Генерал

-Господи, как все ничтожно, как ничтожен человек в своих порывах. Как мелок он перед Всевышним в свеем желании стать лучше. Как же это противно начинать все сначала. Завтра, завтра всё будет по другому, завтра будет другая жизнь. Ну, не завтра, так послезавтра, в понедельник, в пятницу 13, в Новый год, после Дня Рождения. Вот только схлынет похмелье и всё будет по-другому, а иначе ни как, а иначе тварь я? Или право имею? Право налево, кругом, шагом марш. Почему, почему эти команды звучат так словно военным сам русский язык не брат? Или их придумал картавый московский прапорщик? Да, да, несомненно, три класса церковно-приходской и желание стать генералом. Никак не меньше. Все мы генералы, да не на всяком эполеты. А как бы было хорошо. Все генералы. Тогда бы и дедовшина пропала, ведь если все генералы, то разве может генерал генерала заставить туалеты зубной щеткой драить. Никак нет! Разве только перчаткой по лицу, да на дуэль, а после, в глушь, в Саратов. Писать стихи. И будет тогда век всеобщего романтизма – медный век поэзии. И будут тогда даже матерные частушки звучать по-особому! Не будет низовых жанров. Помилуйте, какие же низовые жанры в век всеобщей романтики? О дамах возвышенно, а иначе никак, а иначе – убейтесь об стену генерал, ибо никто даже перчатку о вас не замарает!!! Умирайте презренным! Брошенным и никому не нужным, умирайте с похмелья в одиночку, в больнице, где старая шаркающая санитарка вам даже утку не подаст. О, эта санитарка – самая прекрасная из женщин! Богиня поэзии, старушка - хлопотушка, видевшая еще Брежнева. Разве не достойна она ваших стихов, разве не достойна она вашей рифмы? Стыдитесь генерал! Что Вы знаете о её высоких моральных качествах, когда спит она, на соседней койке, распространяя вокруг аромат недельного запоя, а утром исчезает на весь день, чтобы появиться вновь только ночью? Нимфа, загадочна и непредсказуема, легковесна и обтекаема, вот её портрет. Нарисуйте её генерал! Не скупитесь на краски! Вот она возлежит на койке, разбросав непринужденно свои телеса. О, этот плавный изгиб рухнувшей вниз сетки, что скрываешь, ты от поэта?  Стоит только дать волю воображению и сейчас же рисуется только тебе ведомая картина к этой благородной седой голове пускающей слюни на желтую наволочку. Воистину, только поэт способен увидеть, восхитится и возлюбить свою Галатею!
-Возлюби её, - шепчут безносые карлики, - возлюби.
-И не уговаривайте, не стоит ломать комедию! Моё сердце не свободно!
-Освободи своё сердце и возлюби её, - продолжают шептать они. И нет силы, противостоять им.
-Приди ко мне моя любимая Галатея! Приди ко мне, и мы сольемся с тобою в поцелуе и воспарим к небесам. К небесам! Туда, где не запачкает нас земная грязь. Туда где голуби не гадят на голову. Туда, где в белесом облаке не видны твои черты, но так желанно тело. Приди моя Галатея. Я умираю без тебя!
-Ишшшь, ты орет, он! Проказник! – шепнет мне моя Галатея и прильнет ко мне своим дряблым телом. И сведет моё тело в судорогах, забьется оно в эротичных позывах, попроситься наружу скверна.
-Отойди, неверная! Скажи мне, скольких ты познала мужчин? Сколько раз клялась ты в верности? Нет, молчи, молчи неверная! Где же твой белый, подаренный государством платок?  Потерян он? Умри ж!   Не подходи ко мне! Никогда,  никогда больше в моем сердце не воскреснет любовь к тебе. Оставьте меня! Оставьте мерзкие твари, обманувши раз, вы больше не обманете меня, не толкнете на преступление! Генералы не плачут, не стонут от боли. Они лишь крепче сжимают зубы и идут, идут дальше. Пустите меня! Свободу, мне свободу! Что мне ваши путы? Чихал я на них! И братья меч мне подадут! Где же вы, мои братья?
-Здесь, мы, где же нам еще быть ваше благородие? Мы завсегда с вами.
-А нет ли братья у вас меча?
-Как же не быть? За ним и стоим. Вот уже и очередь наша скоро.
-Скажите, братья, не утаите от меня всей правды. Нужна ли нам свобода?
- Вопрос то ваше благородие уж больно философский. Вот так сразу то и не ответишь. А тут еще и очередь наша. Вы уж решайте ваше благородие. Свобода или три топора?
И заметалась во мне свобода, вступила в противоречие с душой. Свобода, огромная бабища с рогами на голове закричала: «Революцию, даешь революцию. На баррикады, с шашкой наголо, с верой в лучшее». А маленькая сиротливая душа, с бездонными карими глазами молчала и плакала, плакала и молчала. И не было моих генеральских сил обидеть ребенка. Не может военный человек обидеть дитя.
-Три топора,- пропищала  во мне душа и умерла свобода. И чем глубже я зарывал топор войны, тем крепче становилась моя душа, тем больше в ней становилось свободы.
-На баррикады, - закричала она громовым голосом, и мы пошли  на войну. На войну с произволом. И была наша война священной! Многодневной и трудной. Каждый вечер взлетала моя душа к небесам и вкусив райского блаженства, падала в забытье, что бы утром раненной и измученной вернуться на баррикады. Быть или не быть? – вот в чем вопрос.
Подземные казематы с плохой вентиляцией, баланда на обед, зарешеченные окна и железные двери – вот она наша свобода. Потрескавшиеся потолки – вот оно наше небо. Белый саван – вот наша форма.
И спустился Петр с потрескавшегося потолка и сказал:
-Осознал ли ты сын мой всю тщетность своего бытия? Вкусил ли горький плод познания?
-Вкусил. И был тот плод горек и пах он боярышником.
-Вот он истинный вкус познания, - сказал Петр и протянул «три топора».   И прильнула к нему моя душа и вознеслась на засиженный мухами, грязный потолок.
-Хочешь ли, ты сын мой покинуть этот бренный мир, в котором нет свободы, в котором томиться, и плачет твоя душа?
-Генералы не бросают Родины. Они едут в ссылку, но никогда не покидают её, никогда, слышишь ли ты меня, искуситель? - И Петр горестно вздохнул и просочился сквозь трещину в потолке. А я плюхнулся вниз и растекся грязной лужей, просочился под железную дверь. Я чувствовал, всеми фибрами души чувствовал свободу. Ну и что из того что я грязная лужа? Зато как забавно прыгаю через меня девушки в белых халатах, как замечательно прыгают эти молодые козочки, как ругаются матерые самцы, попав в мое нутро грязными сапожищами. Каждый может обидеть поэта, пройти по нему своими грязными сапожищами, но есть на свете счастье и оно в этих молоденьких санитарках, в их смеющихся глазах, в их нежных ручках, затянутых в черное безумие ногах. И явилась моя презренная Галатея и вытерла меня вонючей тряпкой и отжала в ведро и выплеснула в белый, ослепительный унитаз. Она дождалась своего часа, она осуществила задуманное, она убила меня, слила в зловонную чашу.
-Боже, Боже, почему же мне так плохо?
-Скоро, скоро уже будет хорошо, - улыбнулась мне Галатея беззубым ртом. На потолке появился глаз. И я плюнул в него, плюнул со всей силы, что скопилась во мне, со всей злости.
-Проваливай, проваливай отсюда, - закричал, я. - Я знаю ты не Петр, ты змей. И трещины зашевелились и поползли змеи. Боже как же их много. Я бил их,  я душил их своими слабыми дрожащими руками, а они все падали и падали с потолка. На третий день я начал терять сознание, они душили, они давили меня, пот по мне катился градом, и только моя Галатея всё так же улыбалась мне и из её рта текли противные желтые слюни.
 - На баррикады, - закричала баба в белом саване и мы рванули. Я, моя Галатея, змеи, братья с мечами и Петр, и все эти молоденькие девушки в белых халатах. – На баррикады!
13.06.2011