На звеньях цельнокованой тоски

На звеньях цельнокованой тоски
Висит закат, и дёргаются ноги.
Ежевечерне порван на куски,
Я правлю в богохульственном синоде
С оглядкой на хозяйскую ладонь.

В упругий кокон нити бытия вью.
Здесь навь лишь номинально правит явью —
Трещит обивка трона, только тронь.

Главою, что плешива и бела,
Украшен кол в забытом дневнике.

Всю мудрость обломав об удила,
Я правлю в богохульственном синоде.

На лбу — короста свежего тавро,
И я в аркане лживого таро
Не смею и помыслить о свободе.

Бросаюсь с мелководья в кукловодье,
Внимаю крику, слушаю поводья,
Всю мудрость обломав об удила.

И надо прыть, порвав сквозную нить,
Освободить — чтоб неба свод бодить
Главою, что плешива и бела —
Но мясо сна перчёно черепами.

Ползёт на свет из мрака чрева Память,
Вот первый крик — лишь эхо пронеслось
По тёмным коридорам, где закрыты
Все двери (акростих людского быта),
Циклопнуты раздутые глазки...

Я спрячу страх под шкурою овцы да
Под ржавчиной-коростой суицида
На звеньях цельнокованой тоски.