заколоченный дом

            посвящается Людмиле Маренич, моей соседке, жившей в доме, который стоял рядом с моим. нас разделял только деревянный забор на моей Родине -  в городе Золотоноше на Украине

первым поездом, рано-рано,
по дырявым мосткам над рекой
я вернулся с пустым чемоданом
предосенней порою домой.

Сыпал дождь
                бесконечный и муторный
и никто меня не повстречал,
только грохот случайной полуторки
да с уснувшим пьянчужкой вокзал,
да в автобусе  лай  чей-то матерный.
Я сходил на погост, постоял
помолчал  над могилою матери.
Что сказать? Ничего не сказал.
Словно в поле бессмысленной брани
под вороний немолкнущий гвалт
тихо, как на партийном собрании,
с ней покойники рядом лежат.

Подошёл человек, вынул чарку:
«Треба выпить… давно схоронил?»
Ладно, выпили. Не полегчало.
Я заплакал, а он закурил.
Тяжким комом свекольная брага,
тяжелее могильных камней
стала в горле...
За мокрым оврагом
я нашарил калитку во мгле
и по-бабьи завыла дворняга,
тычась мордой в колени ко мне.

Здравствуй, родина! Что ж так уныло
покосились в усадьбах плетни?
Или, родина, ты загрустила
про былые, счастливые дни,
когда всё ещё жизнью кипело,
пелись песни и пилось вино?
Или, родина, ты заболела
и  теперь тебе  всё
                всё  равно?
Самостийники и проходимцы,
шайка рвани на сходке блатной
обнесли тебя спьяну границей,
придавили к ногтю нищетой.

В дырах вся волейбольная сетка
на площадке. Зачах школьный сад.
Жизнь
                прошла в нетверёзых беседах
и наскучившем поиске правд.
На расспросы замужней соседки
только и оставалось сказать:
ничего больше душу не мучит.
Скрылись шумной оравой года.
Мы расстались с тобой, потому что
ты была молода и глупа.
Всеобъемлющим холодом скован
мо'рок чувств и некрополь Земли,
и не сбылись мои гороскопы,
и накрылись невесты мои.

Дом без матери хуже застенка,
по углам паутина уже.
Лишь шуршит по ночам занавеска
над собраньем подпольных мышей.
Кот подох, вот они и жируют,
хоть в сусеках шаром покати.
К  Покрову', на базаре толкуют,
будет хлеб дорожать. Погоди
ты с расспросами. Дай хоть очнуться.
Всё  ж  лет десять я тут не бывал.
В общем, вот и домой я вернулся.
Очевидно, своё отгулял.

Гнался я за деньгами: рыбачил,
лес валил, колесил по стране.
Золотистые рыбки удачи
в каждой луже мерещились мне.
Но разбилась пустая копилка,
в сковородку легли караси.
И сломалась моя лесопилка,
и закончился мой керосин.
И крестом из досок, между прочим,
никого не пуская  в жильё,
это вовсе не дом заколочен –
заколочено сердце моё.
Разве это не ты говорила:
«Не ищи со мной встреч, всё прошло»?
Что ж ты раньше меня не любила,
когда всё ещё сбыться могло?

Что ж ты плачешь, как детская кукла?
Погляди – над верхушками крон
запылал из подземного у'гля
на полнеба закатный огонь!
Что гадать теперь – чёт или не'чет,
кто в обиде, а кто виноват?
В нашей жизни сентябрьский  вечер.
Слышишь, как осыпается сад?

Прошвырнёмся вдоль мглистой сирени,
время чая пока не пришло.
Словно тени, в усадьбах соседи
ходят медленно, тяжело.

Время прошлых бессмысленных странствий
не считается.
Сколько ночей
придвигались чужие стаканы
и края нелюбимых плечей!
А теперь
                так легко и нестрашно
обнимать, оттолкнуть, забыть,
не искать никакой пропажи,
никого-никого не любить,
одному, согреваясь от дрожи,
долго кликать из прошлого мать,
слушать трудный прерывистый дождик,
всё как есть про себя понимать.

Будто бы хоронили кого-то,
так устало сгибаясь к земле,
возвращаются люди с работы
в предвечернем, бесчувственном сне.

От заржавленных петель
                в калинах,
словно жалуясь в холод и мрак,
плачет воздух над каждой калиткой
и огни зажигают в домах