Наполеон

Старого Наполеона вынесли на руках и оставили на скамеечке возле дома. Он смотрел на закат и медленно покрывался печалью. «Я так одинок», - думал он, - « никто меня не понимает. Сохну тут от тоски. Как увидят меня сейчас, как налетят отовсюду, так ведь и заклюют вовсе. Эх, жизнь! Говорили, что любят меня, уважают! А на самом деле что? Так и норовят съесть живьём! Нет! Не вернусь домой! Лучше здесь в одиночестве исчахну! Бедненький я, бедненький!»
Так думал Наполеон, пока к нему не подкрались. А тут ещё, как назло, у него от горя-печали бдительность притупилась, потопталась она, потерянная, и ушла. К тем, кто её способен оценить по достоинству! Она бы так и сказала Наполеону, если бы он хоть какое-то внимание ей уделил.
В общем, ушла бдительность, а подкравшиеся – тут же выскочили из засады и почти вежливо говорят ему:
- Руки вверх!
- Какие руки, ребята? У меня и ног-то нет!
- Как нет? Ты кто?
- Я? Наполеон.
- Бутерброд, что ли?
- Нет, пирожное.
- А-а-а! Вот оно что! Ну, мы тебя съедим.
- Не ешьте меня. Я старый.
- Так что ж ты тут тогда сидишь? Людей травить собрался? Как не стыдно. Постеснялся бы в таком-то возрасте!
- Мне грустно. Я печалью покрылся, разве не видите?
- Ого! И правда. Пойдём-ка мы лучше отсюда…
И тут они, действительно, ушли. Но если не везёт, то уж не везёт по-крупному. Только собрался старый Наполеон сохнуть, как на него начали падать крупные неприятности. А кому приятно, когда дождик капает? Совсем у Наполеона нервы сдали! Мякнуть начал и смываться.  Сначала были крупные отдельные капли, а потом: как хлынуло, как понесло!... Нет, не как из-под крана, а скорее, как из брандспойта.
Через несколько минут всё кончилось: и ливень, и Наполеон. И никто его не съел. И скамейка чистая. И тоска куда-то растворилась. Плывут ночные облачка по небу. Свежо. Хорошо.