Инь-Янь Америка. Природа ностальгии. Брайтон Бич

                Природа ностальгии

Бродский говорил, что невозможно в рифмах отразить Нью-Йорк:
- Разве только... ну если бы супермен начал писать стихи.
- Ты считаешь, что я супермен?
- А ты о нем пишешь?
- Да.
- Читай!

             Ни полицейский визг богатого Нью-Йорка,
             Ни птичий крик ограбленной Москвы
             Не изживут потери и тоски,
             И пустоты на книжных полках.

             Понять - не полюбить и не вобрать в себя
             Ни желтых лиц, ни черных полувзгляды,
             Ни речи смешанной, ни трафиков парады,
             Чужую почву, пашню и поля.

             Что остается? - Ждать до января,
             Когда покроет город белым снегом.
             Не рваться общим строем, общим бегом,
             А просто рвать листы календаря,

             А просто слушать голоса Нью-Йорка,
             Его призыв, его индийский клич.
             А просто полюбить в распорках
             Твои гирлянды, Верезано-бридж!
____________
   
В Нью-Йорке разные шумы, резкие вопли полицейских сирен.
В Москве, у меня на Филях, щебет птиц по утрам - Москва ассоциируется со щебетом.
«Полувзгляды» - у американов нельзя рассматривать людей так же бесцеремонно,
как  в Москве, не принято, а если встречаешься глазами, надо улыбнуться,
поприветствовать, например, сказать хай, показать свою доброжелательность,
расположение. 

                Ритмы Нью Йорка

    В свое время мы вышли на эту тему через мое отношение к Петербургу,
к организации его пространств, его перспектив. Бродский, как петербуржец,
чувствовал это. Москва вызывает невнятную тревогу из-за разбросанного ландшафта
и некоторого архитектурного хаоса. Но живя в родном городе, привыкаешь ко всему,
что окружает, рутина перестает быть заметной, ею просто рефлекторно пользуешься.
И вдруг начинаешь замечать облака, ведь они все время меняются. То есть, человек,
адаптированный в пространстве, иначе воспринимает время. Он не думает, например,
как опустить монету в метро. Приезжие, сталкиваясь с такого рода моментами, стрессуют.
Но когда инерционно пропускаешь через себя подобные вещи, живешь органично, как эмбрион
в утробе города, тогда высвобождаются резервы для иного восприятия.
Поэтому так трудно прививаться к организации пространства чужих городов - возникает
беспокойство, как элемент ностальгии.
Особенно тяжела атмосфера Нью-Йорка - борешься с непривычной рутиной, силы уходят на
преодоление элементарного. Например, едешь через мост, надо знать, где взять жетон,
как и куда его опустить, когда должен подняться шлагбаум. Пока разберешься, сзади гудит
очередь машин и торчат в открытых окнах вздернутые средние пальцы. А жетон попадает
не в ту ячейку, и шлагбаум не поднимается, и бежит черный в полицейской шубе,
а очередь растет и гудит... Вот на что уходят силы, энергия, духовные резервы,
вот откуда дискомфорт, недовольство, ностальгия.
      Неуютно жить. Необходимо время, чтобы обрести рутинность города, его ритмы,
столь органичные для родных мест. Вот почему так приятно возвращаться к своим пенатам,
узнавать мелодии внутреннего звучания. Чувствовать совпадение собственных биоритмов и
ритмов города.
Нью-Йорк - планета чужеродных ритмов. Не каждому удается совпасть с ними, превратить
его рутину в свою органику. Будто едешь в поезде и не можешь выйти на своей станции.
Стук колес, их ритм не совпадают с тем, что видишь за окном. Не понимаешь речь -
открываются рты и не совпадают со звуком, звук не стыкуется со смыслом. Будто каждый
день возвращаешься с работы, а мебель в квартире передвинута - в спальне стол,
на кухне кровать. И никак не выйти на своей станции, где каждый камень облюбован.
Борешься, желая принять эту планету, и не можешь. Борьба с каждой деталью, потому что
нет инерции восприятия. И не замечаешь ни движения облаков, ни как природа меняет
цвета...
      И вдруг видишь, что осень в Нью Йорке вовсе не золотая, она яркая, цветная,
синяя, зеленая, красная, но к зиме блекнет и походит на престарелую куртизанку.
А потом снова слепнешь, преодолевая ticket-ы, мосты, чужую речь, тоскуя от того,
что отдавая так много сил, так мало получаешь взамен.

                Брайтон

      Когда впервые попадаешь на Брайтон, чувство, будто провалился
в желудочно-кишечный тракт. По обе стороны мостовой, в которую впился бетонными
лапами грохочущий монстр-метро, прямо на тротуаре, торчат лотки с едой.
Над головой, сотрясая улицу, проносятся, как стадо динозавров, зеленые грохочущие
вагоны. Метро стоит на толстых железных столбах, между его ног шныряют легковушки,
по бокам тротуаров идет бойкая торговля.
Продукты тянутся длиной кишкой, в которой копошатся пышнотелые и претенциозные 
эмигранты. Унизанные перстнями пальцы-сардельки шелестят дармовыми foodstampами
(бумажки, за которые они бесплатно "покупают" продукты). Все щупается, нюхается
и надгрызается. Полиетиленовые пакеты, рулонами накрученные на картонные скалки,
с треском рвутся, и в них пригошнями сыпется черешня, абрикосы, персики, виноград,
сало и селедки, копчености и морености, маринады и шоколады, пирожные и мороженые, 
рахат-лукумы и арахисы - всего не счесть.
Брайтон Бич – праздник живота! Эта подвесная кормушка, как бездонное корыто, всегда
облеплена потребителями!
Вот где проистекают молочные реки и кисельные берега! Вот она, сказочная мечта
чревоугодника, скатерть-самобранка - здесь на Брайтоне! Ляпота и великолепие!
Все кругом выбирают и жуют: Нуф-нуф, Наф-наф и Ниф-ниф! Здесь у обывателя всего много.
А чего у него чересчур много так это его брайтоновский тройной подбородок!
Ведь деревянные корыта яств, что на улице под ногами метро, всего лишь прелюдия,
а внутри магазинов кулинарии: блины, пироги, пельмени, свинные хрящи, конфеты, щербеты,
маринованные арбузы, оливье и винегреты, сациви и зразы, холодцы, фаршированные рыбы,
омлеты, котлеты, ликеры, чаи, кофеи  и разговоры:
- Вам подарок – шоколадка, мармеладка, оливка, приходите еще!
Не можешь больше скушать? Нюхай, смотри, не выпускай из виду. Вот она еда!
Всегда доступна, в любое время суток.
    Здесь нет слова «дефицит». Здесь есть слова «избыток, достаток, обслужил, угодил,
ублажил, усладил, удовлетворил, упоил и укормил». Заваленная пищей улица изнемогает.
Разврат еды! Ну давай, набрасывайся! И машины тормозят у обочин, включая мигалки,
и жирные водилы ныряют в эту пищу и волокут в распахнутые, бегемотские пасти своих багажников всяческую жратву!
Прислоняюсь  затылком к холодной стене. Хочется вырвать эти прилавки и
бросить в Росиию! Кормить, кормить, кормить всех этих бабушек, что ждут объедки в кафе,
всех беззубых, родных, старых, всех детей в деревнях и селах! И так становится худо,
будто знаешь, что тебя ждет, и знаешь,что такое голодать, вспарывая мусорные мешки.

Продолжение по этой ссылке
http://www.stihi.ru/2011/02/20/11499