Басмач Серафим и девочка Саша

               


                ( Посвящаю своей подруге Т.Яроцкой и всем переселенцам
                пост- советского пространства.)
               


   Жил- был на свете кот Серафим. И родился он в  далеком, солнечном и жарком Узбекистане. Жил в большом частном доме, с большим двором, где росли огромные деревья, от тутовых до абрикосовых. Тех, кого он выбрал к себе в папы и мамы,  очень его любили. В доме еще росла крольчиха  Ада. Она была белая, пушистая и невозможно красивая. Кот  Серафим  частенько гонялся за ней, и однажды даже загнал  бедную толстую крольчиху в дикие заросли кустов в конце сада.  Доставали  ее оттуда папа  с мамой, и ругали Серафима, потому что крольчиху Аду они то же любили. На самом деле Серафим был настоящий бандит. Серый кот с длинным телом, с острыми ушками, быстрый и ловкий. Крысы его боялись пуще смерти, и никогда при нем  не выползали из своих потайных углов, и промышляли по соседним дворам, так как Серафим был настоящий крысолов. И прозвище у него было соответствующее - Басмач. Так его прозвали папа с мамой.
Басмач жил на вольных хлебах; гладкая шерсть его  лоснилась, и жаркое солнце грело его спинку, и жизнь его была прекрасна, и полна смысла. Басмач Серафим никогда не думал, что в его жизни  что-то может изменится. И,  что   вдруг, в одночасье, по чьей- то прихоти,  он может лишиться этого жаркого узбекского солнца, и  этих толстых крыс; куда- то денется Ада, и сам он  окажется в далекой холодной России, запертый на седьмом  этаже блочного многоэтажного уродливого дома...
Но ведь кошачья жизнь так часто  связана с жизнью хозяев. Сначала вдруг исчезла Ада. Пришел срок ее короткой кроличьей жизни. Папа с мамой очень плакали, так как Ада была тоже членом семьи.   Басмач  Серафим  то же тосковал.  Ему вдруг показалось очень  важным - снова загнать Аду в непроходимые заросли кустов, и чтобы все его ругали, а  он бы смиренно переносил  нелестные о себе высказывания, лишь бы снова Ада была рядом. Как часто мы не видим ценность тех, кто живет рядом  с нами, пока они вдруг не уходят от нас за черту жизни...
Потом вдруг в доме все начали куда - то собираться. Паковать вещи, продавать мебель, стали беспокойные, нервные. Притащили какую-то корзину -  клетку. Серафим   с удивлением смотрел на нее, и недоумевал, для чего она могла бы пригодиться?  Когда он осознал, для чего она - он уже был схвачен, и засунут в эту клетку, и с папой и с мамой втиснут в поезд, набитый людьми, который на всех парах мчался в неизвестность. Так началось первое и последнее путешествие в его жизни. Во время пути иногда его вытаскивали из корзины и держа на поводке, выгуливали по перрону. Была зима. И Серафим вдруг, с изумлением понял, что до этих самых пор он  просто не знал, что такое зима.
Он надеялся, что в конце пути его снова будет ждать жаркий двор с дастарханом, холодный арык за двором; огромное дерево, под которым вечерами собирались соседи, и смеялись, играя в лото, а он   лежа неподалеку, на жарком асфальте, раздувал  от огорчения   усы, когда папа с мамой проигрывали. Серафим был  уверен, что  сосед – армянин дядя Володя точно жульничает!  На самом деле это был  его мир, и чувствовал  он себя хозяином и охотником одновременно.  Но в конце пути его ждало страшное разочарование. Его вытащили, закутали в одеяло, и он просто ослеп от белого цвета. Он не мог понять, что это за песок такой белый?  Песок должен быть желтым. Его выпустили на землю, и он взвизгнул, как только   лапы  его коснулись этого белого песка, и  заорав благим матом, и  завопив истошным кошачьим  голосом  на весь свет,  обратно запрыгнул в корзину...
...Песок был омерзительно холодным,   и воздух то же был полон сверкающего холода,  но все  его мучения, как оказалось, были еще впереди.               
 Басмач Серафим не мог смириться   с тем, что вместо огромного двора теперь он должен ютиться в двух комнатах,   одну из которых занимала старенькая папина мама, да и кухня была настолько маленькая, что   при ловле крыс  негде будет и спрятаться.  Но, оказалось, что   и крыс –то здесь  нет, и он самый заправский крысолов  должен забыть об этой части своей жизни. Охота осталась в прошлом.  А по нужде он должен ходить в какой -то лоток!!! Сначала он бился головою об двери.
Орал, бесился. Тогда его выпускали на балкон. Запрыгнув на бордюр , он  чуть не свалился вниз с седьмого этажа. В конце - концов кончилось тем, что лоток вынесли ему на балкон. Привыкание было очень тяжелым. Причем папа с мамой и старенькая мама его папы то же тяжело привыкали . Еда была другая. Люди были другие. И просто жизнь была другая.  Солнечные узбекские фрукты казались волшебством из сказки. И вся прошлая жизнь была далекой, и  нереальной... Денег в доме было мало. Как это бывает на всяком новом месте, работы не было, и люди еще не знали,  что  делать, как жить дальше, и куда им себя приткнуть. Серафима посадили на  сухой корм.
Потом папа нашел работу, начал работать, да и мама не сидела дома.  Но папе нельзя было много работать физически. У него было больное сердце. И оно остановилось... В дом пришло страшное горе. Мама слегла. Ей не хотелось жить. И старая папина мама то же плакала: ставила у себя в комнате иконки, молилась Богу, и плакала вместе с Богом. Серафим  не ожидал такой подлости со стороны папы. Он думал, что папа то же его собственность, а получилось, что люди и себе не принадлежат, и даже больше - все всегда рано или поздно принадлежат смерти.
Но... осталось кресло, в котором сидел папа, и злой Серафим принялся охранять его ото всех. Стоило большой или маленькой маме сесть в кресло, как он  подкрадывался, и больно кусал ноги, или царапал в кровь. Никто не имел права сидеть в этом кресле, кроме папы. И вообще  здесь он превратился в еще большего Басмача. Он был зол, агрессивен, кусач. Никто не мог даже и пробовать погладить его. Соседи, приходящие в гости, пристально следили за его действиями, потому что стоило им отвлечься, как он с диким криком "Банзай" впивался в ногу бедному  зашедшему за солью или еще зачем – нибудь  маленькому человеку. На самом деле все люди казались Серафиму маленькими человечками. У них не было той хитрости, той ловкости, которой обладал он, и это в его глазах умаляло их  достоинства.
В конце концов Серафим привык к квартире, и к балкону, и к еде. И стал в квартире настоящим Басмачом - террористом. Старая папина мама всегда таскала за собой веник, чтобы было чем от него отбиваться. После ухода папы мама любила его  больше всех на свете, потому что он был  кусочком их прошлой с  папой жизни,   и она им очень дорожила.  Характер у него испортился окончательно, и теперь это  самый избалованный и наглый кот на белом свете. Через некоторое время к маме насовсем приехала с  далекого Балтийского города ее взрослая дочь, и теперь они жили все вместе. Серафима холили, ласкали, кормили и лелеяли, но добрее он этого не становился. Прошло 8 лет…

За эти восемь лет  особых изменений в жизни Серафима и мамы не произошло.

Старенькая папина мама то же была жива – здорова, и Басмач давно уже  полюбил сухой корм, но, иногда, в далеких грезах все же ему снился старый большой дом, жаркий двор, Ада и толстые крысы… И, вдруг в доме появилось  новое маленькое существо. Мамина дочь решила подарить миру малюсенькую девочку. Девочка родилась Дюймовочкой, как в сказке.
Кто сказал, что такие девочки бывают только в сказках? Серафим точно  знает, что у них появилась именно та девочка из сказки.  О том, что девочку просто не доносили до положенного срока, он конечно  же,
понимал. Не такой уж он был и дурак.
И впервые в жизни ему стало кого – то жаль из живых, находящихся с ним рядом. Девочка два месяца лежала в каком – то специальном инкубаторе,  и  потом,  наконец, ее взяли домой. Когда Серафим увидел ее, он подумал, что наверное, если бы  одна из тех  самых кошек, что ему приводили, родила бы котят, то эти котята были бы намного больше  и по весу и по росту, чем девочка Саша
Он даже помнит, как к маме пришла ее подруга, посмотреть на ребенка, и зайдя в комнату, и поискав глазами, и не найдя никого кроме него, Серафима, она спросила  маму:
- Таня, а где ребенок? – на что мама ответила удивленно:
- Вот - , и кивнула на кровать.
-Где? – подруга подошла к кровати и не нашла там никого…
- Да вот же – снова ответила мама, и показала на подушку, и тогда подруга нагнулась, и увидела маленькое крохотное существо, лежащее с специально сделанной вмятине и закутанное в пуховый платок. Серафим хорошо относился к этой подруге, и даже она была единственная, кому   он позволял сидеть иногда в папином кресле, и по тому, как подруга замерла, и пришла в состояние шока, он понял, что девочка слишком маленькая, и ей нужна забота и его тепло, и  когда  мама не видела, он заскакивал на кровать и грел ее маленькое тельце своим жаром.
Она казалась ему маленьким котеночком, и хотя и говорят, что у котов нет отцовских чувств, он чувствовал к ней нежность, и удивлялся сам себе.
Девочку выхаживали, как могли всей семьей, и она потихонечку росла и прибавляла в весе. Когда ей исполнилось  пять месяцев,  они уехали от мамы и стали жить сами. Но   месяца  через три   девочка заболела, и   они  снова вернулись к маме. И тут Серафим  с удивлением увидел, что Дюймовочка  превратилась в человека.
То есть еще и не совсем,  но все – равно крохотные ручки  все время шевелились, она научилась громко плакать и верещала так, что у Серафима закладывало уши. И самое поразительное, она ползала, как быстрая обезьянка, и ее нельзя было уже оставить ни на минуту.  И еще, она научилась стоять, держась за руки, и даже передвигала ножками, правда, если ее отпускали, она тут же  шлепалась попкой на пол, и Серафим всегда переживал, что ей должно быть больно, но как ни странно, она ни разу ни заплакала, и снова упорно вставала и двигалась вперед. Мама ее кормила, и все время приговаривала: "Есть ты у меня будешь, даже если не  будешь. Это единственное, чего  я тебе не разрешу." У девочки начали появляться щечки, ножки вытянулись, ручки округлились, появились завязочки, и глазки смотрели вполне осознанно и хитро, как и полагается всем детям.
Серафим впервые видел  человеческого детеныша так близко, рядом с собой, и все, что она делала,  вызывало умиление и интерес. Странным образом она  невзлюбила кроватку, и если ее туда опускали, она ревела так, что у  Серафима не выдерживало сердце, и он запрыгивал туда, к ней, как,   бы утешая, и помнит, как она   шлепнулась на него и вдруг затихла… Маленькие пальчики  пытались уцепиться за его шерсть, но  у нее это плохо получалось, и она начала смеяться. Сначала тихо, потом заливисто и громко, запустив обе  ручоночки в его гриву и пытаясь таким образом поднять его, Серафима. Басмач сам от себя не ожидал такой терпимости.
Девочка росла, и  Серафим понял, что он попал…
И ведь ничего нельзя было изменить. Ведь не станешь же царапать или кусать это маленькое смешное существо, которое едва завидев  его, Серафима, по хозяйски уверенно подползало к нему, и схватив его за  кошачьи  острые ушки, начинала трепать  их. Причем все это проделывалось с видимым удовольствием. Домашние были в шоке. Такое отношение Басмача Серафима казалось невероятным, и мама еще больше полюбила его, и все время приговаривала "Потерпи, Семушка, потерпи, она подрастет и не будет так себя вести"…
А девочка все больше и больше приставала к нему. Она любила дергать его длинные усы,  и вообще, теперь она могла вцепиться в него ручками и поднять его  и резко и быстро отпустить..Могла схватить его за хвост и тянуть к себе.
Или наступить ножкой на хвост, и хитро поглядывать на него, ожидая, когда же он вырвется, чтобы  тут же придавить чуть посильнее, а потом разворачивалась, и со смехом падала на него, пытаясь обхватить  руками его всего… Иногда, когда она уже совсем сильно  надоедала, он спасался от нее, запрыгивая в ту самую детскую кроватку, и она подползала, и схватившись за прутья  кроватки,  поднималась на ножки, и просунув руку, пыталась и там достать его… Потом, залезала под кроватку, поднимала свои крошечные ножки вверх, и что – то лопоча, стучала ими по дну кроватки, возвышавшемуся  над ней…               
А теперь еще и приходилось оборонять от нее свою миску… Недавно мама не уследила за ней, и она подползла и съела весь его корм…
Наверное, он ей понравился, потому что и после она пыталась проделывать это не раз, и даже пить хотела из его миски, но тут уже Серафим не мог не показать, что есть что – то и принадлежащее ему в этом доме, и он  фырчал, и охранял свое имущество, и даже вцепившись зубами в распашонку, тянул ее обратно.
 Тут подоспела мама,  и проказница была отлучена от миски.

И еще он полюбил время вечернего сна девочки… Было что -то для него  невозможно трогательное в этом ежевечернем  ритуале, и когда она начинала капризничать перед сном,  хныкала и  терла глазки своими крошечными кулачками,  иногда ревела в голос, потом снова затихала, и тихонечко сопела, и тогда  он, Серафим запрыгивал  и  ложился к ней  на кровать, и она обычно  прижималась к нему, обнимала его всего, прижималась всем телом, и замолкала, и что – то даже начинала, мурлыча на своем детском языке,  напевать.
И Серафим зажмуривался -  это было так пронзительно трепетно, приятно  и сладко:  детское тельце прижавшееся к нему, маленькие ручонки, теперь уже осторожно и нежно перебиравшие его ушки,  любовно гладившие его шерстку... И подсасывание соски  у уха  вызывало у него умиление, и он закрывал глаза, и представлял снова жаркий узбекский двор, огромное дерево, маму и еще вполне здорового и живого папу, крольчиху Аду, и маленькую девочку Сашу, ползающую по двору, и пытающеюся схватить его Басмача Серафима за хвост, и от удовольствия он начинал мурлыкать и они вместе засыпали, как два абсолютно свободных существа на белом свете, и их сны где – то там  переплетались, скручивались, искрились, превращались в звезды, вырастали  в огромное желтое солнце, стремительно падающее в море в часы заката, соединялись во что-то немыслимо красочно - нежно красивое, и становились одним сном и одной  большой щедрой радостью на двоих...

17.04.2011