Кто первей?

               
Мне было шесть, а соседской Ольке – восемь. Это было счастливое время, когда дети ели на улице хлеб с маслом. Правда, некоторые взрослые были против.
- Есть на улице – это НЕПРИЛИЧНО! – говорила, жеманно поджав губы, моя бабушка. – Что за манера – куски таскать? Сядь за стол, поешь, как человек!
Но поедание борща в одиночестве казалось мне жутко скучным. А когда выходишь на крыльцо с куском ароматного хлеба, намазанного  маслом, а чаще – по бедности – маргарином, густо посыпанным сверху сахарным песком, вокруг сразу же образуется стайка подружек и  - почти все:
- Дай откусить!
И мы  едим этот чудесный хлеб, кусая по очереди, размазывая по нёбу нежное масло и чувствуя, как хрустит на зубах сахарный песок, растекаясь сладостью по языку. Какое пирожное сравнится с этим хлебом! Пирожные, правда, тоже были  - по воскресеньям.
 Часам к одиннадцати бабушка надевала свой «кобедняшний» сарафан с модным тогда рисунком «огурцы», я тоже принаряжалась – то есть напяливала белые гольфы и новые босоножки, и мы шли, как выражалась бабушка, « у город». Так у нас назывался центр городка. Воскресные развлечения менялись. То это был поход по книжным или игрушечным магазинам, то утренний сеанс в кинотеатре -   безразмерном фанерном сарае, построенном ещё чуть ли не до войны, то полёт на казавшейся мне тогда огромной цепной карусели, когда облезлое деревянное кресло несёт тебя сквозь ветер, и делается жутковато-весело и хочется болтать ногами и визжать от нестерпимого восторга. Но непременным атрибутом каждого выхода «у город»  было пирожное – вафельная трубочка со сливочным кремом. Мы покупали его в дощатой будочке возле пузатого купеческого особняка с пышной вывеской «Ресторан». Иногда пирожное оказывалось бессовестно надувательским -  крем заполнял только концы трубочки. Но эти «недовложения», к счастью, были нечастыми. И я с упоением откусывала хрустящую вафлю, не забывая, однако, смотреть, чтобы крем из противоположного конца трубочки коварно не капнул на босоножки. Но – это только по воскресеньям. Пирожное – символ праздника, хлеб с маслом (почему-то у нас было не принято говорить «бутерброд») – символ свободы.
  Взрослые были против. Мы, дети, упорно отстаивали эту свою свободу, и взрослые смирились.
  Бабушка вынесла  два куска хлеба – мне и Ольке («Откусывать от одного куска – НЕГИГИЕНИЧНО!»). И мы, стоя на залитом июньским солнцем крыльце, упивались сладостью свободы во всех смыслах.
- А давай, - вдруг говорит Олька, - кто первей съест?
-А давай!
 Вообще я ем очень медленно. Уже в детском саду все дети пообедали и разбрелись по раскладушкам. Кое-кто уже и похрапывать начал, а я все еще вишни из компота вылавливаю, пока воспитательница не выйдет из терпения:
- Да хватит тебе уже там ковыряться!
А я, что ли, виновата, что так много вишен попалось?
Но тут меня охватил азарт. Олька, конечно, постарше и пошустрее меня. Тем больше мне хотелось быть «первей»  в этом поедальном поединке. Про удовольствие от еды уже никто не думал. Откусываю здоровенные куски, глотаю их, почти не пережевывая, и на Ольку поглядываю: много ли еще у нее осталось? Она, видимо, переоценила свои силы. В этом возрасте  меняются молочные зубы, вот и у нее один уже шатался. Поэтому кусать ей приходилось деликатно, чтобы не сделать самой себе больно. Где уж ей было за мной угнаться! И в тот момент, когда я запихнула последний кусок за щеку, у Ольки в руках оставалась почти половина. Только то, что рот у меня был до отказа забит хлебом, помешало мне крикнуть:
- Ага! Чур, я первая!
Тут Олька посмотрела на оставшийся у нее хлеб, на мои раздутые, как у хомяка щеки, хитро улыбнулась и сказала:
- А теперь давай, кто медленнее съест!
Я только молча посмотрела на свои пустые руки и поняла, что опять проиграла.
  С тех пор прошло много лет. С Олькой мы со времен нашего детства больше не виделись. Но и сегодня часто я снова будто слышу ее хитрый голосок:
- А теперь давай, кто медленней!
И снова, вместе со всеми, смотрю в свои пустые ладони…