Ona jest pi kna bogini...

             К Богине.          
            
            О ты, шагающая так широко,
            Сеющая смарагды, малахит и бирюзу, словно звезды,
            Когда цветешь ты, цвету и я,
            Цвету, подобно живому растению.
 
                Поэзия Древнего Египта
                в переводах Анны Ахматовой и Веры Потаповой
           *******************************************************

           Читаю я, а сердце стынет.
           Как мало я об Анне знала.
           Ona jest pi;kna bogini...
           А для меня - святая Анна.

           Поэт, бредущий по пустыне,
           Поэт она, не поэтесса.
           Ona jest pi;kna bogini
           Крутого русского замеса.

           Она - дитя мое  отныне.
           Дитя любимое мое.
           W niebie, bogini ;ycia,
           Молюсь за Царствие ее.


Ona jest pi;kna bogini ( польский) - Она прекрасная Богиня
W niebie, bogini ;ycia (польский)  - На небесах живет Богиня

          
          
          
           АННА АХМАТОВА
ПЕРЕВОДЫ С ПОЛЬСКОГО ЯЗЫКА.

               
Юлиуш Словацкий

В альбом Марии Водзинской    

Были вместе они там, где снежной короной
Гребни гор серебрились; где волею божьей
Стены хижин белели у горных подножий;
Где отары, звеня, поднимались на склоны;
Где с обрывов крутых водопады срывались;
Где на срубленных соснах кричали вороны...
Там они были вместе и там же расстались.

Через годы скитальцы дождались возврата,
И встречала их рожь, васильками кивая,
Сына мать обняла, сестры обняли брата.
Всем под кровлей родной светит радость живая,
Все за общим столом, все по-прежнему в сборе,
И наполнились чаши, и счастья избыток...
Нет разлуки, исчезло вчерашнее горе,
Все собрались, и нет лишь навеки забытых.

Молодая Мария улыбки не прячет,
Просит лютню настроить и шепчет соседу:
"Не хватает кого-то..." Но праздник уж начат,
Загремела мазурка, вторгаясь в беседу.
"Да, он умер", - сосед отвечает. "Так значит,
Он лежит в тишине?" - "Нет, рыдают по свету
Соловьи на березе, и чудится - плачет
Над могилой береза".

Проклятие

Проклятая, ты отравила минуты
Земного блаженства жестокой цикутой.
И вот в одиночестве я, погребенный,
Но слезы все помнят, все ведают стоны.

Как часто молил я в минуты безволья
Хоть капельку счастья, крупицу покоя.
Мне хлеб ты давала, отравленный болью.
"Пусть слышит", - сама говорила с собою.

Я с горем смирился. Но знай непреложно,
Что в трауре скорби безмолвно тоскуя,
Чуть шорох заслышу, я вздрогну тревожно,
Но жду не тебя, не тебя, а другую.

Я плачу о той, что была мне всех ближе,
О той, что сестрою была мне в изгнанье.
Очами души я, быть может, увижу
Тех чудных очей неземное сиянье.

Ни горечь, ни боль не вставали меж нами...
Мне сердце она не умела кровавить,
И ангелы божьи не ведают сами,
Меня ль оправдать иль ее обесславить.

А ты! Ты мне горечью сердце поила
И грубо касалась той раны открытой.
Минувших мучений недобрая сила,
Будь проклята, будь навсегда позабыта!

Разлука

Разлучились, но помним и любим друг друга,
Между нами проносится голубь печали,
Он нам вести приносит: я знаю, одна ли
Ты в саду или в горнице плачешь, подруга!

Знаю час, когда боль тебя мучит нещадно,
Знаю слово, какое слезу вызывает,
И звездой ты мне светишь на небе отрадно,
Той, что плачет и синею искрой сверкает.

Не увижу тебя - что мечтать мне впустую, -
Но я знаю твой дом, знаю сада сиянье,
И тебя и глаза твои в мыслях рисую, -
Ты в саду в белоснежном своем одеянье.

Тщетно ты бы мои создавала пейзажи,
Их луной золотя иль зарею нагорной,
Мне под окна, увы, не осмелишься даже
Сбросить небо, назвав его гладью озерной.

Разлучать бы ты озеро с небом не стала
Днем вершинами гор, ночью скал синевою;
Ты не знаешь, что тучи, как кудри на скалах,
Словно в трауре скалы стоят под луною;

Ты не знаешь, где всходит жемчужина эта,
Что избрал я твоею звездою счастливой;
Ты не знаешь, что два огонечка - два света
В двух оконцах горят под горой молчаливой.

Заозерные звезды печально люблю я,
Пусть кровавы они и мерцают туманно;
Я сегодня их снова увижу, тоскуя, -
Хоть и тускло, но светят они постоянно.

Ты ж погасла навек для скитальца, подруга!
И свидания час никогда не настанет.
Умолкаем и вновь призываем друг друга...
Соловьи так друг друга рыданием манят.

Сонет I

Ясные очи нашла ты в забаву
Чтоб их горючей слезой затуманить.
Выбрала сердце, чтоб мучить и ранить,
Полное грусти, влюбленное в славу.

Все же оно переносит отраву
Слез, ибо предано року и богу;
Прежде чем сердце растопчешь жестоко,
Сталь обагрю я струею кровавой.

Будет ли слову девичьему вера,
Будто на сердце ее монограмма?
Сердце поэта в плаще тамплиера;

Крест на плече у защитников храма;
Тело покрыто кольчугой железной;
Сердце в могиле, бездонной, как бездна.

Сонет II

Язык скорбей молчать не приневолишь,
Тяжелый гнев овладевает мною:
Я опозорен горькою виною,
Я сердце растоптать готов за то лишь,

Что ты меня любила, что иное -
Высокое горенье - не сумело,
Освободив меня, достичь предела...
Нет, я не назову тебя женою!

Нет, лучше ад, чем в трепетных порывах
Прильнуть к груди, где вместо сердца камень!
За поцелуи уст умноречивых

Я не отдам мой вдохновенный пламень,
Чтоб статуя его оледенила.
Нет, лучше смерть, отраднее могила.

В альбом Зофье Бобровой

Пусть Зося у меня стихов не просит;
Едва она на родину вернется,
Любой цветок прочтет концону Зосе,
Звезда любая песней отзовется.
Внемли цветам, согретым зноем лета,
И звездам, - это лучшие поэты.

У них давно приветствие готово;
Внемли же их напевам чудотворным;
Мне любо повторять их слово в слово,
Я был лишь их учеником покорным.
Ведь там, где волны Иквы льются звонко,
Когда-то я, как Зося, был ребенком.

Мое никак не кончится скитанье,
Все дальше гонит рок неотвратимый...
О, привези мне наших звезд сиянье,
Верни мне запахи цветов родимых.
Ожить, помолодеть душою мне бы!
Вернись ко мне из Польши, будто с неба.


Мария Павликовская-Ясножевская

Пернатый

Идиот - пернатый -
Глуп до неприличья,
Маковкой головка,
Пестрая каемка -
Враг кота заклятый,
Пять своих яичек
Сохраняет ловко,
В них - глупцы-потомки!
Прижимаясь к ветке
Боком рыже-синим,
В спор ввязался едкий
Со вторым кретином,
И поет, поет он
Глупости без счета.

Ураган

Небо в черном гневе,
Толпы туч. Рокот.
Счастливы деревья!
Вышуметься могут!

Ника

Как схожа ты с Самофракийской Никой,
Любовь отвергнутая и глухая!
Ты вслед бежишь с такой же страстью дикой,
Обрубленные руки простирая.

Подсолнечник

Дорастаем до твоих познаний,
До высокой мудрости твоей.
О цветок, примером взявший солнце!
Темные тугие семена
Издавна нам хором предвещали
Солнечное темное ядро.
А корона желтых лепестков -
Фотосферу.
Дикое дыханье корней
Густо обволакивает стебель.
Или, может быть, это запах солнца,
Что ты предвкушаешь?..

Смерть Кариатиды

Каська, мрамор наш польский
Брызжет лазурью,
А голова создана для веселого солнца,
Ей же велели терпеть на себе
Безобразье балконца.
Нагроможденье мещанского дома,
Сварливого ада...
Легче балкон удержать,
Чем свое распаленное сердце!
Мрамор слабел и слабел
И рухнул, подточен любовью...
Метлы посмели дотронуться!
Над Кариатидою - Касей
Вслух издевались ступеньки,
Когда она вязла в грязи
Всеми забытая.
. . . . . . . . . . . . . . .
Больница
Касю принявшая,
Белой была и огромной,
Бьется в горячке
Тело богини вчерашней,
И погибает она со словами служанки всегдашней:
"В погреб уже опускаюсь...
За углем...
Темно мне..."

Недоразумение

Вот светлый нимб: галактики сиянье.
Песнь соловья - со звездами слиянье,
Прочь от земли стремящаяся трасса...
В жасмине - шелест.
Кошка серой масти
Мечтает:
"Распевающее мясо
Даст знак сейчас - где на него напасть мне".

Быть цветком?

Расцветают. Молча громоздятся
На решетку сада, на шпалеры...
Пленники? Статисты? Декорации?
Так легко их прославлять без меры.
Но цветком быть...

Трены вислянские

1
Есть замок над древней рекою,
Который - война причиной -
Сейчас от меня далеко и
Экзотикой кажется ныне.

2
Глухой печалью поила
Река, что мне снится в муке,
Когда я с моста следила
Причудливые излуки.

3
А мысль - ее ход запутан -
Нашептывала упрямо,
Что я уж тонула будто
В пучине вот этой самой...

4
То чувство, что я отторгла,
Предчувствием было далеким,
Что схватит меня за горло
Тоска об этом потоке.

5
Ветер по тайному знаку
Ломает на Висле льдины.
Во сне дохожу до средины
Моста Зодиака...

6
В замке часы глуховато
Пробили двенадцать раз.
Вот дом, что моим был когда-то,
Внезапно в нем свет погас.

7
И сонных теней вереница
Стремится навстречу мне,
На мост, который мне снится,
Связующий нас во сне...

8
А утром сердце нещадно
Болит, сквозь муку пройдя...
Сейчас бы компресс прохладный
Из краковского дождя!

Ива у дороги

Ива Польши, согнутая криво,
Молнии - жесточе раз от разу -
Жгли ее... Но зеленей, чем листья,
Тысячи ветвей ее прямых
Из груди рвались, как стрелы, к выси
В ярости экстаза!..
Сколько чувств тревожит эта ива!
Верит в жизнь она... Поверим тоже.


Юлиан Тувим

Песенка

О думы молодые, вас, тихие, прошу я, -
Скажите ей, скажите, - не помню я такую...
...Скажите ей, скажите, как я по ней тоскую,

О вздохи мои, вздохи, над нею пролетая,
Скажите ей, скажите, что знать ее не знаю...
...Скажите, - стонет сердце, от горя умирая.

           *  *  *

Сказать тебе не смею, как эта грусть безбрежна,
А день сегодня белый, а день сегодня снежный...

Сказать тебе не смею, как мне безмерно грустно:
Ведь ты едва ли знаешь, что значит слово "грустно".

Едва ль тебе известно, что значит "грусть безбрежна",
А ничего не значит... Кругом так тихо, снежно.

Тебе слова такие казались чужды, скучны,
А может быть, и близки... Белеет день беззвучный.

Счастье

Мне стали безразличны
Большие города:
Они не больше скажут,
Чем эта лебеда.

Мне безразличны люди
С их тысячью наук:
Годится первый встречный,
Чтоб с ним делить досуг.

Мне безразличны книги -
Хоть смейтесь надо мной -
Я и без книг дознался,
Что значит путь земной.

В тенистой тихой чаще
Я понял счастье жить.
О боже, как за это
Тебя благодарить!

Всё

Все, все отдать тебе без колебанья,
Движенье каждое души живой.
Былое - о тебе воспоминанье,
А будущее - взгляд священный твой.

Все, все: и сердца каждое биенье,
И грош последний, и остаток сил,
Огонь души, мечтанья и смятенье...
Твой путь отметить жаркой кровью жил.

Предать. Отречься. Но в песок мельчайший
Разгрызть каменья на твоем пути,
И за тобою следовать все дальше,
И если повелишь - на смерть пойти.

У ног твоих спокойно и смиренно
Отдать дыханье, славя и любя,
И в миг последний веровать блаженно,
Что умереть я мог лишь за тебя.

Цыганская библия

Что цыганскою библией стало -
Колдовскою, изустной, бездомной?..
Только бабам напев ее темный
Шепчет ночь на Ивана Купала.

В этой книге - дыханье народа,
Шелест леса, гаданье по звездам,
Тень могил, пятьдесят две карты,
Белый призрак, что век не опознан.

Кто открыл ее? Мы, книгознаи,
Роясь в памяти - в древнем хламе,
Лишь догадкой, владеющей нами,
В сердцевину страстей проникая.

А легенда путями кривыми
В темном знанье, как речка, петляет,
Не по жизни иль смерит - меж ними,
Но и жизнью и смертью пленяет.

Лишь догадкою, как сновиденье,
Перелистываются страницы,
И над книгой, в полуночном бденье,
Льют слезу восковую громницы.

А стихи только чудятся где-то
В огневом и мгновенном звучанье -
Это нечто о муках поэта,
Что несет избавленье...
Но звук исчезает в тумане.

Олень

В чаще стук, и не дятел стучит,
Не топор; словно призрак, в чаще
Так проносит олень свой щит
Над челом - из ветвей стучащих.

Задевают о каждый ствол,
Схожи с арфой и манят светом.
Прихожане лесные, в костел
За оленем ступайте следом!

Чащу стук пробуждает; в ней
Просыпается нечисть лесная,
Толпы леших, тени ветвей,
Привиденья, сквозь лес проплывая.

Виден блеск алтаря сквозь лес
И молитвы туманных чудес.
Гром и трепет вскипают в пене
На цветущей арфе оленя.

Сирень

Сирень стоит густая,
Мокра, крупнозерниста,
Само стихотворенье - расцветшая эта сирень.
Ты в шесть утра проснулась
И с напряженным сердцем
Из-за меня ломаешь лучистую эту сирень.
Так рано и так жарко,
А что же будет в полдень,
Когда нестерпимей станет благоухать сирень!
На цыпочки поднявшись,
Ты нежными руками
Отламываешь, волнуясь, за веткой ветку в гуще.
Счастливая, ты целуешь
Письмо, что слишком кратко,
Так беспощадно кратко...
Насильно мил не будешь!

От этакого счастья
Я вздрогнул, как сирень.

Ты

Ты - связь моя с землею,
Небесная отрада,
Ты - все на белом свете,
К чему стремиться надо.

И лишь тебя я знаю,
Лишь ты мне благодатна.
На мир махнул рукою -
Мне все там непонятно.

Там что ни мысль - пучина
И что ни шаг - распутье.
Молчишь ли, говоришь ли -
Ты проясненье сути.

Твое лишь слышу сердце
С его кипучей кровью
И в жизни, полной смерти,
Единой жив любовью.

Темная ночь

Человек, согбенный ношей,
Сядь со мною.
Помолчим в ночи, объятой
Тишиною.

Скинь с плеча
Сундук дубовый,
Сядем рядом,
Глянем в ночь по-человечьи -
Долгим взглядом.

Груз тяжел. И хлеб что камень.
Дышим трудно.
Помолчим вдвоем. Два камня
В тьме безлюдной.

Темное небо

Блистание звезд погасить
Легко! Так легко стать бездомным!
Но как же душе позабыть
О звездном сиянье бездонном?

Так просто счастливым крылом
Любви поднебесье измерить!
Так трудно, так трудно потом
В глаза тебе глянуть - и верить.

Беззвездных не переплыть
Небес мне, ни взором окинуть.
Так было легко за тебя
И сладостно сгинуть!

Вечерние стихи

Порой над сумраком улиц оранжевый блеск заката
Разбивает небесные стены на огненные обломки.
Тогда октябрьской Варшавой весенние, как когда-то,
Плывут вечера молодые, будто напев негромкий.

И сколько ни было слез, и любви, и грусти отрадной,
И сколько ни было счастья в прохладных ливнях весенних,
И слов моих для тебя, и нежности необъятной, -
Все с неба нисходит ко мне в ласкающих дуновеньях.

И снова иду я легкий, дыханием ночи пьяный,
Словно на сердце открытом несу листочек росистый...
Тогда в твоем городке темнели ночью каштаны
И под пальто на сердце дышал горошек душистый.

Единственная моя, лишь пред тобой я плачу.
Ты поймешь. Ты простишь меня взглядом очей покорных,
Найдешь и любовь и весну, что в этих словах я прячу,
И в этих вечерних стихах - горечь страданий черных.

Воспоминанье

В мимозах стынет осени начало,
Такой же милой, хрупкой, золотой.
Та, что меня на улочке встречала,
Та девушка тобой была, тобой.

В передней пахло письмами твоими,
Когда я, задыхаясь, в дом вбегал.
Над крышами в осеннем легком дыме
Рой ангелов меня сопровождал.

В мимозах словно прячет увяданье
Бессмертник желтый, октября цветы.
Та, шедшая под вечер на свиданье,
Моя единственная, это ты.

В саду шептал слова тебе, лил слезы,
Тебя молил - уже во власти сна,
И майская - от золотой мимозы
Плыла меж туч осенняя луна.

Ах, милый сон меня баюкал, нежил,
Я засыпал, когда вставал рассвет.
Меня минувших весен призрак тешил,
Как этот душный золотой букет.

Посреди дня

Ты не дивись моей тоске суровой,
Я, как в пустыне, среди дня стою,
В тревоге за любую мысль мою,
За миг любой, - для них найду ли слово!

Без отклика взывать все тяжелее.
Мой скорбный голос в пустоте затих.
Не слышит бог меня, как и других, -
Подобно им, судьбы не одолею.

Безумного от воплей без ответа,
На землю гневно он швырнет меня,
И хлынет столб небесного огня
На прах мой... Ну и что ж... хотя бы это...

Гроза (или любовь)

Память закрой, ибо гроза вздохнула,
Ветер пронесся по шторам.
Ближе и ближе гроза. Небо взглянуло
Моим омраченным взором.

Закрой глаза, чтобы нашло затменье
На тучи, грохочущие набатом.
Колышутся шторы, как белые привиденья.
Закрой окно, ибо отчаянье рядом.

Меж памятью и рамой оконной -
Сквозняк: вижу ясно, а мысли смутны.
На улицах шумных - траурные знамена.
Жизнь закрой. Смерть открой.
Молнии блещут ежеминутно...

Просьба о пустыне

Уже мне звезд не видно снизу,
Небесная поблекла синь.
О вседержитель! Дай мне визу
В пустыннейшую из пустынь.

Чтоб, не грустя, не презирая,
С любовью очи я возвел
В те дали без конца и края,
В сиявший истиной костел.

Чтоб приближение шакала,
Мне братом ставшего теперь,
Ворчаньем теплым обдавало,
Когда дохнет на стужу зверь.

А я - кто вечно в путь стремится -
В сиянье бледного венца
Найду забытую страницу,
Где Сын погибнет от Отца.

Средь ночи зверь людей разбудит -
Завыл,заплакал,зарыдал...
Он понял все и не забудет,
Мой брат теперешний - шакал.

Он новые, иные очи
В меня уставит, не боясь.
И из пустынной чистой ночи
Падет звезда, не раздробясь.

Париж, ноябрь 1939 г.


Владислав Броневский

Warum?;

Нет больше слов. Ни одного...
А было их - не сосчитать.
Откуда ж радость? Отчего
так страшно за нее опять?

Опять, как много дней назад,
трепещет сердце ночь и день,
и слезы блещут и кипят,
как наша польская сирень!

И нежность вновь. И моря шум.
И молчаливый лунный свет.
На шумановское "Warum?"
"Люблю..." - чуть слышный твой ответ.

И нужно ль было столько мук
и столько вспышек грозовых,
когда прикосновенье рук
так много значит для двоих?

; Почему? - (нем.)

Последнее стихотворение

Может, любила ты... Но не так,
не с той силою.
Вместе мы шли с тобой, но не в такт...
Прости, милая!

Год буду помнить... Еще год...
Боль притупится.
Справим же тризну, пока трясет
огневица.

Нет, ты стиха поминальный звон
слышишь едва ли!
Мелкое чувство - из сердца вон!
Идешь далее.

Что мне осталось с этого дня,
если тебя нет?..
Только - поэзия. Та меня
не обманет.

Что мне осталось?.. Грусть за двоих...
Твой след потерян.
Только лишь грусть. Только мой стих...
Он мне верен.

Калине

Нет, я рыдал
не о тебе той ночью!
Стихи писал
и ввысь бросал двустрочья,
чтоб стих, как месяц в небе стал воочью.

Быть может, - слышишь ли меня, калина? -
над ним хоть кто-то погрустит немного!
А я собрав все беды воедино,
пойду, ногами побреду босыми,
куда глаза глядят... Пойду глухими
Путями. Не твоей - другой дорогой.

Все отошло. И я об этом плачу,
Но что-то с нами навсегда... Иначе
стихи пишу, ночей не сплю совсем -
зачем?

Зеленое стихотворение

Мало мне нужно на свете:
тебя и ветви,
чтобы в оконной раме
качнулись, зазеленев,
чтоб я писал стихами
о том, что...
              каждый нерв
каждый миг одиночества,
боль, - ее пульс частый, -
злое таит пророчество,
шепчет: несчастный...

Мало мне нужно на свете:
но это весь свет, может статься! -
тебя,
зеленые ветви
и чтоб в листьях акаций
ветер шуршал, рябя,
и чтобы на сердце - покой,
и чтобы котенок стал занавеской играть,
а мне - сидеть на крылечке день-деньской
и ничего не знать.

Все я напутал,
это неправда, как будто...
Но отчего так больно, так больно?..
Верно, я больше уже ничего не скажу,
верно я в грозную тишь ухожу
невольно.

Мало мне нужно на свете:
тебя и зеленые ветви.

Аноним

Как рокот созвучий, как запах шальной
нависшей над Вислой сирени,
как счастье, плывущее сонной волной
сквозь день мазовецкий весенний.
Как то, чего нет еще, что - как намек
в порывах робко тревожных
растет, как подснежники, как вьюнок
у ног берез придорожных,
как зелень ликующим майским днем,
как паводка буйный подвиг,
как ласточки, что бороздят окоём
по две...
Как вольный, широкий полет орла,
как светлая власть над Словом -
такой она в сердце моем жила
и грузом легла свинцовым.

Счастье

Со встречи той вечерней
мне кажется все чаще,
что счатсье мое, верно, -
зеленое, как чаща.

Пусть вьется эта зелень
ночей моих бессонных,
пьянит меня, как зелье
очей твоих зеленых.

Пусть я на дне пребуду,
где плавает в молчанье
чешуйчатое чудо
с зелеными очами,
зелеными до дрожи...
Где все на сон похоже.

Пред сном, хоть по ошибке,
прочти придумку эту...
Что счастье?..
Дар улыбки
взамен на дар поэта.

Мария

Картофель делишь бережно и строго,
а ум уже другой заботой занят:
из лавки счет, на обувь хоть немного...
Нет, не достанет...

И снова к добрым ты идешь знакомым.
(КУда теперь их доброта девалась!)
- Вот - мыло... Что? Не нужно?.. -
                И пред домом
другим стоишь, преодолев усталость.

Вечерняя работа... - Кофе чашку?
Ты подаешь... Минутка перерыва.
Стоишь и улыбаешься с натяжкой,
слеза из-под ресниц блестит пугливо.
А ночью, может быть, придет гестапо.
Заплачет дочка... Вскочишь ты мгновенно,
И будут шарить грязные их лапы
в моем столе... Во всем, что сокровенно.
Неужто все в тебе война убила?!
Я - далеко... Но слышишь ли, родная,
что я в порывах ветра с прежней силой
к тебе взываю?...


Вислава Шимборская

Голодный лагерь под Яслем

Вот так напиши. На бумаге простой
простыми чернилами: есть не давали.
Все умерли с голоду. Сколько их было?
Вот поле. На каждого сколько травы
приходится? Так напиши: я не знаю.
Историю смерть до нулей округляет.
Ведь тысяча и один - это тыща;
того одного - будто не было вовсе;
придуманный плод; колыбель без ребенка;
букварь для кого неизвестно открытый;
растущий, кричащий, смеющийся воздух;
крыльцо - для сбегающей в сад пустоты;
то место в ряду, что никто не займет.

Мы по полю бродим, где все стало явью,
а он как подкупленный смолкнул свидетель.
На солнце. Зеленый. Недальний лесок.
Еда - древесина, питье - под корой:
рассматривай это виденье хоть сутки,
пока не ослепнешь. Над кронами - птица,
и тень сытых крыльев ложилась на губы,
и челюсти медленно приоткрывались,
и зуб ударялся о зуб.

Ночами сверкал меж созвездьями серп,
приснившийся хлеб в тишине пожиная.
Рука с почерневшей иконы являлась,
сжимавшая чашу пустую в ладони.
На вертеле проволоки колючей
торчал человек.
С землей на устах пели дивную песню,
как цель поразила воина прямо в сердце.
Какая тут тишь, напиши.
Да.

Баллада

Вот баллада об убитой,
что внезапно встала с кресла.

Вот баллада правды ради,
что записана в тетради.

При окне без занавески
и при лампе все случилось,
каждый видеть это мог.

И когда, захлопнув двери,
с лестницы сбежал убийца,
встала, как еще живая,
пробудившись в тишине.

Встала, головой качнула
и глазами, как из перстня,
поглядела по углам.

Не по воздуху летала -
стала медленно ступать
по скрипучим половицам.

А потом следы убийства
в печке жгла спокойно:
кипу старых фотографий
и шнурки от башмаков.

Не задушенная вовсе,
не застреленная даже,
смерть она пережила.

Может жить обычной жизнью,
плакать от любой безделки
и кричать, перепугавшись,
если мышь бежит. Так много
есть забавных мелочей,
и подделать их нетрудно.

И она встает и ходит,
как встают и ходят все.

За вином

Взглядом дал ты красоту мне,
как свою, ее взяла я,
проглотила, как звезду.
И придуманным твореньем
стала я в глазах любимых.
Я танцую и порхаю,
сразу крылья обретя.
Стол - как стол, вино - такое ж,
рюмкою осталась рюмка
на столе на настоящем.
Я же выдумана милым
вся, до самой сердцевины,
так что мне самой смешно.

С ним болтаю как попало
о влюбленных муравьишках
над созвездием гвоздики
и клянусь, что белой розе
петь приходится порой.

И смеюсь, склоняя шею,
так, как будто совершила
я открытье, и танцую,
вся светясь в обличье дивном
в ослепительной мечте.

Ева - из ребра. Киприда -
из морской соленой пены
и премудрая Минерва -
из главы отца богов -
были все меня реальней.

Но когда ты взор отводишь,
отраженье на стене я
вновь ищу и вижу только
гвоздь, где тот висел портрет.


Станислав Балинский

Варшавская коляда 1939 года

Не дай нам, Матерь, Христа рождения
Праздничный час.
И да не видят глаза Спасения,
Как мучат нас.
Пусть Бог родится, о, Пресвятая,
Средь звезд иных —
Не здесь, не в самом печальном крае
Из всех земных.
Здесь в нашем граде, что ты любила
От давних дней, —
Растут кресты лишь, растут могилы
В крови своей.
И под шрапнелью все наши дети,
С свинцом в груди.
Молись, Мария, за муки эти,
Не приходи.
А если хочешь родить средь теней
Варшавских мест,
То сразу сына после рожденья
Пошли на крест.