Анатомия

Когда больше сил нет сидеть и смотреть
на небо. Оно увлекает мой взгляд и мой разум
к небесным вершинам, как – будто иметь
сподобилось два дарования сразу,

сподобилось этим же действом лишить
меня, как избавить от разного хлама,
способностей маленьких особей жить,
не лицезрея небесного храма, -

тогда я бегу и спасаюсь в себя.
И что нахожу я, в потемках блуждая:
две клетки, в них – души. В одной – воробья,
в другой вижу льва. И себя осуждая,

за то, что им дверь не открыл, в глубину
спускаюсь по кучам словесных отбросов,
по разным туннелям спускаюсь по дну,
как в речи к вопросу иду от вопроса.

Вот я прохожу, где живет моя Злость.
Старуха безумная все молодится.
Она, как вскочившая разом мозоль,
не может прижиться – и злится, и злится.

А вот камень тот, где Гордыня сидит.
Язык раскатает огромный и длинный.
Запнувшись, на нем столько раз падал Стыд,
и вниз возвращался, где холод и льдины.

Ну, Жадность здесь, скажем, как маленький гном.
(А, может быть, рост ее мною занижен?)
Вон Пьянство сидит и играет вином:
льет в горло, оно выливается ниже.

А рядом с ним – туша Обжорства. Она
колышется с каждым надуманным вздохом.
Ей (так говорят в животе) Сатана
потворствует, тушу питая по крохам.

И ниже всех – Прелюбодейства дворец,
и по размерам, как Кносский, что с Крита.
Тут я и подумал, что это конец
и верно конец, но из глыбы гранита.

И, становясь у последней черты,
я в ужасе сердце искать стал в испуге,
что сердце мое после ссор взяла ты
и отдала своей лучшей подруге.

Но слава Всевышнему, сердце нашлось,-
да вон, между ребер, оно закатилось!
Опять ведь загнала его туда злость,
там чтоб об ребра оно и разбилось.

Да, сердце нашлось. Значит, разум и взгляд
мне снова сгодятся пока еще в жизни,
и, значит, я вовсе в плен небом не взят,
и зря на ресницах собралось и виснет…