Как я стал героем - 2

Довелось мне работать (а также временно жить) в одном замечательном волжском городе. И надо же беде случиться  – в юбилейный для этого славного города год. Ближе к праздничным дням началась общая ажитация, переходящая моментами в панику, а местами в истерику. Поскольку то были времена плановой экономики и руководящей роли сами знаете чего, то волны паники, а также истерики шли непосредственно из областного комитета этой самой «водящей руками».

Когда директора предприятия, где я трудился, вызвали на совещание в тот самый обком, он умолил меня пойти вместо него. Мотивируя это тем, что я человек заезжий, к тому же беспартийный, мне то что, а ему если чего, то… И вообще он уже не в силах.

Для начальства у него была другая отмазка, и очень уважительная: запой. Директор и в самом деле был хроническим алкоголиком. А к страдающим этой болезнью партийное, да и советское начальство относилось с особой теплотой и заботой. Правда, ровно до того момента, пока опекаемый по пьяни не допускал непростительной с идеологической точки зрения промашки.

Директору я симпатизировал, доводы его показались мне убедительными, и я согласился. К тому же мне было любопытно хоть раз в жизни побывать на подобном совещании.

Совещание с повесткой «О готовности предприятий города к празднованию …летия» проводил секретарь обкома по идеологии. Он возвышался этакой матёрой глыбищей во главе длинного стола, по обе стороны которого восседали директора крупнейших заводов, богатыри, как на подбор. Можно ли было делать гвозди из этих людей, не знаю, а вот «баб» для забивания свай – легко!

Я, будучи не знаком с партийным политесом, припёрся, когда было назначено, и потому опоздал. Судя по всему, явиться нужно было загодя, демонстрируя начальству избыточное рвение. Мне ничего не оставалось, как занять самую невыгодную позицию – пред начальственными очами, то бишь, в торце.

Один за другим директора докладывали о том на сколько процентов вверенными им предприятиями реализованы поставленные партией задачи по изготовлению металлических конструкций для трибун, металлических конструкций для праздничного шествия, металлических конструкций для временных киосков праздничной ярмарки, металлических конструкций для ещё чего-то без чего праздник никак не сможет состояться…

По ходу дела выяснялось кто кого из присутствующих не обеспечил вовремя и в нужном количестве металлическими уголками, металлическими полосами, металлическими трубами такого-то диаметра…

Секретарь по единственно верной идеологии грубо обрывал этих титанов и атлантов, устраивал им очные ставки, стравливал, как медведей, и распалясь до нужной кондиции, наконец, завопил неизбежное: «Кто в надлежащий срок все работы не выполнит – положит партбилет на стол!!!» И как это у них было принято, со всего размаху припечатал лопатообразную ладонь к столу.

К этому моменту мне так уже осточертело выслушивать подробности этой очередной битвы за метал-л-л, что я впал в какое-то дремотное состояние и воспринимал происходящее, как телепостановку производственной пьесы. Когда секретарь закричал про партбилет, я сочувственно подумал, что все эти персонажи, эти внушительных габаритов мужики с толстыми загривками и широкими спинами абсолютно зависимы от подобных воплей, ибо являются плотью от плоти единого партийного организма. И будучи отторгнуты от него не выживут. Что все они корнями вросли в почву этого города, вырвать их из неё можно только повредив эту самую корневую систему. И потому в ответ на этот в общем-то совершенно дежурный крик они по-черепашьи втягивали крупные головы в мощные плечи.

Только я сидел отщепенец отщепенцем – не член этой партии, не житель этого города, даже затылок такой себе не нарастил. И запугивающий вопль про партбилет вызвал у меня совершенно другую реакцию. Мне стало забавно.

Я- то, если что,  домой поеду, в Москву, – подумал  я.

Тут все головы повернулись ко мне, а сидящий напротив секретарь, замахнувшийся было, дабы ещё разок для пущей острастки пристукнуть столешницу ладонью, замолчал и тоже на меня воззрился. До меня дошло, что продолжая воспринимать происходящее, как телепостановку, я произнёс эту тираду вслух.

Не буду врать – мне стало… муторно. И даже не от мыслей об отдалённых последствиях моей фронды в кабинете секретаря обкома по идеологии той самой партии, которая таких как я одним щелчком… Я остро ощутил чудовищное нарушение субординации, правил игры, всех норм и табу, и даже моё местоположение за столом, приобрело символический и зловещий смысл. Я сижу один, а все остальные плечом к плечу с предводителем во главе, и все неотрывно всматриваются в меня тяжёлым взглядом: кто это вякает?

(В скобках имеет смысл уточнить, что я был не только самым субтильным, но и самым молодым за этим столом, значительно моложе любого из присутствующих.)

Но тут я вижу, что выражение на этих тяжёлых лицах меняется. Они тоже пережили шок, и только теперь до них доходит смысл того, что я «вякнул». Я отчётливо читаю на всех лицах, в том числе и секретаря по идеологии, единую мысль: да-а, хорошо ему, а нам-то куда деваться?

Что было дальше? Да ничего! Через пару секунд секретарь очнулся и продолжил осуществлять свою руководящую и направляющую роль, правда, уже без крика. Так что героем мне удалось побыть совсем недолго. И без каких-либо отдалённых последствий. Вроде бы…