можно, что она мертва –
Так неподвижен лоб ее и щеки,
И только слезы струями текут
По сторонам лица ее немого.

И там, где эти струи пролились,
Во тьме волос есть прядь чернил чернее, -
Не иссыхает ночью и ни днем
Источник слез, питаемый любовью.

Бывает – вскочит, к окнам подбежит,
Нацепит драгоценные уборы,
Велит созвать подружек и гостей,
Да вдруг в слезах вся выбежит из залы.

И так лежит недвижно, словно труп,
И день ей – тьма, и кажется ей черной,
Как уголь – белоснежная постель,
И солнце – ненавистней паутины.

Вокруг нее хлопочут доктора,
И предлагают разные микстуры.
Она же яду требует от них –
Ведь дни ее так горьки – горче яду!

Клеопатра:

Я умираю, няня, грудь горит
В глазах как будто огненные кольца.
Дышать нельзя, такая боль внутри,
И воздух режет очи, будто бритва!

Няня:

Ты, верно, простудилася, дитя.
Дай я окошко поплотней закрою.
Ох, с детства ты боялась сквозняков,
Как мать твоя, покойница царица.
Поди-ка ты, и цацки на полу!
Да как-никак вещицы золотые,
Подарок, чай, заморский, непростой.
Прибрать покуда – горничных подале.

А то ведь всех богов упомянут,
Что и булавки сроду не видали.
Сопрут в два счета, ох, я знаю их,
А после мне достанется, старухе.
(Входит Гармоний)

Гармоний:

Тебе, царица, хуже, слышал я.
Могу ль помочь тебе я вещим словом?
Быть может, думы проясню твои,
Ведь я тебя, царица, знаю с детства?

Клеопатра:

Гармоний, друг, поди сюда, поди.
Мне кажется, умру я очень скоро.
Скажи, Гармоний, чем виновна я?
Чем прогневила солнечное небо?

Гармоний:

Учил тебя наукам разным я,
Да ветреной была ты ученицей:
Все музыка да танцы на уме,
Да все, бывало, говоришь стихами!

Прекрасна в детстве ты уже была,
Талантами щедра к тебе природа
Как ни к одной из женщин, может быть,
Но кони рвутся, упряжи не зная…

Клеопатра:

Гармоний? Что же делать, бедной, мне,
Когда живой мне изменил любимый?
Как, жизнь отбросив, устремиться в смерть
В ладье убогой и покрытой черным?

Мне радостей уж в жизни не видать,-
Вся в Риме радость, имя ей – Антоний.
Владеет ею чуждая жена
Как кладом, что зарыт в песок пустыни.

Гармоний:

Послушай, Клеопатра! Знаешь ты,
Что рок тебе в сем имени назначил?
Вовлечена рождением своим
Ты в судьбы тех, что звались «Клеопатра»!

Те родственницы прежние твои,
Которых именем тебя назвали, -
Убийцами их сделала судьба
Своих мужей, пускай бы – и невольно.

А ты и вовсе не была в женах,
Хоть и детей, и царство ты имеешь
Печально одиночество твое,
Когда уму не отыскать причину.

Клеопатра:

Так в чем причина? Может быть, мой брат?
Назначен был ребенком он на царство,
Да так себя повел, что решено
Меня с ним было в равенстве поставить.

Гармоний:

Твой брат – такая жертва, как и ты.
Тринадцатый по счету, значит – лишний,
Наш Птолемей не годен ни к чему.
В нем род мужской Египта угасает.

Ты помнишь древность? Цвел тогда Египет
Делами выдающихся мужей.
Так многого они тогда достигли,
Что беспредельно стал обширен край.
И потекли сюда дары природы
Из Сирии, из Пунта и из Фив.
И рабский труд бесплатный стал как ветер,
И муж Египта в лаврах опочил.

Тогда пришли восточные гиксосы,
И развратили нравы египтян
Изнеженностью, ленью, сибаритством
И красотой изысканных вещиц.

Вот женщина когда на трон восстала,
Вот был когда мужчина покорен,
И слабость всем казаться стала силой,
И красота от истины ушла.

Клеопатра:

Да, да, учитель, я все это помню.
Ты в детстве мне про это говорил,
Но не увлек меня своею мыслью,
Теперь вот учит смерть – и поняла.

Гармоний:

Отец твой слабым был. При нем Египет
Попал под Рима строгую пяту,
И римлянин лишь спас его корону,
Которого ты – бедная вдова.

Клеопатра:

Опомнись, что ты говоришь, Гармоний!
Я столько ж помню Цезаря, как сон
Запрошлогодний, виденный некстати,
И безжеланный памяти моей!

Да Цезаря я разве же любила?
Мне в тягость был и вид его, и брак
Оформлен был политике в угоду.
Да разве был на миг мне Цезарь муж!

Сухой и черствый, чопорный, холодный,
За ним наложниц волочился рой.
Я среди них едва была ли первой,
Едва ли Цезарь помнит ночь мою.

Гармоний:

Не помнит он, но ты, царица, помнишь,
И эту память смертью лишь сотрешь!
И дважды он Антонию дорогу
Пресек, у власти первый, и в любви!
Он не был сух – тебе таким казался.
Не холоден он был, но только трезв.
Тебя любил по-своему и мог бы
Тебе поистине достойным мужем стать.

Так не случилось. Пред тобой он тенью
Прошел. Во сне ты сына родила,
Оставшись с полудевственной душою,
Ему своей души не отдала.

Клеопатра:

Так что ж мне делать? Умереть несчастной,
Когда узнала счастье и любовь?
И что ж мне – помнить холод тех объятий,
Когда любовью искренней горю?

Ужель мне помнить слабую коптилку,
Когда в слезах, не выдержав, глаза
Великий пламень видят пред собою,
Которого и солнцу не затмить?

Гармоний:
Антонию пресек дорогу дважды
Гай Юлий Цезарь. В третий пересек
Его наследник со своей сестрою,
Чьим именем казнить тебя могу.

Клеопатра:

Так чем же победил старик проклятый
Того, кто с ним в сравнение нейдет?
Того, кто так щедротами осыпан
Природы, что пред ним – пустыня тот?

Гармоний:

Пустынный берег выгодней рассудку,
Чем тропиков непроходимый лес,
И на бревне расчетливый спасется
Скорее, чем пловец могучий – вплавь.

Как океан, Антоний необъятен,
И как вода морей – могуч и слаб.
Тебе купаться любо в нем, играя,
Ведь плещется всегда он вкруг тебя!

Быку, смеясь, продела в ноздри кольца,
И крутишь им ребячливой рукой.
За стебельком цветка он тянет губы,
А ты – все прочь! Вот это – так игра!

Клеопатра:

Неправда! То меня увлек Антоний!
Попалась я как в сеть свою – ловец!
И бык тот – я, когда твое сравненье
Возможно в женский план перевести.

Гармоний:

Попались оба вы в одну ловушку,
Что вам была расставлена судьбой.
Судьба ж, как греки говорят, - характер,
Привычки, настроения ума.

Не видишь ты, что Цезаря упрямство
Сидит в тебе, как гвоздь в стволе живом,
И что гвоздем железным больно ранишь
Антония, и это знает он,

Игрушка он, хоть в образе мужчины,
Хоть позволяешь ты играть собой.
Тебе он не был полноправным мужем,
Не властвует он, женщина, тобой!

Клеопатра:

Как так не властвует? Ты спятил, что ли?
Да есть ли власть сильнее, чем его?
Да есть ли женщина, чем я, покорней?
Да есть ли пес послушней и верней?

Царица я. Виновна ль, что царица,
А он – не с царским именем рожден?
Так всех царей своим умом он стоит!
А про обличье – что и говорить!

И что корона мне – на ложе смерти?
Швырнула б вовсе как сосуд пустой,
Когда б ко мне вернулся мой Антоний,
Или его венчала б над собой!

Я не горда уж так, поверь, Гармоний,
Как прежде, в годы прежние, и смерть,
Что предо мной, мне многое открыла.
Коль выживу – так я уже не та.

Вот почему слова твои ложатся
Мне прямо в сердце, тяжкие слова.
Но истины я в них законы вижу,
И прозревает мой ослепший ум.

Когда б вернулся вправду мой Антоний, -
Ночами мне видения идут, -
Так подбегу и поцелую руку
Ему как господину моему!

Какое счастье развязать сандальи,
Его тугие, пыльные ремни,
Да нет! Следы бы ног его увидеть,
И то смогла бы дальше с этим жить!

Гармоний:

Я верю в искренность твою, бедняжка,
Но глупо поступать таким путем:
Царица ты – не только по рожденью,
Царицей ты и в рубище умрешь.

Вопрос же в том, - а царь ли твой Антоний?
Ведь он себя не чувствовал царем!
Ты думаешь – в короне только дело,
Когда тебе подстать – мужчина-царь?

Да хватит ли самой тебе терпенья
Смирить себя и пылкий нрав унять.
Как в шахматах: шагает королева
Напропалую, и на шаг – король!

Ведь вспомни, как с Антонием когда-то:
Он думать начал – твой готов ответ.
Он лишь стрелу свою из ложа вынул –
Твоя стрела уже попала в цель.


Легка и быстра женщина, мужчина
Медлителен, когда велик, как он.
И прежде дела он обязан в думах
Всю мощь свою в едину цель собрать!

Вот видишь – здесь Осирис и Исида.
На полшага чуть отстает она,
Не потому, что впрямь не успевает, -
Но путь открыть – ему она дает!

Ведь он – вожак, как мощный тур рогатый.
И крепче ум и сердце у мужчин.
Зато у женщин ум и сердце – гибче.
Так что ж вам, нежным, рваться на таран?

Ты ум его связала тонкой сетью,
Сама, увы, не чувствуя того,
И не дала идти своею целью,
Свою ловушкой подставляя цель.

Клеопатра:

Но разве наши цели – не едины?
Ведь счастье было нам дано двоим!
Я для него все распахнула двери,
И он себя в ответ мне посвятил!
(Гармоний распахивает окна)

Гармоний:

Поди ко мне. Смотри сюда, царица:
Вот тот «Антоний», что должна любить
Ты так, как любишь нынче ты мужчину.
«Египет» - так «Антония» зовут.

Ведь женщина ты родом не простая.
Судьба тебе измены не простит
И что тебе возложено исполнить,
Обязана ты или впрямь умрешь.

Смотри сюда. Твои безлюдны нивы,
И Нил в разливе скуп, как никогда.
Солдаты пьют или играют в кости.
Чиновники воруют или спят.

Мужчины стали неженки в Египте,
И ты пример собою подала,
Опутав паутиною героя,
Забросив ради праздников – труды.

Взгляни и помни – вот твой муж – судьбою
Египет – твой отец, супруг и брат.
И только тот мужчина будет признан
Судьбой твоим, что с ним соединен.

Когда б Антоний был отец египтян,
Когда б не гордый Рим его прислал,
Ты с ним соединилась бы навечно,
Или ушла бы, нас покинув, с ним.

Вчера в виденьях видел прорицатель,
Что в путь Антоний двинулся к тебе,
Но гибель принесет он вам обоим,
Когда забудешь слово ты мое.

(Антоний и Клеопатра. Он держит ее руку)

Клеопатра:

Антоний! Разве так ждала, Антоний,
Я этой встречи! О, как я ждала!
Теперь ты здесь, а я уже не в силах
Наряд любимый твой себе надеть!

Да и некстати он. Чума в Египте.
Боюсь богов я видом разгневить.
И ты весь пыльный, с рваными ремнями,
И плащ шитьем, как прежде, не блестит.

Антоний:

Когда б ты только знала, Клеопатра,
В пути я сколько горя испытал.
Не думал встретить я тебя живою –
Сказали мне, что ты уж умерла.

Скажи, как дети? Живы ли – здоровы?
Ты изменилась очень, но жива!
А я – кем я пришел к тебе – не знаю.
Не знаю, кто я – нищий или царь?

Клеопатра:

Здоровы дети, милый мой Антоний.
А я была и вправду чуть жива.
Но все минуло – ты ведь возвратился,
Так я воскресла из смерти теперь!

Антоний:

Не тот уж Рим как в юности когда-то.
Республика растоптана дотла.
Все денег ищут, титулов и власти,
И воровство царят везде, и ложь.

Знать, мир устал. Земля носить устала
Народов тучи, сеющих разлад.
Тысячелетье в муках умирает,
И, может, настает конец всему.

Клеопатра:

Сказал вчера мне прорицатель Хортий,
Что уж родится вскорости жена,
Что искупит всех женщин прегрешенья,
Как сын ее – мужчину искупит.

Что обновится мир, но не погибнет,
И что дитя той женщины спасет
От порчи род людской. Изменит мысли,
Которые нас к бедам привели.

Сказал мне Хортий, что она явится,
Чтоб женщину иную нам явить,
Чтоб мира Мать великую восставить,
И женственность терпением отмыть.

Гонимая, придет она в Египет,
В аскетов край и царственных блудниц,
В Египет обезмужевший и нищий,
И солнце Клеопатрино затмит.

Антоний:

Не знаю я, что делать, Клеопатра,
Еще я славен в Риме, может быть,
Но время так народы изменило,
Что больше века значат двадцать лет.

Еще могу собрать я сослуживцев,
Кем не забыт военный гений мой,
Кто не распух в жирах и не пропился.
Но мало их! Как нынче мало их!

Народ не тот. И власть его – игрушка,
Которою играется тиран.
Умен, хитер и осторожен Цезарь.
На пользу даже вред идет ему.

Да и кому я власть верну – народу,
Что пообвык бездельничать и жрать?
Ему такой тиран, как Цезарь, нужен,
Безмозглому – единый поводырь!

Проспал я жизнь. Как затянулось тиной
Все то, что было чистою водой!
Теперь я лишь для подвига проснулся,
Но я один, и кто пойдет за мной?

****

(Аргесса, Зара, Рамтида)

Аргесса:

Ну что ж? Похожа я на Клеопатру?
Как челка? Как походка? Туалет?
Теперь тебя так умащу я, милый,
Что сам ты будешь липнуть, словно мазь!

Вы видели, как я в него стрельнула
Глазами, так что об пол брякнул меч?
А вы заметили его коляску? –
Антоний позавидовать бы мог!

Зара:

Счастливая! А я назло влюбилась
В лютниста молодого, в бедняка.
Но поцелуи милого так сладки!
Вот жаль, что вечно некогда ему!

Рамтида:

Мой Тадрахар сказал вчера: Рамтида,
Какой для нас удобней будет дом –
Чтоб окна выходили бы наружу,
Иль, как в Египте принято, вовнутрь?

Аргесса:

Ну и сиди в том доме, словно клушка.
А мы с Аресом доблестным моим
Узнаем мир, да и себя покажем:
Пусть знают все Аргессину любовь!

Зара:

Лишь мне одной – печальная судьбина.
Не знаю, кто он – друг или жених?
Любовь моя ему ведь так приятна,
Но что же люди скажут про меня?

               ****

ЭПИЛОГ

Гармоний:

Черна ты, ночь. Все спит народ Египта.
Лишь мы с тобой не спим в ночи времен,
О друг мой верный, прорицатель Хортий!
Лишь мы с тобой не спим среди ночи.

Погасло солнце, и во тьме народы,
И только мы с тобою видим свет:
Я разумом судьбу людей читаю,
Ты – видя правду внутренним чутьем.

Хортий:

Скажи, Гармоний, как жива царица,
И как Антоний – он собрал ли флот?
И как любовь их – так же жаром пышет,
Иль остудило время и ее?

Гармоний:

Нет, их любовь, пусть сделалась иною,
Не угасает, лишь меняет цвет.
Из золотой – серебряною стала:
Не так пылает, но зато нежней.

Но их судьба – пока еще загадка.
Переменились оба, через смерть
Пройдя, себя оставив в Лете…
Чем укрепит их новая судьба?

Хортий:

Да, мир таков, что нынче брат на брата,
Жена на мужа вкупе восстают,
И, что у них считается любовью,
То здравый ум убийством бы назвал.

Гармоний:

Страстями обуянным, очень трудно
Одну простую истину учесть:
Что каждый роль нешуточно играет,
Которая дана ему судьбой.

Казалось: кто свободнее царицы
Имеет право в выборе любви? –
Ан нет. Ее ограниченья – больше:
Царя страны лишь ей любить дано!

Коль убежать захочешь с этой клетки –
Судьба так больно выпорет тебя,
Что образумишься ты поневоле.
А нет – так вовсе выкинет с доски!

Хортий:

Выходит – роль, название важнее,
Чем личность и желания ее?
Не будут ли в ущербе наши чувства?
Жестоко так природу подавлять!

Гармоний:

Все дело в том, что нужно воспитаньем
Готовить чувства с разумом дружить.
На время лишь смирить их – не убудут,
Но с целью согласуются они.

Хортий:

А цель? Откуда цель берется?

Гармоний:

Разум
В сегодняшнем сознанье знает цель,
Когда перед тобою – не безумец,
Когда от истины огня он возожжен.
В минувшем знали истину народы,
А ранее – была у них в крови,
Как у тебя, питала подсознанье, -
Вот почему и прорицаешь ты!

Теперь же ум запутан, сбиты чувства
Все с мест своих, и подымают вой
Такой в душе и сердце человека,
Что разум их не может удержать.

Как кони, что сорвались с коновязи,
Они судьбу к обрыву смерти мчат,
Не ведая ни цели, ни дороги,
И зная страсть единую – бежать!

А если два безумца пылкой страсти
Соединились в упряжи одной,
Ты точно знай: их коротка дорога,
И с грохотом обрушатся они.

Но если двое разумом единым
Соединились, цель для них ясна, -
То сила их удвоена, и трудно
Препятствие поставить им в пути!

Хортий:

Ты прав, мой друг. Но, веря подсознанью,
Нельзя ли также истину найти?
Или всегда верховным будет разум,
И мять натуру, словно глины ком?

Гармоний:

Возможно, друг мой Хортий. Ты – примером.
Ты видишь все, что знаю я трудом:
Ума учебой, долгим размышленьем.
Но ведь и ты трудился над собой.

Годами дисциплины, обузданья
Себя, ты чистоты души достиг.
Как зеркало, ясна она, являя
Свет истины на чистоте своей.

Но разве души прочих таковые?
Они грязны порой, как скотный двор.
Гармония и ясность в них издавна
Утрачены – ведь люди все больны!

Конечно, разум – только лишь протезы.
Он груб, и годен только до поры,
И человек, что в истине воскреснет,
Его отбросит, сделавшись, как ты!

Но для людей сегодняшних –
Иного, как будто, не предвидится пути,
Как в бурю чувств в корабль ума забраться:
Хоть мал и тесен, неприятен он!

Хортий:

Смотри, Гармоний! Уж зажглись огни.
Пусть мало их, но появились все же!
Египет обезлюдевший, вставай!
Царя ты во главу свою воздвигни!

Гармоний:

Да, вижу, Хортий! Слаб еще пока
Сознанья свет. Безмолвствуют народы.
Лишь хаос громких криков издают
Как галки, что галдят над старой крышей.

Антония вот светится окно. Видать, не спится –
Готовит к бою флот.
Ведь умник он, и знает корабли
Как их никто, пожалуй, и не знает.

А Клеопатра пусть покамест спит:
Ведь женственности сон намного ближе, -
С природой не разняла рук она,
И пусть ее природы сон очистит!

Хортий:

Смотри, Гармоний! Полоса зари
Уж пролегла над корабельным фортом,
И золотятся кровли у богов!
Над Нилом парус взмыл. Вставай, Египет!