Ощущения из детства

Мама. Любимая-любимая сильно-пресильно. Пахнущая только "мамой". Всегда. Без недостатков, совершенная даже в своей усталости. Всегда в заботах обо мне, и, кажется, ещё и о нас, о семье.
Папа. Странный человек. Хотя и родной. Должен быть родным. Всегда непонятный, почти всегда пьяный, плохо пахнущий, грубый и почему-то пугающий. Пугало всё: глаза, голос, выражение лица, походка, смех, жесты; как он ест, как он спит...Всё...
И всегда не прав. И всегда выше меня.
Наша квартира, мой мир - лабиринт по началу. Потом понятнее стали повороты, коридоры, углы. Стало всё постепенно запоминаемо. Всегда запах стирки, готовки простой еды. мебельного лака и часто пороха. Всегда в ожидании и во время войны жили мы. Вернее, они, мои родители. Меня же сделав, беспомощным свидетелем, ничейным союзником - ни той, ни другой стороны. Хотя, больше жалела я маму...
А выходишь из подъезда на улицу, а там лето всё время, смех и другие дети!!!
Деревья - огромные великаны, листва где-то там, в небе. Дороги нескончаемые, ведущие к чуму-то такому, отчего захватит дух и перехватит дыхание, отчего не захочется возвращаться домой даже с разбитыми в кровь коленками, в войну моих двух родных, не ставших таковыми, взрослых, мамы и папы. И всегда что-то самое-самое там, за горизонтом.
Все взрослые непонятные, хотя и все разные. Это я потом узнаю, что каждый взрослый - это целый мир, отдельная вселенная, хоть и не в каждой вселенной - мир. Есть ещё, какое счастье, бабушка и дедушка. У них тепло, сыто, просторно и весело. У них далеко. Далеко от войны, не слышно ругани и разрывов грубых слов, не слышно битья посуды и истеричных плачей. Хотя время от времени, звуки войны долетали и до этого места. Меня здесь жалели. Но не сердцем, а словами, нытьём и каким-то, как мне казалось, ложным сочувствием, как покойника. И я ненавидела это. Ненавижу я это до сих пор. Жалеть чужую беду надо не словами. А сердцем, полным слёз и молитвы, которое способно посидеть с тобой и помолчать, крепко обняв тебя за плечи, и сдавив твоё дыхание. Чтобы не закричать...
Меня так жалел дед. Его душа кричала вместе с моей душой и плакала тоже молча. Я это чувствовала. По тому, как он смотрел на меня, маленькую внучку, как он клал свою большую, шершавую ладонь мне на головку. И от этого становилось легко и легче, словно меня касался кто-то высокий с высока, большой и добрый. Но дедушка был фронтовиком, повидал настоящее человеческое горе, поэтому его сердце было наполнено до краёв. Я любила деда.
Любовь - это что-то такое, когда не возможно говорить, перехватывает горло, спазм, и хочется плакать. Хочется жалеть себя. Потом смеяться. и любить весь мир!
Любить всех, жалеть всех за всех их убогое житьё, за скоротечность чего-то хорошего в нашей жизни. и просто так жалеть всех и любить.И именно тогда, в тот самый момент, когда смеёшься сквозь свои же слёзы, ощущаешь себя, что ты есть, вот ты весь, со всеми своими руками-ногами, босоножками, синяками на коленках и локтях. И что мир вокруг большой-пребольшой, добрый-предобрый. И что всё так хорошо. И что всё это и есть - счастье! В этот момент ты наконец тонешь и понимаешь, что горей много и что все они разные, но всем людям одинаково бывает плохо. И в этот момент тебя остро колет легонько. но ощутимо твоё горе в последний раз. Как бы напоминая: "А как же я?"
Я впервые остро ощутила себя в пять с половиной лет. Я лежала на диване, лицом к его полированному брюху и вдруг, тупо уставившись в никуда, я поняла, что меня когда-то не будет. Тупой взгляд стал проникать за полировку всё глубже и дальше. Горло сдавил комок. В голове зашевелилась мысль, в панике ищущая спасительный выход. ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! Но выхода не было. Я забилась в рыданиях, как маленький зверёк, пойманный чьей-то хитрой лапой. Стало страшно. Меня начало трясти и началась истерика, я зарыдала. В двери показалась мама. Мне было страшно, меня маленького ребёнка, нужно было прижать сильно-сильно и обязательно утешить, успокоить. Но мама, продолжая стоять в дверях, сказала тогда что-то вроде того, что "этого никогда не будет", что "об этом думать вообще не надо". И, наверное, что-то ещё. Что-то ещё... Что же она сказала мне тогда, что я успокоилась?
Лёжа на диване. я ощутила просто вселенскую зиму, и что она никогда не закончится. Я была одна во всей вселенной и мне было одиноко и страшно.
Я повзрослела именно в тот день. И взросление пришло ко мне на том самом диване, который был похож на бегемота, разевающего пасть. У которого было полированное брюхо. Словно муравей, плывущий по океану на крохотной щепке...
И детство кончилось.