Книга Содома. Полная версия

Книга Содома

Прилучный А.С.
2009-2011гг.















***

Пред вами жизнь моя - прочтите жизнь мою.
Ее, как рукопись, на суд вам отдаю,

Как достоверный исторический роман,
Где есть местами романтический туман,

Но неизменно пробивает себе путь
Реалистическая соль его и суть.

Прочтите жизнь мою, прочтите жизнь мою.
Я вам ее на суд смиренно отдаю.

Я все вложил в нее, что знал и что имел.
Я так писал ее, как мог и как умел.

И стоит вам хотя б затем ее прочесть,
чтоб все грехи мои и промахи учесть,

Чтоб всех оплошностей моих не повторять,
На повторенье уже время не терять, -

Мне так хотелось бы, чтоб повесть ваших дней
Моей была бы и правдивей, и верней!

Ю. Д. Левитанский
1992





1 Multiplex Persona

Но молча он застыл на выжженной горе,
Как на воздвигнутом веками пьедестале,
И профиль сумрачный сияет на заре,
Как будто выбитый на огненной медали.
«Полководец». Э.Г. Багрицкий

Добро, мой друг, пожаловать в игру, где правил нет… Лишь прорастая сквозь кору пока что слабым, обессиленным ростком, расти. Расти и самому решать, какими правилами бить слепую масть, ползти на слух, на веру принимая… Неискренность похвал и фальшь наигранных улыбок… Вести и быть ведомым по мосту, неосторожно то и дело оступаясь… С закрытыми глазами постоянно спотыкаясь о сотни стрелок из разломанных часов, об острые песчинки протекающих веков… перебегая из одной в другую… разбитых чаш расшатанных весов. Играть с огнем, и ветер пропуская между пальцев, лежать одним из сотен постояльцев на ладан дышащего мира… Непризнанных творений… На грязных покрывалах истощенных откровений скрывать диагноз от неподготовленных ушей. Окинуть взглядом бесконечность этажей и сделать шаг. Навстречу новой и прекрасной жизни, свою ладонь невольно превратив в кулак… Надеть свой сон, как надевал наряды, чтоб показаться чище и стройней. Укрыть лицо нарядной пеленой вуали… меняя мир, пророчества и взгляды… И становясь весомей и сильней…

Продраться сквозь асфальт… и перипетии сюжетов, чрез жизнь и смерть… и сталь расплавленных оружий… Лишь переплавленных на новую мечту, разрушить… И в обескровленное глядя небо, прошитое насквозь… взлетевшими надеждами других… простить. Проститься и топить в вине слепую злость. Одно из видений загона для животных, ожесточенно лапами терзающих ограду. Одна трактовка многогранного закона, прохладу приказавшего считать теплом. И за стекло считая на жаре настил песка, покрывший опустевший город… На выцветших полотнах силясь прочитать «свобода» видеть голод… Звериные инстинкты порождающая книга из ампул кровоточит и стихов. Бесцветной каплей соскользнув с иглы стекать по коже… Между рубцов и швов… И свежих не заросших ран… Теряться снова в каплях пота… И грязи, крови и эфирных масел, тайком проникших из-за линий фронта… Не оставлять следов – последняя забота перед прогулкой на четверке верных братьев, которые, казалось, лишь вчера… клялись с тобою разделить распятье… Тонули клятвы в череде стаканов… Стаканов из граненого стекла. И новый день начнется еле слышным… «я ухожу, завесьте зеркала».

Опавших листьев серая дождливость – последняя опора ветхого моста… Нависшего над пропастию бездны… Чуть давящей, гнетущей белизной листа… Последнего листа календаря. Начнется год… И снова каплей янтаря ты проскользишь сквозь временные сети лишь для того, чтобы опять… Отпраздновать приход зимы. И монотонно заворачивая сны… в обивку из тончайшей кожи… Брести одним из тысячи прохожих по серой безысходности дорог. Таков удел, таков нещадный рок, но так ли сложно проложить иные рельсы? Забыть про предсказуемость исхода пьесы и изменить с десяток строк в сценарии игры? И на подмостках развести костры… назло сюжетам и рукам, что крепко держат нити куклы… Картонной чистотой подчеркивая скулы, войти в театр… обновленным… И играть. Порвав все нити просто танцевать… И легкой грациозностью движений вести игру. Свою, по правилам своим. И льет с небес непобедимый дождь… Стирая прошлое… и вызывая дрожь.

В бессилии обмана... вздыматься в небо едкими клубами дыма и метана, отращивая крылья на ошметках мяса... В толпе безликих манекенов в рясах казаться лишь одним размноженным лицом… расплавленным, бессмысленным свинцом, пронзающим пространство наряду со всеми… Одним… По-зимнему весенним, в морскую плоть бросающим силки. Как мотыльки сливаются на свет, чернилами стекаться на бумагу. Зеркальностью имен… скрывать убийцу и бродягу, туманом заворачивая лица. Пожалуй, нет… Все это слишком просто… Не новый путь, а новый перекресток… И новый борт в тумане за окном. В бетонных реках серого стекла, старательно ныряя под планктон, рождалась мгла. Не то, чтобы лишенная запрета… Не то чтобы совсем раздавленная светом, ползущая по мировой спирали нить. Где мириады обреченных гнить порхающих созданий-однодневок горят огнем… В посмертный превращаясь в слепок, что тут же обращается в лицо и дарит обладателю фату. Слепую, эфемерную мечту стать кем-то большим, набирая высоту и падая с обугленным крылом… И замыкая круг, все так же становиться маской… Последней лаской укрывая совершенный груз… родился новый Иисус.

Родился и взошел неистовой звездой на беспросветном покрывале океана. На дне граненого стакана… надеясь обрести покой. В долине под седьмой Луной рождая новую вселенную обмана… Так зародилась жизнь. И умерла нирвана. И новая легенда графомана нашла свою проекцию на рай – на новый, безупречный край, окрашенный в бездарно-серый цвет. И вот рождается пророк. Один из тысяч умирающих планет, стремящийся очистить мир от грязи… Но к храму рухнувших фантазий прикоснувшись, подобно первому возносится на крест. И вновь кольцо. Или виток спирали, неуловимо ускользая от реалий, все раз за разом возвращается на старт. Или начало? Начало нового нелегкого пути… Один… В легенде… Взаперти… Рождаться, гаснуть, опаляя крылья… Уверенно скрываясь от бессилья взмывать все выше… Выше крыш и городов, и солнца… и снова камнем падая на дно. На дне велюровых колодцев, как оказалось, тоже можно жить… Рождаться, верить, хоронить… Но в этом ли бессмертие истоков? Спокойное и вечное течение веков? Слепая ненависть пророков-игроков… Бессмыслица! Бояться привилегий, что могут исцелить тебя от ран. Король-отец… А может быть, тиран… Навеки. Все это, друг, твой собственный роман. Тебе решать судьбу героев, кто будет счастлив в логове изгоев, кто свой приют найдет в твоем дворце. И на фарфоровом изысканном лице мелькнет улыбка.

Жестокая улыбка шутника? Во многом так… Играя белыми быть впереди всегда на шаг… Но в цельности больных фантасмагорий не так уж сложно лодке затонуть. Взмахнуть крылом… начать по новой старый путь… Исхоженной тропинкой выбраться из леса… И занавес. Окончена игра, окончена и пьеса. Всем зрителям пора идти домой. И лишь актер… усталый и хромой наденет маску… Ведь он не просто тяжело больной… Король, продавший свою сказку… За горстку обесцененных монет…

Что можно сделать с выцветшей одеждой? Носить, стирая материал надеждой, что цвет вернется через пару лет… Или сменить на новую сверкающую ткань? Шагнуть за грань остаточным терпением и встретить сон, казавшийся таким прекрасным…а оказавшимся обычным снегом. Со всех сторон с небес летящим порошком… Побегом по проложенным недавно швам. Не придавая важности словам дышать, вздыхая полной грудью тяжелый воздух… порожденный ртутью… Ты знаешь сам спасение от смерти. Влюбленным – храм, пропитанный лавандой, а игрокам – кабак… И выцветший дырявый флаг устало будет колыхаться на ветру. Решать тебе, тебе писать игру и слепо полагаясь на судьбу не стоит быть невольно обреченным… На жизнь в изгнании и вечную борьбу. Игра на жизнь не ждет неловких ставок. Твой новый том счастливых детских сказок пылится в амнезии странных снов.

И вот на кон поставлен Рубикон, и тысячи шипов изломанных корон пронзали плоть от умиравшей плоти... И вот игра. И из глазниц упавших масок кости вершат судьбу... убитых игроков. И все лежат не в силах шелохнуться… и жить… И вновь безжизненно проснуться, начать свой день как подобает сну. Очнуться, сделать шаг и снова раствориться в безумности шумов и стонов из провалов окон… Из глаз бетонных исполинов снов, икон расплывчатого мира… С ума сошедших выживших героев... рождать мечту разломанных устоев, ломая их в угоду снам… Тем сумасбродным и слепым мечтам, что нас так ласково скрывали раньше… Бежать вперед, срывая маски с умерших влюбленных, что сотни лет, за годом в год держали чувства там… В искусном переплете линий, застывших на лице картонным храмом. И расплываясь вязким белым ядом, феерия безумных слов, написанных на стенах, пронзала плоть от умиравшей плоти… И вот игра. Сквозь лабиринты фраз незахороненных признаний, что так хотели вырваться из уст… Пустое все, пустые мысли, разрывающие сердце, стремясь найти себя… свой мир в безумной истерии лезвий, танцующих по коже и под ней… Все глубже проникая в мясо… И стаей мух слетавшихся на трассу за новым словом в сводке некрологов… за месяц, два… за год, за целый век, лишь парой строк известный человек навеки пропадает в книге… Один из миллиарда звезд, распятых на чернильном небе – на пепелище, где недавно был протянут мост.

Искать себя в пустынности абстракций… Простраций пластилиновых искусств… бездарных, раздраженных чувств, застывших неизменной лживостью стихов на сером полотнище веры. Бессмысленным и давящим потоком серы словами прорывая плоть бумаги, со всех сторон пронзает уши монолог. Всю жизнь пытаться преступить порог и постоянно натыкаться на преграды, ломая кости, жизнь… от безысходности погони за наградой теряться в бесконечной череде газетных заголовков и статей… О жизни за привычной всем стеной из незатейливых рисованных иллюзий… Ведь жизнь – эскиз… Пора понять и взяться за мольберт, и в веренице красок, кистей и холстов найти себя, угомониться… Родиться и начать все с чистого листа, стирая прошлое и прошлого себя, стирать, стирать все то, что так мешало жизни, взглянуть на все из прорезей в картонном идеале, в единственном рожденном человеком храме, способном подарить все то, о чем мечтал веками любой, кто только был способен жить! Забыть про все и просто быть свободным… От всех цепей, оков реалий этой жизни…

И быть одним из тех умалишенных, что на фальшивом лике серебра чертили руны счастья и удачи? Марали холст в стремленье стать богаче… что растекались вязким медом лести по венам обескровленной стены? Иконой восходить, не чувствуя вины за то, что за бесчувственным картоном стал лишь одним из тысяч манекенов… Не в силах обогнуть протяжным стоном края искусной имитации лица… Бежать, бежать от своего конца, все время спотыкаясь на начальной точке… На мыслях и словах, на ржавчине замочных скважин от дверей, ведущих в никуда… В слепом безверии перебирать ключи, в надежде отыскать свободу… От мира вездесущей лжи… от белой смерти, отравляющей погоду слов и настроения других. Иных миров и чуждых идеалов… в потертой истине стихов и строф забытых маргиналов, чьи имена на мраморной доске давно покрылись беспросветным слоем пыли… Вуалью скрыть черты портрета, запеленать мечту за плотным покрывалом света и безразличной прелестью имен… И день за днем… Один и тот же сон нас возвращает на истоки за ответом, что мы никак не можем отыскать… Понять, стараясь ухватиться… за постоянно ускользающую тень… И в сотый раз за днем проходит день в погоне за советом, способным перебрав ключи найти один… Единственный и верный… Пусть каждый сам решает для себя…

Пускай. Подчас действительно забавно скользить средь тысяч запертых дверей… свободу выбора имея в полной мере… в вольере для зверей, точащих кровожадно когти… И медленно размалывая кости идти, идти вперед… навстречу нарисованному солнцу каким-то, как и ты, жестоким шутником? Тем самым мертвым игроком, чью жизнь решил бросок игральной кости? В шаблонности идей, в банальности слогов тонуть ненужным неподъемным грузом, что медленно но верно приближается ко дну? К обрыву, ограждению, окну… В чернильном небе расплываться каплей формалина, скрывающей и поедающей звезду? Пожалуй, лучше будет вырвать несколько страниц и оказаться в длинном коридоре. И снова тысячи дверей и бесконечность без начала и границ… Или в такой уютной маленькой коморке, за разом раз… раскладывая верный, один и тот же обнадеживший пасьянс… последней сигаретой выжигая ненавистный глаз, чуть глухо и затравленно хрипя… невольной тенью пробегая между строчек, пусть каждый сам решает для себя.






2. Persona Grata

"Отец, отец, куда же ты?
Зачем так торопиться?
Не слыша слова твоего,
Могу я заблудиться!"
«Заблудившийся сын». У. Блейк

И вновь забытое начало, оставленное в устье бытия - изъян на одеяле мирозданья, укрывшем чей-то помутненный разум. Сквозь протоплазму проплывающие мысли - один вопрос. Давно поросший беленой, бурьяном...Как полагает мой любезный оппонент - под звон монет способен ли родиться чистый дух? Душа и тело совершенного созданья? Сознания, единого с моим. Возможно ли рождение живого... Из камня и металлов ледяных. На мертвой и неблагодатной почве, самой себя загнавшей в деревянный гроб. За слов пустых закрытой на засовы дверью. Скажи мне, зверь, в чем смысл существованья? И есть ли в созиданье смысл - на твой столь искушенный взгляд? Ведь Ад сейчас столь небывало популярен, а Рая, будто бы, и вовсе нет. Из года в год и сотни лет - "Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа"...Гордыня, скажешь ты? Судьба такая, друг - родиться, умереть и вознестись на небо - заплесневелой коркой хлеба у нищего оставшись на руках. Бездарность рифм. И веры нет словам - кострам подобным горам старых книг. И вновь рыдает почерневший лик иконы под взгляды почерневших душ. "Обрушь свой гнев на тех, на этих...А этим подари любовь и вечное богатство". И в совершенное свое дорогу царство выдай...

Так запряжем четверку верных братьев и Жизни гроб по миру пронесем? В последний путь. Сюжет загнуть и написать конец. Устал, отец. Меня одолевает скука. И даже пьяницы подруга не в силах изменить судьбу. Родиться, умереть и заново воскреснуть... Кнутом оставшись в пальцах палача? Кто к нам с мечом, тот от меча... Лишь часовая стрелка отстает. "Да будет царствие... Мое!" - доносится из каждого двора и грязного подъезда... И лишь у перекрестка-переезда, на долгих странствий рубеже увидит каждый сам свою Итаку. Бараки или призрачный дворец. Отец, под звон монетный можно танцевать. Зачать безгрешного ребенка от пьяницы и игрока? Пророка карточных баталий, кудесника граненого стекла? Возможно все... Безбожно лгу, прости за каламбур. Я зверь, урод и балагур - приходится поддерживать себя в достойной форме. А заодно и всех твоих людей. Пойми, что на костях и из костей безгрешный не построить город. Истории о вознесении стары... Не сам ли ты спалил до основания вознесшийся до райских врат Содом? Огнем вознесшийся? Вознесшийся своим путем. Отличным от твоих возвышенных идей, но все же плодотворным. Эгидой новых идеалов порожденным - своей безумной головой. И путь их, я не в силах не отметить, вполне себе успешный и простой.

Просторы царствия Содома и Гоморры не простирались далее своей земли. И пусть с огнем они не ворвались в Эдемский сад, а лишь совокуплялись у ворот... Парад безумцев, проложивших брод в размеренном движении сюжета, в летах оставшемся как идеал. Оскал святого лика на иконе. В былине о Содоме и Гоморре увидел ли себя, мой добрый друг? А может быть, и свой девятый круг... Построенный на частоколе рук порок - острог заблудших, но безвинных душ. В бензиновых разводах луж увидевших все то, о чем мечтали... Ведь вот оно - столь близко и знакомо... Желанный рай, желанная корона. Ты сам разрисовал чугунные сосуды словами, чье двойное дно - окно в твой безупречный мир. Продажа душ, игрушек и надежды? Невежды от сохи и топора. Пора ли выпускать четверку игроков из клети собственных театров? Театров одного актера, единого в четверке лиц. "И пали ниц они перед мессией и верой вознеслись на небеса... И ангельские бесов голоса златые отворили двери Ада. И был Эдем из огненных деревьев..." Поверье обреченных простецов. Святых отцов глаза застившее проклятье. Скажи мне, зверь, в чем смысл бытия?

А смысл, отец, как ты уже сказал, в размеренном движении сюжета. В безбедном самоотрицании и смертных отрицании грехов. Простейший дуализм слогов и слов цепей бессвязных. Я, верно, зло, а ты... А ты - творец всего и первый из возвышенных богов. Твой слог сейчас знаком любому в мире, просфирой сытому... вкусившему кровавого вина. Победа слов благих? Намеренья благие мостят дороги прямо в Ад. В мои любезные объятья. Распятье - символ. Символ и порок. Греховный город стал и сам пророком, оставшимся в веках вторым тобой. Еще одной мечтой, воспетой в мириадах песен. Чудесен мир. В спирали мирного теченья вод чудес подчас невероятно много. В штампованных Содомах и Гоморрах живут семь миллиардов человек. Побег от твоего бессилья - бессильем обернувшийся для всех. Твой первородный грех поставлен на поток, а новый ты - директор винзавода. Ничья вина - такая уж порода. Не ты ли сам их создавал по образу богов? Рабов твоих и преданных сынов? Заметь, Писание - едва ль моя работа. А значит, многогранные трактовки  - забота явно не моя. Края одних и тех же слов лежат подчас на разных берегах реки. Беги от слов. Беги от объяснений. Уже ли был ты на полях сражений, когда под именем твоим сжигали города-Содомы? "Я дома, милая. Я боле не уйду. Не потревожу твой покой тревожной картой. Оплата доступа в мой персональный рай".

С фундаментом из заржавевших свай? "Крапленой картой. Вещим сном. Остался жить разрушенный Содом". Я не пою бездарных романтичных песен и о сражениях мне нечего сказать. Родную мать способны выставить дешевкой, на койке в номере мотеля... Ты спрашиваешь, я ли послужил моделью конвейерного производства зла? Слова твои - "Эгидой новых идеалов порожденным - своей безумной головой". Они не я. Простой чугунный слепок, наполненный и миррой и дерьмом.

Пейзаж… Бетонное величие церквей порока средь перекошенных крестов пристанищ Бога. Ты знаешь все, предвидел ли ты это? Закат всего и ядерное лето в преддверье атомной зимы… Победа? Согрета пиршеством чумы твоя земля. Король ушел от дел, да здравствует король! Скажи, каков твой болевой порог? Когда падут остроги всепрощенья? Молитвы слабости, молитвы во спасение. Спасение на кон поставленной души. Гроши в ответ. Все деньги на «зеро». Костров огни и тусклый свет неона – ожившее пророчество Содома, потерянное на страницах дневников создателя тех самых золотых оков, что рельсы проложили к небесам. Ты знаешь сам, насколько немы подчас бывают указания как жить. Простить врагов и щеку левую подставить под удар. Ты стар, отец. Бездарен дар - попытки чувствовать свободу в клети чужих навязанных идей. Плестись по темной задымленной жизни, имея свет, его не зажигать, стонать и материть изломы вьющихся дорог. Скажи мне, Бог, в чем смысл бытия?

Прощать себя, собою быть прощенным. Порабощенным именем моим? Одним-единственным бессмысленным сомненьем. Творенья света, видящие всюду ночь, что гонят прочь идеи о спасенье, распятие считают наставленьем не жить под именем Троих. Но верю - устаревший стих услышав, они вернутся на свои истоки, пороки крови заменив живой водой. Простой вопрос - простой ответ - победа. Подмена истинных понятий давно казалась чем-то, что должно претить. Но как же запретить свободу выраженья мысли? Удары жизни? Это же смешно... Грешно и думать о подобном, не находишь? На рубеже, когда и жизни еле видишь смысл, своею волей совершаешь шаг. И вроде бы закрытый саркофаг резную сбросит крышку гроба, утроба матери очистится от хвори. И будет мир. Родится мир без боли. Быть может, кажутся наивными слова, но важно верить. Вершина мастерства владеть тремя словами. "Надежда", "знание" и "вера". Я верю, что все будет так. Надеюсь, что чердак не стал пределом для тех, кто делом и словами искал заветной встречи со Всевышним. Я знаю то, что каждый дышит... Спасителем, заклявшим смерть стать лишь одним из четырех учителей. Врачей и санитаров фонарей, без коих не было бы света.

Один вопрос остался без ответа. Метаморфозы загнанных зверей, пред ликом смерти обратившихся к молитве - всего лишь опыт, жажда доказать, что тропы... Из ниоткуда всех приводят в никуда. Беда лишь в том, что вера обреченных построена на хрупкой жажде жить. Избитые слова молитв, что смысл обретают на мгновенье, с остервенением бросаются в огонь. Строптивый конь копытом пробивает землю, ища спасительный родник в песке. На старой шахматной доске схлестнулись правда, ложь, безверие и вера... И на потершейся иконе Люцифера скользнет ухмылкой пламя от свечи. Скрестим мечи - и снова битва за слова. Права ли ночь, быть может правым день, когда толкуют об одном и том же... Когда на коже без ожогов кончатся места, наступит день. Но снова тень его окутает под вечер. Молившие о встрече отвернутся, закурят "по последней" и уйдут. Пройдут года. И снова повторится разговор. И вновь возобновится спор о судьбах заплутавших городов, оковы новые из золота отринув - один из них возвысится над всеми. "И тысячи упали на колени пред новым городом-пророком, порок воздвигнувшим на трон. Поклон нижайший наглецу отвесив, судьба взойдет на крест концу навстречу. На сечу меж добром и злом. И грянул гром. Коль было вознесенье - спасение для каждого из нас. Огонь погас. И никому нет дела". Вопроса нет. Лишь тишина звенела, как тихо по ночам звенит стекло.

Весна за каждой новой дверью. За смертью - пробужденье ото сна. Капелью утренней замироточат свечи, с уставших плеч снимая непомерный груз. От уз избавленные дети начнут писать свой первый некролог. Эпохи прежней подведя итог, они построят новые мосты. Голгофа ощетинилась крестами - начало нового пути. И вновь прольется песня "Проведи! Даруй дорогу от родного дома до дома нового, что станет нам родным. Простым и легким сделай этот суд". Часы минут, секундные столетья - здесь времени нет места и словам. От них весь яд, и Ад стоит на них же. Когда-то Ницше утверждал, что Бога нет, весь свет ему твердил, что он везде. В дожде - вода, в гнезде - голодные птенцы. Концов уж не сыскать теперь, где Бог. Но снова у распутия дорог стоит окоченевший странник, изгнанник города грехов, стихов имея за душой с полсотни. Обычный плотник с искренним желанием - в конце-концов очнуться ото сна. Хлебнуть вина, устало улыбнуться и вновь продолжить долгий путь домой.

Итак, осталось только ждать. Гадать на картах и кофейной гуще, судить о прошлом и грядущем, надеяться на зарождение новой эры. Заняв места почетные в партере, вопить о зрелищах и хлебе, что так безумно выросли в цене на фоне в глубине бурлящих изменений. Метаморфоз и грязных откровений размноженных, штампованных мессий. Проси… себя? О том, чтобы спираль… замкнулась и распуталась в прямую. Простую цепь. Простые рельсы. И вновь на кон поставленные пьесы пропоиц, мужеложцев, игроков… Пусть будет так. Пусть будет водка натощак, а за обедом богословский спор. А к ночи снова через лес стаканов проложен будет путь под стол… Развал всего и разума раскол. «Невинной голове и дел-то - ожиданье топора…» - пришла пора. Плохого нет, как доброго и злого… Хотя подчас так хочется иного – монету бросить наудачу, и непосильную себе задав задачу, до самой смерти выхода искать. Промеж двух зол лежащее добро, как серебро в кармане бедняка. Рука с копьем пройдет сквозь временные сети, и мертвый бог сойдет с креста трагедий, отправившись на перекур. Все будет так. В музее. Восковых фигур.














3. Tempora mutantur

То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
«Конец прекрасной эпохи». И. А. Бродский.

Вот исповедь убийцы палачей  - «…угроза мыслей на меня пойти войной… За каменной стеной все так же льются слезы… »Я много пью. Сегодня день такой – не выпить невозможно, тревожно сердце замирает в формалине в стремленье жить – парить и препарировать убитых орбитами оставленных планет… Хребет талантливых ломающий бюджет навеки заспиртован в той же банке – на черный день отложенной бумаге и склянке заводских чернил. Я много пил, немало и писал… Напалмом выжигал на сердце строки откровений. Одно из тысячи зеркальных отражений – священный шут, в чьих пальцах больше власти… Чем в масти козырей, спасающей от пут. Пройдут года – и золотой истреплется хомут. И будет суд над бедным и богатым – распятым золотым крестом, крылатым… Пророчество давно минувших дней. Вот только шрамы от гвоздей на коже с годами не становятся слабей.

С небес спустился Моисей – простых идей полуденная тень. На третий день хороним молодых и провожаем до златых ворот, затем уходим… Первый поворот на первом незабытом перекрестке. Играем в прятки, шахматы, наперстки… С судьбой – на жизнь, а с жизнью – на богатство. А с ним уже – на царствие небес. Сухой надрез и тонкий аромат эфира – просфира для низверженных богов – творцов второго пантеона. Их имя было Легион, но с каждой пропитой короной с их трона уходили короли. Мы гроб несли, а после поминали. С тех пор мы стали больше пить и чаще хоронить кого-то. Охота выпить – проверяем некрологи… Пороги жизни к жизни не ведут. Проходит все. И наши дни пройдут. Нас назовут чужими именами, а нашими нелепыми путями пойдут совсем другие племена.

О письменах на камне близ Розетты, писали сотни, тысячи поэтов – о символе, сплотившем языки… Клыки тафета – жаркая геенна, поленьями сжигавшая людей… Зверей, живущих на инстинктах. На древних манускриптах правды не сыскать. Искать всю жизнь, найти лишь перед смертью – бездарной лестью обернувшуюся правду – отраду для слепых героев, что строем оставляли города. Как индульгенции летели поезда навстречу благодатной почве – основе для меккийских стен. Вот только жаль поднявшихся с колен… Да брошенных, ненужных сцен, оставленных за пропастию бездны полезных и пустых идей. Мы видим танец палачей – лишь блики от огня свечей, пролившихся на тускло-желтый пол. Глотаем валидол в обертке лизергина, приносим в жертву вязкую трясину, что часто называют жизнь. Проснись, держись, все будет так… Мы вместе заберемся на чердак, устроим пир горой и разведем огонь… Судьбу поведает ладонь, что крепко держит молоток.

Мир раздвинутых ног должен где-то сужать перспективу грядущих измен, перемен в настоящем и прошлом, забытом в вине, невозможном. Безбожно простом. И немыслимо сложном. В отбросах от новой волшебной волны. В пустыне войны, в отчете из зала суда - сирота поднимает огрызки с чужого стола, из горла причащаясь к амброзии пришлых идей. Зеленый стол. И ставки королей - крупье провозглашает черный цвет. Ответ кровопролитию, помпезный эполет ложится ставкой на поля сражений. Властей свершений и свержения властей. Червями всех мастей написана легенда о том, как начинался маскарад - "и будет град палаточный прибежищем для тварей, ублюдков и убийц, и тварей тех по паре." Сжимает шприц слепая проститутка... Быть может вспоминает незабудки, быть может вспоминает отчий дом - закатанный в бетон гробовщиком - в цари провозглашенным простаком, что город сей, воскресший из руин нарек так странно и знакомо. "Ерушалаим".

И вот – на сцене пилигрим, один из тех, кто в вечности потерян, утерян ключ, утеряно и имя, а с ним и истина в вине. Он был однажды на войне, во сне, а может наяву… Он был когда-то на плаву, вершил свой суд, играл на совесть в карты, но в марте обратился в прах. Таков был страх, таков был третий месяц… Из сотен лестниц собранная клеть. И в пальцах гения намыленная плеть – клеймо непринятого рабства – лекарства от любой беды и панацеи от любой болезни. Полезней многого для этого недуга – безвременный уход от бренных дел. Лишь соловей хрипел, когда оставил лишь пару строк ушедший пилигрим. В них было все, в них был четвертый Рим… В них был Рейхстаг, спаленный нефилимом и истина из самых первых уст. Пусть много кто достоин пониманья – заклание достанется не всем… Ненужный шлем не выдержит удара… Ни одного из тысячи ударов со всех сторон беспроигрышной игры… Где каждый побеждает до поры, а после остаются строчки в клочки разорванных стихов. Написанных как будто в назиданье. Послание осталось без внимания, стихи порвали на пролог для чей-то графоманской книги. На некролог о тех, кто не оставил в конце-концов отрекшихся от нас.

Для беженцев-жрецов едва ли может отыскаться место лучше, чем город новый золотых тельцов, чем новый самозваный Вавилон возвышенных нетленных идеалов. Чем новый храм, чем новое начало, чем шрам на лике вековых устоев эпохи боевых машин. Под каблуком у госпожи удачи. Не плачет дождь. И не рыдает небо, не требуя уйти домой, тропа к которому давно уж поросла травой. Выходит так, сбежавшие от злата попали в золотую крысоловку для крыс, сбежавших с корабля. Поля боев и горные массивы трупов - лишь струпья на руке, что руку моет, а кольца с них не стоят и гроша - достаточно зайти в любой ломбард. Висячий сад - дорога в первозданный Ад загубленных сюжетных линий - таких, как пятиногий пес Иштар. Таков, должно быть, дар писать стихи, уменье очищать от шелухи рассудка семена - шифруя имена, закрашивая судьбы в "то как оно должно бы было быть", а иногда давать возможность гнить, пороки слабости прикрыв фатой из света. Обета для творцов не существует, как нет и клятвы Гиппократа. Таков мой мир и такова Persona Grata - отец ушел на перекур. Корона. И Бикфордов шнур.

И вновь у башни Вавилона столпотворение, творение столпа. Толпа людей, неистово ликуя, пустую амфору пускает по рукам – там, кажется, покоится мессия, на самом дне, невидимый глазам. Связав все судьбы воедино, во льдах бушует поединок за руку золотой богини – святыни золотых жрецов. Или тельцов – глашатаев эпохи. Не так уж плохи древние легенды, не так уж плохи бабушкины сказки – о масках и священном кредо. Победа первых из последних – и летних над седой зимой. Таким был бой – никто и не заметил, когда с подмостков всех кинотеатров сошли усталые актеры – матерые хозяева судьбы. Горбатый мир могила не исправит, оставит только память да привычки – отмычки от исчезнувших дверей. И день за днем тускнела акварель. Собака становилась волком.

«...И небеса разверзлись над осколком разрушенной мечты, потомкам завещая вечный бой» - с той суеверной и беспечной слепотой, дарившей иллюзорный образ Рая. Свергая разума последние оплоты пускались в пляс жрецы свободы, Пришествию наперекор. Ведущий спор - крапленый туз ведущий, перстами указующий наверх. Не к спеху рисовать иные земли. Не к спеху создавать иные веры - химеры новых инкарнаций давно забытых королей. Сплети же, свей венец терновый и возложи его на совершенно новый скальп. Дрожала сталь от страха стать титаном. Дрожала жизнь от дыма и метана. И снова возвращение к истокам - "на дне граненого стакана...", "тонули клятвы...", "новый день...". Мы будем дальше городов и деревень, уехав прочь от желтизны страниц - столиц в объятьях тошнотворно желтых стен. Кальвария поднявшихся с колен, а, может, это лишь изобразивших. Лжецов простивших и убийц - в круговороте обреченных лиц. Над пропастию бездны...

Подчас мы называем бесполезным труд жизни, признанный чудесным в кругу из наркоманов и бродяг. Наш стяг идет вперед колонны  на склоны радиоэфира. Ла Колифата… Тонкая сатира на тонкие миры в разграбленных квартирах, на рваный флаг, на флягу с чистым спиртом, распитым, друг, по случаю войны. Вины в том нет ничьей, как нету и вина… Стена разбита на мельчайшие осколки, от ломки перекрытый старый мир… ушел в трактир, не зная как быть дальше, на фальши основавши новый мир. Мы видим пир, мы видим торжество безумных, заумных фраз мы видим божество. Пусть в этот день вопило естество о жажде жить – нам не забыть былых бомбардировок. Мы помним свист слепых боеголовок, уловок отражение властей. Мы помним танец мертвых лебедей… На тускло-голубом экране. В кармане план, надежда на спасенье, на новый свет, на новое рожденье… На полное прощение грехов. Десяток слов – записка сумасшедших, увидевших и принявших себя. Скрепя душой, мы будем ехать дальше – с пустыми чемоданами побед. А завтра утром. Мы проснемся раньше. И будем наблюдать рассвет.

Сегодня – день сороковой – без сигарет и без воды и пищи. Мы ищем тех, кто думал головой, когда писал, как умирали звезды, мы ищем гнезда новых оппозиций, патрициев, затерянных в веках. В четвертых городах, которым не бывать. Которым «не искать мечту в обычном бреде», которым «не стоять спокойно, как скала». Эпоха золота безвременно ушла, свела на нет заслуги умиравших… За горстку обесцененных монет. За пару лет мы возведем иные замки – воздушные… Бумаги и чернил. И новой типографской краски. Мы маски сбросим золотые, простой картон посадим на престол. Мы зерна разума отправим на помол – на встречу с жерновами власти. И снова мир, раздробленный на части пускает по ветру бумажных журавлей. Отныне – эра техногенных королей и маски из фальшивой кожи… Помянем души в день сороковой. Помянем души серых кардиналов, помянем смерть и двинемся к причалу… К седьмому кораблю.

Топлю раскаяние в грехах, а жажду в череде стаканов – парадов проданных планет. Обет молчать, раскаявшись, и верить – измерить самый длинный путь… Меня здесь нет, и не в чем упрекнуть дорожки пыли – в крови и душе. И в пьяном мираже оставленные мысли – погасли сны, но выросли клыки, когда сошлись у Рубикон-реки останки величайших армий и серпентарий лести и интриг. Дописан черновик, жаль, времени все меньше, дальнейшее останется за кадром – пусть будет то пожаром сожжено. Ведь все одно – однажды эту пьесу незванный гость допишет за меня. Храня любовь мою, мой черный человек напишет план побега из Содома – до дома буйных сумасшедших – прошедших через Ад и Рай. Прощай, мой друг, сошедший с алтаря, тебе я завещаю свой дневник… В нем знания давно забытых книг, что так и не были отправлены в печать. Обет молчать, раскаявшись и верить и черпать знания из снов. Миров седого короля.

Одна петля. Одна спираль. И магистралью до небес явилась сталь, сбивая спесь с ретивых лошадей – страстей изменчивой природы. Одну из них свободой нарекли, другую – верой, третью же мечтой… Свели они между собой в неравной схватке – осколки прошлого и новые порядки, что падки на фальшивые штыки. Пусть смерти случаи от них и нередки, но все это слова, слова… Права богов, обязанности сильных, субтильных шанс и тихий глас народа – оплота первобытного греха. Конец стиха, конец витка спирали – украли Ад, разграбили Эдем, и вместе с тем построили мосты… посты придумали, распяли Иисуса… Избавившись от груза, вспорхнули к небесам от мора. Добро – Содом, но в чем вина Гоморры? Лишь в том, что широка волна от взрыва? От светлых чувств порыва твоего? Творец всего. И разрушитель мифов. Ответ готов, отец? Ответа не дождаться. Дышать бояться, видя как горит… Горит земля, ломается гранит, душа гниет все так же не спеша. Все это – помутнение рассудка… В кольце из страха, недоверий, предрассудков – своя игра. Изящность форм – простая мишура, своеобразная завеса тайны реального летального исхода такого чистого, святого небосвода, что истину непросто разгадать.

Продать свой дом, продать картины и романы и обменять несбыточные планы на день сурка, а может, на синдром стокгольмский, оставив за собою плоский мир. Кумиром стал обычный дезертир, сбежавший от проблем и боли, в себя ушедший от погони и ставший всем. Построивший себе Эдем. Систему мирозданья, отличную от миропонимания людьми, на тот момент, далекими от правды… Парад в начищенных скафандрах пройдет по нити Ариадны и выведет наш мир на новую стезю – обгладывать ладью оставив пешке, на трон восходит серый кардинал. Король становится конем, козлом обычным отпущенья, прощения молящим у народа… Но в их сердцах не отыскавший брода, склоняет голову пред Девою Шотландской, принять готовясь ласковую смерть. Мы видим круговерть на мирных водах, в восторгах тонущую знать. Нам не узнать насколько было тихо… совсем недавно, сотни лет назад… Там было небо, был клейменый Ад, но времена однажды поменялись.

Остались письма… рваный календарь, как царь разбитой головы уходит на покой, строкой последней расползаясь по газете. Секрета нет в пожизненном аресте – сегодня там объявлен карантин. «Я будто ощутил, что красота и ужас…», что новая комедия изъянов в лужах, «… Что бог и дьявол – за пределами сознанья…», за гранью сказок, снов, недомоганья, «… Но есть их след и в глубине меня». Храня беду… Ловили будто на лету обрывки знаний… Метались ото сна ко сну. Я скоро утону в реке метафор… Но дайте слово… чести, прокуратор – то имя, что увековечит мрамор не будет одинаково для всех. Пусть каждый сам, в отрыве от потех, найдет того меня, которого заслужит. Быть может, обнаружит и себя.