Последние полчаса...

Отворяя калитку с незамысловатым секретом, я каждый раз с улыбкой смотрю на приоткрытую входную дверь старенького жёлтого дома, обрамлённого красной верандой. Сейчас я позвоню, дверь откроется, и сквозь тонкую сетку я увижу сгорбленный стан пожилой женщины в голубом байковом халате. Она улыбнётся, увидев меня, назовёт моё имя и, приговаривая по-гречески "сейчас-сейчас", станет поворачивать ключ в замке наружной решётчатой дверцы. Женщине 92 года. Пальцы не слушаются её, но она усмехаясь добродушно качает головой, а потом, всё-таки повернув непослушный ключ в замке, медленно, чтобы не закружилась голова, разворачивается и идёт вглубь гостиной, придерживаясь за свою опору на колёсиках, без которой ей было бы невозможно передвигаться по дому.

Пока идёт борьба пальцев с ключом, у ног женщины появляется прелестное чудовище с самыми умными кошачьими глазами на свете. Чудовище зовут Смóки. Оно с нетерпением ждёт, когда я наконец войду, чтобы упасть мне прямо на ноги и всеми правдами и неправдами отрезать мой путь к наступлению. После этого начинаются сцены безудержной ласки: мне подставляются различные части тела, дабы их массажировали, гладили, чесали, пестовали посредством всевозможных приёмов, детально описанных в каком-нибудь модном пособии по уходу за телом.

На мне оставляется ворох шелковистого пуха. Акробатические кувырканья во всех плоскостях и измерениях чередуются с замираниями, с требовательными игривыми взглядами больших чёрных зрачков в обрамлении пронзительных тёмно-зеленых стёклышек, отражающих все блики люстры. Иногда когтистая лапа, а то и две, раззадоренные вниманием, начинают цеплять всё, что попадается им под руку, застревая в моей одежде, оставляя на ней и на моих руках знаки внимания и восторга.

"Ну ни с кем он так не ведёт себя," -- каждый раз говорит посмеиваясь его хозяйка. И иногда добавляет многозначительно: "Это любовь..." Тем временем чудовище успокаивается, довольное, садится в самую что ни есть модельную кошачью позу, полную достоинства и благородства, и неотрывно, задумчиво смотрит перед собою своими умными проницательными глазами, судя по всему размышляя о чём-то глобальном, скажем, проблемах сотворения мира, чем вызывает прилив умиления у восторженных наблюдателей. Затем взгляд томно переводится с одного предмета на другой, останавливаясь на людях и вновь ловя их послушное внимание. Чудовище готово снова пуститься в свою любимую игру "развлекай меня".

Мы -- друзья. Каждый понедельник мы ждём встречи, чтобы воссоединиться друг с другом, обменяться потоками душевной близости, вибрациями наших совершенно разных, но несомненно близких друг другу, сущностей. Иногда мы разговариваем, я -- по-русски, чудовище -- по-кошачьи: громким требовательным "мяу".

Чудовище -- хозяин своего дома. Хозяйка чудовища из-за своего почтенного возраста делит своё время в заботах о нём и себе самой примерно пополам. Чудовище не терпит одно и то же меню два дня подряд, имеет железный характер, возвещает о своём богатырском аппетите возмущённым мяуканьем, не любит сидеть на руках, не желает спать в постели, но за хозяйкой следит в оба глаза. Спит всегда так, чтобы не терять её из виду, вместе с нею обедает, скептически оценивая приносимую со стороны снедь -- когда-то ведь хозяйка могла готовить сама, по высшему разряду...


***

...Сегодня утром, когда открылась входная дверь, я не увидел у входа милого зверя. Он сидел поодаль -- в дверном проёме кухни, порываясь двинуться мне навстречу. Задние лапы не слушались его, он пытался волочить их по полу, но обессилев садился и как-то обречённо, растерянно смотрел вниз, оглядывая себя с разных сторон, словно пытаясь понять, что же это происходит. Уже несколько дней он не требовал еды. И почти ничего не ел...

Я понял всё сразу, без лишних намёков... Подойдя увидел, как его громадные глаза беспокойно ищут руки... Мои руки... А хозяйка своего маленького господина безуспешно прячет слёзы. Время от времени, срываясь с ресниц, капельки бесцеремонно ползут вдоль складок морщин. "Я не могу видеть его таким," -- беспомощно повисло в воздухе, и я почувствовал, что сердце моё разрывается от бессилия. Мои руки в последний раз с безудержной, бесконечной нежностью обрушились ласкать друга -- тёплого, мягкого, живого. Практически сразу после моего ухода его заберут. Навсегда. Ото всех, кто так его любит. А пока... Пока хотелось ласками, объятиями, поцелуями оставить себе как можно больше ауры этого чудесного божественного существа, дарующего столько радости и любви своему окружению. Казалось, в нём больше божественного, чем в самом светлом человеке на этой планете.

Странное чувство... Ощущение прощания с любимым, близким, живым, всё ещё живым, волшебным существом... Приторное до немоты... Оно абсолютно неведомо мне... Проживая его, я чувствую, как душа преображается, заполняя собой всю бесконечность пространства, а мир вокруг -- напротив, сужается, превращаясь в точку. В последний раз, в последний раз ты находишься рядом с кем-то безумно тебе дорогим, смотришь ему в глаза, говоришь с ним, сначала собственным, до неузнаваемости чужим, голосом, а после -- и вовсе не произнося ни слова...

Ты касаешься его. Касаешься В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ. Дотрагиваешься руками, лицом, губами до мягкой шёрстки. Топя свою печаль в её нежнейших шёлковых переливах. Не встречая никакого сопротивления в ответ на объятия, сотканные из невыразимой безнадёжности расставания... Каждое прикосновение, дóлжное стать последним, сменяется новым, ибо что есть последнее прикосновение? Это конец, туман -- из страха, безысходности, слёз...

...Спасибо тебе за твоё тепло, малыш. В тебе одном, маленьком, хрупком, наполовину безжизненном, больше тепла, чем в огромном раскалённом Солнце. Для меня -- больше... И тепло это останется со мной по жизни. А когда-нибудь мы ещё встретимся, в иной ипостаси. Быть может, даже не совсем узнав друг друга...