Барахтаясь в боли, обиде и страхе...

Барахтаясь в боли, обиде и страхе,
Я делаю судорожные взмахи.
Я в боли, обиде и страхе тону –
И всё ж не решаюсь пойти ко дну…
Бьёт градом и ветром по мокрой макушке
Свирепое небо; а снизу удушьем
Пучина грозит… выбирай же, гребец,
Меж нею и мрачной ухмылкой небес.

Я верил когда-то, мальчишка наивный,
В добро… в доброту, что священно-взаимна.
Прельстившись идеями равенства благ,
Я в свет справедливости верил, дурак,
И в добрую силу, что медлит, но всё же
Увидит, услышит, спасёт и поможет.
Я знал, что загадочна жизнь и грозна,
Что бурному морю подобна она;
Но верил я в разум спасающе- властный,
Я думал, что чудный корабль первоклассный,
Чьё имя – держава, чьё знамя – закон,
В чьём списке, средь многих несчётных имён,
Моё приютилось (в графе «пассажиры»),
Меня защитит от превратностей мира.

Но ныне сознаться, друзья, не пора ль,
Что в призрак я верил… что этот корабль –
Насмешка… и зыбь этих призрачных палуб
Дрожит подо мной, не спасая от пагуб;
Сей призрак судьбину не может смирить,
От бешеной качки не может укрыть.
Пожива стихий – человечишка хрупкий;
И нет капитана-заступника в рубке;
И если, споткнувшись, ничком полечу,
Меня не подхватит к крутому плечу
Надёжный матрос, матерясь деловито:
Лежащему в спину – бегущих копыта...
И если за борт меня смоет волной –
Не крикнут «держись!» и не прыгнут за мной;
И нет в том вины… ведь само это судно –
Лишь призрак, законам ничьим не подсудный.
Я с хищной пучиной один на один,
Лишь ей интересен, лишь ею судим.
Лишь с нею живущий вовек неразлучен,
И призрачен даже челнок без уключин…
И, в мутной пучине барахтаясь вплавь,
Я понял: на свете бесспорная явь
Одна лишь... Суля золотые чертоги,
Приводят лишь к ней все людские дороги.
В трёх лицах она и о трёх именах:
Обида, и боль, и, конечно же, страх.