Слово о Ломоносове

1
У заставы
                инвалид обалделый
Всё понять не может:
                явь или сон? –
Едут немцы в Петербург
                то и дело,
Едут немцы –
                только пыль колесом!
И стоит он,
                ухмыляясь не к месту,
Алебарду чуть не выронив
                из рук:
Едут немцы в Петербург,
                едут немцы,
Едут прямо
                в Академию наук!
О, им хочется
                и почестей, и денег,
А в России –
                хоть не очень и учён,
Хоть аптекарь,
                а совсем не академик, -
Будешь им –
                в сравненье с этим мужичьём.
Лошадей своих осаживая
                с маху,
Гости в здание торопятся
                скорей.
Господин библиотекарь Шумахер
Их торжественно
                встречает у дверей:
- Господа!
                Поздравляю с приездом!
Поджидали мы вас
                с часу на час!
Только кто же это
                смотрит предерзко,
Сам большой –   
                косая сажень в плечах, -
И зевает
               с откровенною скукой,
И уходит,
                повернувшись спиной,
А рукою –
                иль почудилось то? –
                кукиш!
Что за жест непозволительный,
                срамной?!
В порошок его б, невежу,
                нахала!
- Как фамилие и званье?
                Кто таков?!
- Герр адъюнкт Ломоновов Михайло
Из потомственных поморских рыбаков!

2
Прости, что я тебя покинул,
                Север.
То страсть к познанью,
                но не я – виной.
Там за Двиною
                снег декабрьский сеет,
Ночная вьюга
                плачет над Двиной!
Там –
           море
                и любимый мой Куростров,
Резные ставни
                милых Холмогор…
Здесь –
             нужно не сдаваться
                и бороться
И недругам в глаза
                глядеть в упор!
Но не страшны ни горести,
                ни мука,
Ни эта неизвестность впереди,
Коль властно позвала тебя
                наука
И родина промолвила:
                иди!
Пусть у врагов твоих
                несметна сила,
И там, и здесь, -
                везде твои враги,
Но за твоей спиной
                стоит Россия, -
Борись, Михайло!
                Сил не береги!
А хватит ли их, сил-то,
                хоть и молод?
Сегодня вот не вытерпел,
                дерзнул
Шумахеру и прочим
                правду молвить,
И вот –
              немедля взят под караул.
Посажен под арест «за оскорбленье
Мужей учёных»,
                словно подлый тать,
И должен ждать
                судьбы своей решенья,
Императрицы слова
                должен ждать.
А что порешит
                Елизавета?
Помилует ли, нет ли
                «дщерь Петра»?
Но время всё идёт –
                и нет ответа.
Вокруг –
                всё та же подлая игра!
Ночь.
           Мысли постепенно тяжелеют,
И, засыпая в тишине ночной,
Он слышит:
                над Двиною ветер веет,
Ночная вьюга плачет над Двиной!

3
Тонет страна в берёзках,
В снежной декабрьской замяти.
Ещё времена Бирона
Живы в народной памяти.
Трупы ещё мерещатся
Страшные,
                обледенелые,
Свищут кнуты помещичьи,
Свищут метели белые.
Снежных полей узоры,
Ветхие избы серые…
А там, вдалеке, –
                просторы
Севера, гордого Севера!
Хмуры там моря волны
И молчаливы пространства,
Там ещё жив он –
                вольный,
Пламенный дух славянства!
А рядом страна –
                изуродована
Плетью,
              кнутом иссечена.
Родина,
             милая родина,
Правда ль, что это навечно?
О, если б отсечь
                и отбросить их –
Щупальца страшного спрута!
Сколько тогда
                Ломоносовых
Вышло бы к свету оттуда!
Пока же один он –
                гордый,
За родину всю
                в ответе…
Но должен писать он

                оды
На празднества Елизавете;
И пишет,
                забыв про отдых,
Забыв о сне,
                и о пище.
Что ему
              в этих одах?
Славы ли,
                милости ищет?
Нет,
       не по долгу службы,
А от души от чистой,
Нет,
       не как раб послушный,
Пишет –
               как сын отчизны!
Не с тем,
               чтоб облегчила участь
И жизнь его
                «дщерь Петрова»,
А с тем,
              чтоб все слышали звучность
И ясность родного слова!
Чтоб недруг и друг увидел,
Весь мир чтоб почувствовал разом,
Чтоб Бог россиян не обидел
Ни речью великой,
                ни разумом.
Славу суля и вечность
Веку Елизаветы,
Просит хранить он верность
Славным
                Петровым заветам.
Суля ей
              признанье потомков,
Не устаёт убеждать,
«Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать!»
«Поверьте в Россию навеки!» -
Он молит в волнении жарком.
…Лишь пышно взлетают фейерверки
Над императорским парком.

4
Сам Шумахер очухался еле,
Ну и был же переполох!
Да и шутка ль подумать:
                Эйлер –
Математики, химии бог –
Вдруг посланье прислал:
                «Ломоносов –
Сей достойный, учёнейший муж –
Много важных поставил вопросов,
Разрешив их с успехом к тому ж.
Академии вашей он слава,
Честь и гордость российской страны».
Вот задача-то выпала,
                право!
Что же делать теперь мы должны?
И Шумахер
                с повадкой лисицы
Шлёт профессору хитрый ответ:
«Сей адъюнкт перед всеми гордится
Так, что спасу и удержу нет.
Нипочём ему слава и имя,
И заслуги великих мужей,
А от ваших похвал,
                досточтимый,
Дело будет и вовсе хужей».
Отвечал ему сдержанно Эйлер,
Разгадав этот вкрадчивый тон:
«В Ломоносова твёрдо поверил.
Он для славных успехов рождён».
А виновник всей этой истории
Занят сутью,
                загадкой вещей,
И колдует в лаборатории
У пробирок своих и печей.
И работая ночью
                без роздыха,
Он в сосудах сжигает металл,
Замечая:
                без доступа воздуха
Тот металл тяжелее не стал.
Вес металла становится больше,
Если воздух проникнет туда.
Вот ошибка в чём
                Роберта Бойля,
Вот в чём опытов прошлых беда!
Знать, не зря, нагревая реторты,
Он над печью
                вдыхал этот чад,
И слова его новой работы
Как стихи
                вдохновенно звучат:
«Все перемены, в натуре случающиеся,
Такого суть состояния,
Что сколько чего от одного тела отнимется,
Столько же присовокупится к другому».

5
То глубь его тянет,
                то рвётся он ввысь,
Весь отдан работе любимой;
Всё дальше и дальше ведёт его мысль
В заветные дали,
                в глубины.
И кажется:
                всё, что вокруг создала
Природа,
               всё жаждет ответа:
И холода тайна, и тайна тепла,
И мрака загадка, и света!
Казалось, пора б отдохнуть от забот,
Но снова он что-то хлопочет,
Мозаичный или стекольный завод
Открыть в Усть-Рудице он хочет.
И силище этой
                препятствия нет –
Прошеньям,
                мольбам,
                убежденьям,
И первый российский университет
Ему же обязан рожденьем.

6
Профессор Миллер
                приготовил речь
Для ассамблеи –
                длинную, пространную.
На помощь постарался он привлечь
Источники сугубо иностранные.
Отбросив русских летописей груз,
Он очень просто все решил вопросы:
От финского, мол, корня слово «Русь»,
Произошли от скандинавов россы.
Отсюда вывод:
                русский-де народ
Руководить собою не способен,
И был вначале это просто сброд,
Варягами лишь к делу приспособлен.
И так-то речь
                спокойненько текла,
И был профессор
                от тщеславья розов
И ждал похвал.
                Но тут из-за стола
Внезапно встал
                Михайло Ломоносов.
- Так што ж выходит
                по словам твоим
(А ты печёшься ревностно об этом),
Мы всем –
                и даже именем твоим
Обязаны чухонцам
                или шведам?
Славян давно известны племена,
Других народов
                уж никак не менее,
И древний Рим знавал их имена,
Их называя
                «волохи, скловене».
Об Новограде
                тож забыть нельзя,
Не нужно с небылицей путать были:
Ведь сами те ж
                Варяжские князья
Приглашены на службу
                вече были.
Хоть ты учёный, Миллер, человек,
Но груз недобрый взял себе на плечи,
И уши государыни вовек –
Клянусь я –
                Не услышат этой речи!
А чтоб и дальше
                иноземцы Русь
Из гордости своей не поносили,
Оставив все дела,
                я сам берусь
Отныне
              за историю России!
 
7

Давно во гробе спит Елизавета,
И полоумный Пётр
                давно убит,
И граф Шувалов
                за границей где-то –
Единственный защитник от обид.
В глазах Екатерины
                Ломоносов –
Лишь одописец,
                больше ничего.
Ему уже не скрыться от доносов,
Враги отставки требуют его.
И был уже указ императрицы,
Стыдливо отменённый через день:
Императрица всё-таки боится –
Не пала бы на царствование тень.
Хоть всё осталось в прежнем положенье,
Но всё трудней работать
                с каждым днём.
Одно лишь остаётся утешенье:
Не забывают земляки о нём.
Частенько заворачивают в гости,
Подарки свои
                робко подают
И, бороды зажав смущённо в горсти,
С профессором
                хмельное пиво пьют.
Дивятся на его высокий разум:
«Простой помор,
                а вот поди ж ты – смог».
Но всё мрачней Михайло с каждым разом,
А тут к весне
                уже и вовсе слёг.
Отчизна-мать!
                Все силы, что гудели
И жили в нём, он отдал для неё;
И чудится ему:
                к его постели
Слетаются враги, как вороньё.
Гримасы, хохот,
                пакостные жесты:
«От нас уходит наконец буян,
Исполненный неслыханных прожектов,
Предерзостной гордыней обуян».
Но, делая последнее усилье,
Он видит:
                отступает полумгла,
И перед ним встаёт его Россия –
Из солнца вся,
                из стали и стекла!
Дворцов науки
                возникают своды,
Текут богатства
                из подземных недр…
Нет, он не даром прожил эти годы,
Россия не забудет его,
                нет!
Но, чувствуя,
                что сердце холодеет
И всё покрыто смертной пеленой,
Он слышит:
                над Двиною ветер веет,
Ночная вьюга плачет над Двиной!