ОГНИ И НОЧЬ Сборник стихов

                Олег ДЕМЧЕНКО
 

               


              ОГНИ И НОЧЬ
              (проект сборника)




                Стихотворения




               

               
                2011
               





ББК 84 Р5         
   Д-31

               
            
               












 





Содержание

Приближается фронт грозовой

Московская прописка
Торговцы
На проводы 2010 года
Вороные
Письмо ветерана
Берёзы*
Юбилейные медали
Грозовой фронт
Расстрел с вертолёта
Человек
«Поэт большой - всегда провидец»
Проститутка
Война корней
Царь и казак
Мои родные
Варлам Шаламов
Продажные
 «В столице много сникирснутых»
«Телевизор - замочная скважина»
Из письма гастарбайтера
От Москвы до Петербурга*
Труба*
Бездомная Россия

«Стемнело. Стихли разговоры»
 «Вечерами в тёмном храме»
Стрижи

Любовь больная, безответная


Черёмухи
«Любовь больная, безответная»
«К тебе протопчу тропинку»
Зной
«Губы ярко-красные»*
Незабудки
Дождь
Летняя ночь*
«Все пело, цвело и вздыхало»
«Я знаю, я не жду ответа»*
«Женщина на кухне…»*
«Светит ли солнышко ясное»
Рябина*


Весна неизбежна!

Первый снег*
«Ко мне навстречу…»
«Не слыхать голосистой гармоники»
«Как холодно, грустно и снежно»
«Так мне бывает трудно»*
«То берёзка, то сорока»

Из-под копыта Пегаса

Про жуков, суперменов и мужиков
Про дачу и милитаристскую задачу
Про выборы
Про барабан, трубу и сумасшедшего
Про зарплату
Про картошку
Про соседа и козу
Про критика Придиркина
Про лошадь, про коня и про меня

 










Приближается фронт грозовой






МОСКОВСКАЯ ПРОПИСКА

И я когда-то не без риска
в столицу прибыл как поэт,
и за московскую прописку
потом горбатился пять лет!

Не состоял я в комсомоле, -
как вол, волок свою судьбу.
Ругался сварщик дядя Коля:
«А ну давай, тащи трубу!»

Как добросовестный рабочий
на этих улицах кривых
я был прописан каждой строчкой
тяжёлых будней трудовых.

И вот я выбрался из штольни -
из беспросветно трудных лет.
Не потому ль сегодня больно
смотреть  на этот яркий свет?

Все выше здесь возводят башни,
и всё тесней торговый ряд….
Столпотворение!..
Мне страшно -
на всех наречьях говорят!

Китайцы, турки и грузины…
Как будто чёрт мешал в котле!
В Москве средь этой мешанины
всё меньше места на земле.

Азербайджанцы и узбеки…
Не то чтоб нам угля дают -
они выписывают чеки
и чебуреки продают.

И от столицы до окраин -
до самых северных морей,
проходит каждый, как хозяин, -
таджик, чеченец и еврей…

Был в церкви -
слёзы на иконе!..
Молил спасти нас Божью мать…
Но, видно, в новом Вавилоне
друг друга людям не понять.


ТОРГОВЦЫ

Ни враги, ни вожди -
они просто торговцы.
Хоть Россию, смеясь, продадут,
хоть Христа.
Что  им люди простые? -
покорные овцы -
с них купоны  стригут они,
словно с куста!

Стариков и старушек
ограбят до нитки
и на яхтах своих
в те  притоны плывут,
где народная боль
в золотые спрессована слитки,
где их ждёт, улыбаясь,
довольный  Махмуд.

Деньги -
власть
и согнутые спины,
тех, кто голоден, нищ или бос.
Ах, не спорьте -
глядите, какие   дубины
приготовил для вас
уважаемый босс…

Нефть, алмазы  отсюда везут,
древесину,
а сюда - наркоту…
Вот такой оборот.
Как они ненавидят
православную нашу Россию!
Им бы вытравить напрочь
славянский народ!

Проходимцы, дельцы, бизнесмены, -
паразиты, шуршащие
мерзкой валютой во мгле…
Как не рухнут на них
обветшалые русские стены,
как их  терпит Господь
на облитой слезами  земле!


НА ПРОВОДЫ 2010 ГОДА


Что было припомните в этом году.
Мы жили всё лето в каком-то аду:
горели торфяники, сёла, леса,
и дым выедал горожанам глаза -
мы все задыхались в проклятом дыму
на улицах, в парках, в метро и в дому!
Хотелось кричать нам, но не было сил -
и жизни людские тот дым уносил.
И засуха всюду сжигала поля,
смятенье и смуту, и голод суля.
Все ждали спасенья, все ждали дождей,
молились Христу и ругали вождей,
но засуха длилась… 
                Зато торгаши
нажились на горе людском от души.

Что было, припомните,  в этом году.
Играли в московских верхах в чехарду,
разбился с поляками вдрызг самолёт,
лупили дубинами бедный народ
менты возле стен  знаменитых кремля,
чтоб знали порядок, чтоб помнили, бля…

Но чем же закончился всё-таки год?
Москву и окрестность сковал гололёд!
Обрушилась с неба дождями вода,
ударил мороз, и от  тяжкого льда
сломались опоры подгнившие ЛЭП -
и мир Подмосковья внезапно ослеп.
Зря ёлке  кричали детишки  «Зажгись!».
Такая теперь у нас новая жизнь:
с водой, без воды - всё  одно нам беда.
Спасибо, что терпите нас, господа!


ВОРОНЫЕ

                «Се - последние кони!»
                Юрий Кузнецов
               

Скоро выборы - всюду плакаты.
Нам листовки суют…
Разозлясь,
их бросает народ -
депутаты,
депутаты
затоптаны в грязь!

А вокруг столько рвущихся к власти -
им и хлеб и халва задарма,
а народу - сплошные напасти,
да в кармане большая дыра.

Всюду подлость, согбенные выи,
вновь предательство стало с руки -
за развал, за разврат не впервые
на княженье дают ярлыки.

Словно клички в тюрьме воровские
имена у московских господ.
«Эх вы кони мои вороные», -
ветеран в переходе поёт.

На груди у него две медали -
за отвагу, за город Берлин…
Вороные давно ускакали -
не морочь ты меня, гражданин.

Вороные давно уже сдохли,
Мерседесы не вытащат Русь,
ну а я к демократам в оглобли
запрягаться уже не берусь.

Не терзай меня аккордеоном!
Смолк старик…
А  вокруг всё равно
вороные летят эскадроном,
словно в кадрах немого кино!



ПИСЬМО ВЕТЕРАНА

Товарищ Сталин, если бы вы видели,
что сделали с великою страной
враги народа и вредители!
Такое даже не сравнить с войной!

Отторгнута треть лучшей территории,
в Манхэттен превращается Москва,
про нас во все учебники истории
змеиным ядом вписаны слова.

Как после атомной бомбардировки,
промышленности сектор опустел,
и человек в промасленной спецовке
остался нынче как бы не у дел.

Сейчас в чести воры и спекулянты,
предатели теперь на высоте:
они все - расфуфыренные франты,
а мы живем в грязи и нищете.

Товарищ Сталин, нас осталось мало,
но прикажите - и нам хватит сил!
Отряхивая землю, генералы
на бой последний встанут из могил!

Так ветеран писал…
Куда же это
письмо отправить? Некому служить.
И приказал он, не вскрывать конверта
и в гроб его с ним вместе положить



БЕРЕЗЫ

В предвесенние  морозы
у дороги фронтовой
забинтованы березы
русской вьюгой горевой.
Отступление, обозы…
Был неравным жаркий бой.
Шли березы - ноги босы,
по земле брели родной.

В том сражении жестоком
горе их не  обошло,-
эту ранило осколком,
эту  пулей обожгло.
А вокруг снега летели,
словно шумный эшелон.
Сквозь холодные метели
снова в  роще слышу стон.

Ах, березы, ах, березы,
что вы мечетесь  в бреду?
Верно, смахивая слезы,
вы припомнили беду.
Не войны проклятой грозы,
а раскидистой  весны
прошумят
              и вам, березы,
принесут другие сны.

И весной в листве зеленной
будет долго шелестеть
голос ласковый, влюбленный,
победивший жизнью смерть.
И средь вас тот голос милый
затеряется тайком,
и над братскою могилой
встанет радуга венком.


ЮБИЛЕЙНЫЕ МЕДАЛИ

Нынче вроде легко достаются медали -
их дают старикам в юбилейные даты…
Но глядят ветераны в те суровые дали,
где им всем - восемнадцать,
                где они все -  солдаты,
где на битву поднялась народа громада,
где «Катюшу» бойцы запевают в вагонах,
где на вражеский танк
                выходить им с гранатой,
где от взрыва снаряда - земля на погонах.

Там за  пядь своей родины насмерть стояли,
там полки по команде вздымались с окопов,
шли в атаку сквозь визг разорвавшейся стали,
и катилось «Ура!» аж до самой Европы!..
А теперь полстраны
так… без боя, отдали -
в той земле спят убитые наши солдаты!
Пусть и вам эти были напомнят медали,
что дают старикам  в юбилейные даты.



ГРОЗОВОЙ ФРОНТ

Приближается фронт грозовой -
треск в приёмнике,  движутся тучи.
И опять  вспоминается Тютчев -
этот стих его  вечно живой.

Сам любил бы, наверно, грозу
в расторопности радостной мая,
если б молнии, копья ломая,
не грозили бы тем, кто внизу.

Нет, сегодня другая гроза:
и не высунешь носа из дома,
содрогаются судороги грома,
и слепит  автогеном  глаза.

За разрядом разряд - жуткий гул!
Летом  грозы такими бывают,
что людей наповал убивают,
словно в США электрический стул.

Снова  вспышка - разряд грозовой!
Гром над ухом пальнул, как из пушки, -
пошатнувшись, присели избушки…
И опять - смерч прошёл огневой!

И взрывается вновь динамит!
В небе снова решаются споры,
там сдвигаются с горами горы -
там сраженье скрежещет, гремит.

В тесной горенке стало темно.
Бабка шепчет чуть слышно молитву…
Вспоминая про Курскую битву,
дед глядит молчаливо в окно.

Разверзаются бездны в грозу,
продолжается чёрная месса,
и горит изреченье Гермеса
среди туч: «Что вверху - то внизу!»

«Что греметь? Разве это война?» -
дед, очнувшись, устало вздыхает
и махорку в чубук набивает
и на ливень плюет из окна.





РАССТРЕЛ С ВЕРТОЛЕТА*

Кипит в крови адреналин,
вертушка скачет над горами.
- Опять ты промахнулся, блин!
Пали очередями!

Архаров с вертолета бьют!
А кто-то спрыгнул, горло режет -
они их кровь из кружки пьют,
покуда свежая.

Силен неутомимый бег
архаров рыжих,
но выстрел грянул -
кровь на снег
струею брызжет!

Двадцатый гибнет на снегу,
глазами гаснет плавно.
Хочу кричать - и не могу,
как под гипнозом фавна.

Архаров бьют, и кровь течет,
и сочтены их миги….
А все они  наперечет -
из Красной книги!

Архаров бьют, архаров бьют -
очередями с автомата!
С вертушки бьют, а в ней поют
и кроют бога матом.

Летит чиновников разгул!
Для них и мы - бараны.
Все ближе вертолета гул.
…и  кровоточат раны.

Гульба взвилась под облака,
и пляшет сверху дуло.
Вдруг от внезапного рывка
барыгу ветром сдуло

и понесло в винтоворот -
на лопасть мясорубки!
И рухнул пьяный вертолет!
Где голова, где руки?..

По материалам СМИ:
«Вертолет Ми-171 разбился 9 января 2009 года в горах Республики Алтай. В результате крушения, по официальным данным, семь человек погибли, в том числе и полпред президента в Госдуме РФ Александр Косопкин. Четверым удалось выжить. Расследование дела о крушении вертолета было засекречено. По данным представителей алтайских общественных организаций, чиновники убили на охоте  28 горных баранов, что составляет около 15 процентов  мировой популяции краснокнижных животных.
К месту катастрофы никого не пускали. Тело Каймина, главного природоохранника Республики Алтай, выпавшего при стрельбе с вертолета, было страшно изрублено и разбросано, часть головы так и не нашли. Только после того как трупы и туши архаров погрузили в первый вертолет, неизвестные люди в штатском на джипах дали команду омоновцам подняться на склон и зачистить кровь на снегу. По их рассказам, снег был забрызган  животной кровью вперемешку с людской. Смотреть на нее без содрогания было невозможно!»

Вот ненасытности итог.
Такой вот случай вышел.
Так все же есть, наверно, Бог,
и Суд Его -  всех выше.



ЧЕЛОВЕК
                1

Нет ничего страшнее человека.
Его почуяв, зверь бежит зловещий,
гад уползает, дерево-калека
костями веток сломанных трепещет,
взмывает птица вверх, и рыба
уходит в глубь и прячется где-либо…
В природе он один себе подобных
в своих деяниях, порою  даже добрых,
уничтожает и плодит пороки…
Давно об этом знают все пророки,
и потому они бегут подальше
от зла людей, от человечьей фальши.

                2

Нет ничего прекрасней Бога в человеке!
Так было и останется навеки.
Тот человек, в котором Бог живет, -
                прекрасен,
и взор его неустрашимо ясен,
и зверь  к нему идет покорно,
и птицы у него из рук сбирают зерна...
Тот человек не проливает кровь -
над ним сияет радостно любовь!
Но как его угрюмо ненавидят
те, кто в нем  Бога ни черта не видят,
как презирают, как в него бросают камни,
как злобно щелкают несытыми клыками!
А он и этих в горести не бросит
и Вседержителя спасти их души просит.


*     *     *

Поэт большой - всегда провидец.
Иначе просто он  болтун,
игрушка временных правительств,
шут с балалайкою без струн.

Поэт - хоть грустный, хоть весёлый, -
он правды честное дитя,
что всем кричит: «Король-то голый!
Глядите, люди, на вождя!»

Певцу -  венец! А, может, плаха?
Поэт не думает о том -
то он поёт, как в небе птаха,
то на врагов обрушит  гром!

То в нём дрожит былинки нежность,
что проросла через гранит,
что  в сущности своей - мятежность
и торжество любви хранит!



ПРОСТИТУТКА

В порту стамбульском плачет проститутка,
ссутулив плечи - два поломанных крыла:
сегодня ей невыносимо жутко,
вчерашней девочке из русского села.

Хозяин-турок строг и беспощаден:
чуть что не так - наотмашь молча бьёт.
Ну, а гостей  он - чаем угощает,
кальян с поклоном медный подаёт.

Ударит в бубен - выходи на дело,
забудь, кто ты, забудь, что есть душа, -
в восточном танце вздрагивает тело,
дымясь, дурманит разум анаша.

В родном селе качаются рябины,
а здесь, где все ругаются и пьют,
её, продав обманом в секс-рабыни,
по целым дням насилуют и бьют.

Как ты могла, великая Россия,
пустить к святыням чуть ли не чертей?
Ты видишь, продают твоих красивых
и самых лучших дочерей.

Ты видишь, девочка рыдает возле рамы?
Пусть ангелы слезу её смахнут,
и вознесутся, как ракеты, храмы,
и эту нечисть чёрную сметут!






ВОЙНА КОРНЕЙ

Ни криков раненых,
ни топота коней,
ни выстрелов,
ни грома артиллерии, -
там,
под землей,
идет война корней
и передавливает
втихаря
артерии.

В подвалах Вия
ведьмина трава,
культурным злакам
жизни укорачивая,
вращает тяжко
корни-жернова,
на дыбу тянет,
руки выворачивая.

Не ссорятся
меньшинства-сорняки -
вот образец
глобальной толерантности!
Но под землею
и они враги -
друг друга давят
с чувством
зверской радости.

Вверху - цветочки,
а внизу - борьба
за жизненную территорию…
Там
не стучат
призывно в барабан
и не кричат
на всю аудиторию…



ЦАРЬ И КАЗАК

                Посвящается разоруженцам

Царь дверью спертый полумрак
откинул и вошел в кабак,
там пьяные шумели казаки.
Сарынь на кичку! Набекрень мозги!
И лишь один не двигался никак
верхом на бочке. Был он наг,
но с саблей на боку…

И Петр обратился к казаку:
- Что ж голым здесь торчишь ты на виду?
- Все заложил проклятому жиду:
жупан, коня, рубаху и штаны -
сильны соблазны сатаны!
Прости, царь-батюшка, я пьяным был.
- А что ж тогда ты саблю не пропил?
Каменьями сияет рукоять.
Ты отхватил бы за нее червонцев пять!
- Э, государь, я саблю не отдам
на поругание жидам -
добуду саблей и одежду и коня.
Не искушай, пожалуйста, меня!

За эту преданность, веселье и печаль
царь Петр утвердил печать
Донского войска. С тех времен
на ней казак  тот самый - он
на бочке голый с саблей на боку
сидит угрюмый.
Честь и слава казаку!


МОИ РОДНЫЕ

Судили вас, родимые мои,
за дело или не за дело?..
Нет, не найти в стране семьи,
которую бы пуля не задела.

Кто лёг в сырую землю на войне,
кто был прострелен,
но добрался,
выжил;
кто брал Берлин,
горел в огне
и невредимым  вышел.

А дома их,
по правде говоря,
тех, кто хотел,
чтоб люди жили лучше,
сорвав медали, гнали в лагеря -
сердца им рвали
проволокой колючей.

Скажите мне, мои родные,
как вы сквозь это адище прошли,
дворы какие проходные
к надеждам светлым вас  вели?

Молчит, лицо склоняя, мама,
кропит слезами ветхое шитьё,
а у отца -
косые шрамы
перечеркнули всё житьё!

Одним свои в тюрьме стреляли в спину,
другим враги в  бою стреляли в грудь…
Что я скажу сегодня сыну?
Люби отчизну, добрым будь?

Те в сапогах - по снегу, те - босые…
Так снова будет, может быть?
Молчит бескрайняя Россия -
ей страшно правду говорить.



ВАРЛАМ ШАЛАМОВ

В шестидесятых в шламе
печатных шумных слов
блеснул Варлам Шаламов
подборками стихов.

Он истины посланник -
полжизни жил во мгле,
прижавшись, словно стланик,
к простуженной земле,

и  верил, что расправит
живые ветви стих,
и что рассказов правда
подымится из книг.

Под каждою страницей
он поджигал запал,
слов золотых крупицы,
согнувшись, промывал.

Он не солгал ни разу,
но смёрзся правды грунт -
«Колымские рассказы»*
посмертно издадут.

И лишь  тогда  Шаламов
стал обретать черты,
вытаивать, как мамонт,
из вечной мерзлоты.







*Примечание:  Отдельным изданием он «Колымские рассказы»  вышли в Лондоне в 1978 году, за что Шаламов подвергся давлению со стороны властей. В СССР «Колымские рассказы» начали публиковаться только в перестройку  с 1988 года - через 6 лет после смерти писателя.



ПРОДАЖНЫЕ

Стали поэты почётными:
званий - не перечесть,
премий у них до чёрта,
любят сытно поесть.
Должности - трехэтажные.
Дьяволу отдали честь.
Это и  есть - продажные,
это они и есть.

В книжки их залежалые
гляну брезгливо порой,
но вижу, как Полежаева
тащат солдаты сквозь строй,
и по спине шпицрутенами, -
братцы, за что же? - бьют!
Истина - дело трудное,
невыносимый труд!

Истиной не разжалобить
паразитический класс:
сразу в солдаты разжалуют -
и под ружьё на Кавказ!
Гнали поэтов в ссылки -
к пропасти, к смерти в пасть!..
Нынче ими не сильно
интересуется власть.

С личностными печалями -
вот уж мартышкин труд! -
сами себя напечатают,
сами себя прочтут.
Что ни стихотворение -
прёт на передний план
самоудовлетворение
или самообман.

Стали поэты слабыми,
сплетников - целый рой!..
Им бы возиться с бабами,
им бы играть с детворой.
Звания удостоены…
Задом глядят наперёд.
Трусы, Аники-воины,
предавшие народ.





*   *   *

Телевизор - замочная скважина:
ну, такой, ну, такой там интим!
Неудобно смотреть стало даже нам.
Но привыкли - что делать? - глядим.

Там семейные кланы -
родители,
дети внуки и бабушки их…
Там такие сидят развратители,
что съезжают мозги у иных.

В новостях - лишь гробы, да аварии, -
мол, пора уж и вам помереть.
Сколько можно, скажите, товарищи,
нам на всю эту пакость смотреть?

Где свершенья, дела настоящие?
Там такое плохое кино,
что мне хочется взять телеящик
да и выбросить на хрен в окно!



*    *   *

В столицах много сникирснутых:
отец их -
Даллес, может быть.
А скольких орденом Иуды
сегодня надо наградить!

Журнал откроешь ли, газету -
за них правительство горой!
Что ни политик -  то Мазепа,
что ни предатель - то герой.


ИЗ ПИСЬМА ГАСТАРБАЙТЕРА

Мне трудно живётся в столице, дружок.
Едва встанет серое утро,
навстречу летит уже мелкий снежок,
как с щёк проституткиных пудра.

Иду на работу.
Протиснусь в метро
и, если не вывернут ногу,
вагон не взорвут, не сломают ребро,
доеду, дойду, слава богу.

А там догнивает гигантский завод -
в пустынных цехах воет ветер,
и ждёт третий месяц зарплату народ -
кричит и начальству не верит.

Но выйдет директор:
«Опять денег йок», -
и скроется снова в берлогу…
Мне трудно живётся в столице, дружок, -
пришли тысяч пять на дорогу.





 ОТ МОСКВЫ ДО ПЕТЕРБУРГА

От Распутина до Путина
ничего-то не распутано,
паутиной перепутаны
на Руси пути-распутия.

Пауки во тьму попрятались,
попадешься в сеть упырью их –
будут медленно подтягивать
и говорить тебе, что принято.

А в дубах сидят разбойнички,
как присвистнут бурей-вьюгою,-
так в снегу лежат покойнички
от Москвы до Петербурга.

Будто бешеные, лошади
сквозь леса несутся в страхе
от одной до другой площади,
от одной до другой плахи.

По Сенатской Петр расхаживает,
а по Красной – Иван Грозный,
и палач топор потачивает, -
скоро суд грядет сурьезный.

Разбазарили империю –
будет вам расправа лютая…
В кабаке Лаврентий Берия
водку с горя пьет с Малютою.


ТРУБА

Великое дело в стране -
затихло, затухло на свалке,
лишь слышно в глухой тишине,
как  чавкают нефтекачалки.

Качают и ночью и днём
последнюю кровь из народа…
Хоронят дельцы нас живьём.
Всё меньше вокруг кислорода.

Давно наше дело - труба
диаметром более метра,
и всё утекает туда -
пространства, финансы и недра.

Ни фабрик вокруг, ни мостов -
окрестность уже стала нищей,
и только всё больше крестов
на местном безмолвном кладбище.

Хватаем мы воздух рукой,
а им - триллионы на блюдце, -
им прямо в карманы рекой,
шурша, нефтедоллары льются.

Мы  вылетим скоро в трубу.
За что ж мы тогда воевали?
Плакат старый: «Слава труду!»
в насмешку торчит средь развалин.


БЕЗДОМНАЯ РОССИЯ

Заглядывая  в баки,
что ищут здесь, скажи,
бездомные собаки,
и грязные бомжи.

Избитые, обросшие,
двадцатый год подряд
копаются в отбросах.
Ты видишь, демократ?

Они нашли друг друга:
повязаны бедой,
спят вместе, если вьюга,
и делятся едой.

Смирны собачьи взоры,
но бомж шепнет им «Фас!»  -
и бешеною сворой
набросятся на вас.

И случаи бывали:
пуская в ход клыки,
прохожих разрывали
собаки на куски.

Здесь не собаки -  волки,
страшней волков - народ:
глаза, точно двустволки,
и перекошен рот.

Они властям не верят,
они дичают тут -
так скоро озвереют,
что  в клочья  вас порвут!

Конечно, Бог не в силе,
но гляньте вот сюда:
во что вы превратили
народ свой, господа!








*   *   *


Стемнело, стихли разговоры -
хоть спать ложись…
Но не уснуть - как поезд скорый
промчалась жизнь.

Остался привкус горьковатый
да шум в ушах…
Я не могу лежать  в кровати -
болит душа!

Она давно живёт за гранью
прожитых лет,
где каждому воспоминанью
исхода нет…

Душа немного больше знает,
чем знаю я.
О, Господи, что будет с нами?
Прости меня!

Давлюсь слезою бесполезной -
прочь, горе, прочь!..
А где-то там есть путь железный,
огни и ночь.



*   *   *


Вечерами в тёмном храме
загорается свеча
и горит в разбитой раме,
перед ветром трепеща.

На горе стоит высокой
позабытый древний храм -
отдалённый, одинокий,
недоступный больше нам.

Заросла к нему дорога.
Кто ж в него опять зашел
и опять во имя Бога
в темноте свечу зажёг?

Или ангел то незримый
искру обронил, спеша,
или чья-то тень из Рима -
многогрешная душа?

В рваной кровле над горами
долго ветер будет выть,
но свечи святое пламя
он не сможет загасить.

Значит, всё же есть спасенье,
воскресенья чудеса?
Из пустого храма пенье
улетает в небеса.

СТРИЖИ

Над зданиями пёстрыми
за несколько секунд
стрижи крылами острыми
полнеба рассекут!

А на земле - бессильные...
Но, мучаясь в пыли,
отталкиваясь крыльями,
всползут на кочку - и…

опять летят распластаны!..
Какая благодать!
И даже быстрым ласточкам
никак их не догнать!

Полётом очарованный,
задумчиво молчу,
стою к земле прикованный,
и  взглядом вслед лечу.

Над городскими крышами -
во сне иль наяву? -
хватают воздух крыльями,
летят сквозь синеву!

И мне бы, мне бы вырваться
из душной темноты,
душой до неба вырасти,
до чистой высоты!

О, дай мне силы, Господи,
подняться над тщетой
в тот мир, где нету горести
и мерзости  земной!

К тем бытия окраинам
подняться, как стрижи,
и быть недосягаемым
для подлости и лжи.





Любовь больная, безответная

 ЧЕРЕМУХИ

Луна отцвела одуванчиком,
повеяло утро весной,
и ты уже одеваешься -
тебе стало скучно со мной.

Сейчас спиной повернёшься,
попросишь меня: «Застегни!»
И больше уже не вернёшься,
как эти счастливые дни.

Расставшихся,  разочарованных
в глуши утешенья ждут:
вот-вот к нам сугробы черемухи
под окна ветра наметут.

Чтоб наши сердца вдруг ахнули,
и вновь зазвучал романс,
навеют черемухи-ангелы
невинности аромат!

Они нам простят все промахи
и, может, в любви  сведут…
В распахнутых рамах черемухи,
как в девичьем сне,  расцветут!

Черёмухи белоснежные!
Их свежесть вдохнёшь с утра -
забудутся дни мятежные,
забудется боль утрат.

Их прошлой весной обламывали -
они расцветают вновь.
Не так ли тебя обманывали,
а ты ещё веришь в любовь?

Вернешься ль ко мне, любимая?
За то, чтобы ты пришла,
и ангельские и лебединые
взмахнут за окном крыла!

Возьми - ну, о чем разговаривать? -
черёмухи ветку в россе,
и да минуют аварии
тебя  на свистящем шоссе!




*   *   *

Любовь, больная, безответная,
зачем ты мучаешь меня,
зачем опять восходишь, светлая,
из темноты на склоне дня?

Я думал, всё давно потеряно -
моя доверчивость, мечты,
но вот красавицей из терема
опять ко мне выходишь ты!

Опять даришь надежды шаткие,
моя соломинка,
мой луч,
пробившийся сквозь бури адские
через разрывы чёрных туч.





*     *    *

К тебе протопчу тропинку,
       и через девять лун
слабенькая травинка
         расколет большой валун.

Когда круглый камень треснет -
          на нём расцветёт цветок,
и боль моя песней воскреснет,
          и разольётся ток!

И ласточка в небо взовьётся,
        и  вырвется радостный свет,
и сердце твоё отзовётся
              на то, чего уже нет



ЗНОЙ


Ах, пушистые лета лапушки!..
На лугах погасил июнь
одуванчики, словно лампочки,
ну а ветер - возьми и дунь!

Как закружится, как завьюжится
в синем небушке белый пух
и летит, замерев от ужаса,
на поля, на цветущий луг!

Ну, а  следом летит пух с тополя,
сыплет пух даже трын-трава…
А погода стоит здесь тёплая
аж  до самого Покрова.

Наклонились на тын подсолнухи,
чуть привядшие от жары.
Стали тихими, стали сонными
обомлевшие в зной дворы.

Хаты, залитые теплынью,
дремлют, ставенки чуть прикрыв.
Пахнет мёдом, мятой полынью
наш обеденный перерыв.

Взгляд - касаткой из-под косынки,
голос - чистое серебро,
и блестит чешуёю цинка
с коромысла твоё ведро.

Припадаю к  нему напиться -
холодна вода и вкусна!
- Ох, смотри, крестовый, приснится,
эта краля - лишишься сна.

Не поверил я, не послушался,
но цыганка была права!..
То ли пух в синем небе кружится,
то ли кругом идет голова.

И в душе нежно плачет флейта,
и дурманит духмяный зной…
Ох, ты лето, сухое лето,
что же сделало ты со мной?

*     *      *

Губы ярко-красные,
синие глаза.
Как посмотрит ласково -
позабыть нельзя.
               
Трепетный и радостный
бросит в сердце взгляд-
разольется сладостный
по суставам яд.

Опустив ресницы,
нежно скажет: «Нет».
За полночь приснится …
И начнется бред.

Наяву не кончится
этот чудный сон -
словно отблеск солнечный,
недоступен он.

И желанья рьяного
станет жизнь полна,
будто бы от пьяного
старого вина.

Возле края пропасти
будешь ты ходить;
как лунатик, с робостью
что-то говорить.

С чувствами не сладишь ты.
Вот он жжет огонь…
Помоги мне, слабая
девичья ладонь.



НЕЗАБУДКИ

Есть цветы такие - незабудки:
кто-то взял - разбрызгал синеву!..
Я тебя люблю ещё как будто
и таким же именем зову.

На свиданье я не шёл с букетом
и обманных слов не говорил,
правда, на мосту с тобою летом
целовался у стальных перил.

Был тот вечер или вовсе не был? -
мы с тобой, обнявшись, тихо шли,
в придорожных травах брызги неба
до посёлка самого цвели.

А потом у телефонной будки
я прощался сам уже не свой
и запомнил взгляд твой, Незабудка, -
с откровенно нежной синевой!

…Я давно ничем не озабочен,
обо мне с другим забыла ты,
но цветут, как прежде, у обочин
синие счастливые цветы.




ДОЖДЬ

От ветра ветки ломятся,
к земле пригнулась рожь.
Вдруг, как ударит молния,
как хлынет шумный дождь!

Он весь до капли вылился
внезапно на поля!
Все  лягушата вылезли,
и рада вся земля!

И снова солнце ласково
взглянуло на цветы,
и вновь смеются ласточки
счастливо с высоты.

И с детской звонкой радостью,
срываясь с тетивы,
проносятся под радугой
в просторах синевы!

С черёмухой душистою
смешался запах роз.
Душа сияет - чистая,
как после бурных слёз!

Машины мчатся мытые
по мокрому шоссе.
Передо мной  открытые
пути-дороги все!

И я шепчу: «Любавушка,
уедем далеко!»
И ты мне улыбаешься,
и нам легко-легко!


 
ЛЕТНЯЯ НОЧЬ

Мгла  тяжелеет,
как рыбачьи сети.
День отшумел.
Все тонет в пустоте.
Кусты, что расшалившиеся дети,
притихли  в наступившей темноте.

В глубокой тишине дворы  оглохли.
Давно угомонились воробьи.
Уткнулись в землю жаркие оглобли,
и конь губами сено ворошит.

Покой настал…
Далеко  лодка где-то
позвякивает цепью на реке.
Нет никого…
Лишь чья-то сигарета
иль самолет неслышный вдалеке…

А звезд-то в небе! Не вместит сознанье!
Вглядишься –
закружится голова!
И поворачивает мирозданье
медлительные жернова.

И перемалывает все:
за словом слово,
за мигом миг, за годом год…
И смертью отметается полова,
и жизнь рекою вечности течет…






 *   *   *

Все пело, цвело и вздыхало,
и мы целовались с тобой,
и солнце счастливо сияло
на весь небосвод голубой.

Казалась нам молодость вечной.
Бессмертник у ног наших цвёл,
и радостью полнился вечер
с тяжёлым жужжанием пчёл.

Лучи пробивались сквозь ели,
тлел запад -
пленительно ал!
И кто-то в лесу на свирели,
незримый,
над нами играл.



*     *     *


Я знаю, я не жду ответа, -
все, что ни скажешь, будет ложь.
В тебе есть что-то зыбкое от ветра
и что-то нежное, жестокое -  как нож.

Не уходи, - я вольных всех вольнее,
но ты меня прости и пожалей!..
Боль от любимой во стократ больнее,
обида - всех печалей тяжелей.








*   *   *

Женщина на кухне…
Что страшнее
ты видал когда-нибудь, скажи?
Над плитой – змеиное шипенье:
щи вскипают, точатся ножи.
Как в аду, грохочут сковородки,
с вырезки свиной сочится кровь…
Женщина трещит скороговоркой
щурится от лука, сдвинув бровь.
Соловьи-лгуны своё пропели,
мужики – противные козлы,
их сюда б, где дым и пар, как в пекле,
где упруго булькают котлы.

Но порой она –
принцесса бала!
Грохает оркестр. Паркет – стекло…
Жаль, что для веселья время мало,
жаль, что быстро время истекло.
Ночь. Мерцают бедные сережки.
Спит она, затеплив ночничок...
И дрожит слезой ее сиротской
на полу
          хрустальный башмачок.



*   *   *

Светит ли солнышко ясное,
дождь ли холодный идёт -
всё-то мне чудится
девица красная,
что до сих пор меня
любит и ждёт.

Всё мне мерещится,
будто бы девица
машет весёлым платком на юру…
Может быть,  девица,
может быть, деревце
плещет осенней
листвой на ветру…







РЯБИНА

В кровь искусала губы рябина, -
шепчет сквозь слёзы:
           «Любимый, любимый…»

Кажется девушкой той, что я бросил.
Что она хочет, что она просит?

Просит меня горьких ягод отведать,
просит спасти её в стужу от ветра.

Просит навек вместе с нею остаться…
Так и стоит одиноко у станции.

В платьице летнем, в причёске звезда…
Мимо со свистом летят поезда.












Весна неизбежна!


 ПЕРВЫЙ СНЕГОПАД

Посыпал снег  - 
легко и густо,
и всю окрестность замело!
Ещё вчера мне
было грустно,
а нынче -  тихо и светло.

Как будто я, как прежде,  молод,
как будто бог, прочтя стихи,
за чистый ландышевый холод
простил мне прошлые грехи.

А снег летит, летит в ладони,
и от мороза так тепло!
И чувство в сердце молодое -
что делать? - снова расцвело!
 


*   *    *

Ко мне навстречу,
дверью хлопнув,
Ты выбегаешь на крыльцо -
и впопыхах целуют хлопья
разгоряченное лицо!
К тебе под шубку залетают,
пока с тобой мы говорим,
и на груди от счастья тают...
О, как завидую я... им!


*    *    *

Не слыхать голосистой гармоники,
не горят огоньки сквозь  пургу.
Потемневшей  избы подоконники
потонули в глубоком снегу.

Были светлые дни и веселые...
Где же теплого лета уют?
Почему над безлюдными селами
только  вьюги тоскливо поют?

Далеко от меня ты, любимая,-
ни проехать к тебе, ни пройти,-
разгулялась зима  лебединая,
замела между нами пути.

Я сугроб отгребаю от двери,
ну, а снег все идет и идет,
завалило по крыши деревню,-
сам Господь меня здесь не найдет.

Снегопад занавеской колышется,
а за ним - зеленеет сосна,
и все голос твой ласковый слышится,
и все чудится сердцу весна.


*   *   *

Как холодно, грустно и снежно!
Но все же весна неизбежна.

Над нами поднимется  солнце,
заденет за синие сосны  -

и ветви воспрянут! Ох, что тогда будет!
Посыплется снег - и   веселье разбудит!

От сна вся природа очнётся!
Ох, что тогда в мире начнётся!..

Но всё пока тихо, всё грустно, всё грозно.
Всё замерло здесь, и всё насмерть замерзло.

Боясь шевельнуться, и сосны и ели
под снегом стоят после страшной метели.

И ты молчалива, и ты холодна,
как будто живешь в этом мире одна.

В душе твоей холодно,
                в душе твоей снежно….
Но всё же, но всё же -
                весна неизбежна!






*    *    *

Так мне бывает трудно,
так одиноко до слёз,
что кажется жизнь мне тундрой,
где выстудил все мороз.

И я уж не чувствую боли...
Но с каждой весной, прости,
последним усилием воли
пытаюсь опять цвести.




*   *   *

То берёзка, то сорока,
то проталина в снегу…
Вот и кончилась до срока
снеговейная морока -
синь и солнце наверху!

Ах,  как пахнет снегом мокрым
непутёвый ветерок,
что проносится по взгоркам
через поле без дорог!

Капля всклень налилась светом
и, сверкнув, словно кольцо,
вдруг сорвалась с гибкой ветки
прямо к милой на лицо!

Поглядела на берёзы,
не стирая брызг, жена.
Показалось, что сквозь слёзы
улыбается весна,

показалось, что улыбкой
всё вокруг озарено!..
Время двигалось улиткой,
а теперь - летит оно!

Полетели дни недели,
что капели звонкой медь.
И опять мы захотели
хоть чуть-чуть помолодеть.

Разве это невозможно,
коли ожил  старый пень,
коль на сердце так тревожно
и так весело весь день?




Из под копыта Пегаса


ПРО ЖУКОВ, СУПЕРМЕНОВ И МУЖИКОВ

Флаг у США - ух ты! - что надо!
Сразу что к чему поймёшь -
жук из штата Колорадо
на него  похож.
Вот ползет он по картошке.
Ах, жучара, сучий сын!
Оторвал ему я ножки,
бросил в  керосин.
Впрочем, что ж я? Суперменов
демократия велит
звать скорее, непременно, -
мол, везите, братцы, СПИД,
и не бойтесь - обезврежен,
закодирован народ
и обезоружен: режем
оборонку круглый год.
Мол, везите грипп куриный
и свининой - мы всё съедим!
А взамен мы вам Курилы
и Камчатку отдадим.
Меморандум пишут в МИДе, -
мол, везите к нам жуков,
приезжайте - поучите
непокорных  мужиков.
Демократы будут рады,
с хебом-солью поспешат,
даже, может, гей-парады
в честь приезда разрешат.
На уйкенд вас ждет  Россия -
вся Сибирь, Урал, Кавказ!
Приезжайте - керосина
много оченно у нас!



ПРО ДАЧУ И МИЛИТАРИСТСКУЮ ЗАДАЧУ


Вчера я поехал  на  дачу  -
На солнце
Погреть свою старую спину. Но вот
Прислали мне ноту протеста японцы, -
Мол, парень, не суйся ты в наш огород.

Мол, всё Подмосковье - леса и овраги,
Давно бы Японии нужно отдать…
И подпись стоит и печать на бумаге.
Ну, это же надо, япона их мать!

Как будто домой к себе едут китайцы -
Прут  к нам косяками - упрямый  народ!
Мы скоро у них будем бегать, как зайцы:
- Эгей, рашен-рикши, везите господ!

С Кавказа наехали к нам мусульмане:
Решили построить здесь свой халифат -
Тот пояс шахида, тот ножик в кармане
Припрятал для русских на всякий джихад.

Они нас продуктами травят и водкой,
Взрывают дома и вагоны  метро.
Эх, мать - толерантная шлюха свобода,
Как ты перед ними елозишь хитро!

Других вспоминать уже лучше не надо -
Ползут саранчой на  Российскую ширь.
Ракеты под бок нам подсунуло НАТО,
Летит над границами стелс-нетопырь. 

А я посадил этим летом картошку.
Не знаю, успею ль собрать урожай.
На сердце тревожно  и боязно трошки -
Все чтой-то нам стали теперь угрожать.



ПРО ВЫБОРЫ

Когда я стану президентом, -
ну, век мне воли не видать! -
пенсионерам и студентам
пособья буду выдавать!

Из своего из пистолета,
чтоб вам спокойствие всучить,
начну бандитов в туалетах
и оборотней всех мочить!

Всех олигархов, мафиози,
чтоб людям честным отдыхать,
заставлю - мать их так! - в колхозе
землицу русскую пахать!

Впрягу их в плуг - не дам им трактор!
Наели холку, фраера!
Я покажу им, как теракты
в метре устраивать с утра!

Когда ж ништяк везде настанет,
мы с вами будем пиво пить
или в Индийском океане
от не хрен делать ноги мыть.

В натуре все свершим культурно.
Эх, мать Россия, голосуй!
Иди, братан, скорее к урне
и бюллетень свой в дырку суй!

   

ПРО БАРАБАН, ТРУБУ И СУМАСШЕДШЕГО

Если сумасшедшему дать барабан,
будет стучать  в него, как баран, -
поднимет народ
за собой поведет.

Если сумасшедшему дать трубу,
не даст лежать даже мертвым в гробу -
будет в трубу днем и ночью трубить
(лучше б ему башку отрубить!)
и протрубит военный поход
и за собой народ поведет.

Если сумасшедшему дать власть,
будет говорить в микрофоны всласть,
и вы, сумасшедших наслушавшись слов,
станете стадом послушных ослов
и, пытаясь сказать про свои права,
 лишь крик издадите: «Иа! Иа!»


ПРО  ЗАРПЛАТУ

Моя зарплата, как заплата
на две дыры - налог, квартплата.
Когда б я был миллионером
или хотя б милиционером*
с волшебной палкой полосатой,
прожил и с этой бы зарплатой.
Но вспомнил я, что  из народа
не вышел - вот и нет дохода!
И долго думал сидя я,
когда ж придет субсидия?


* Примечание: После публикации этого стихотворения президент милицию переименовал в полицию.

ПРО КАРТОШКУ

Я работаю все лето,
я копаю огород,
стал похожим на атлета.
Удивляется народ:
- Загорел он, как котлета!
- Ну, ботаник! Ну, урод!

Я орудую лопатой -
бык сломал бы тут рога!
Урожай будет богатый -
запахал четыре га!

Эх, работа - не потеха!
Отдохнуть поехал я,
а когда с мешком приехал -
нет картошки ни  …!

Все, как трактором, разрыто,
на кустах висит ботва!
Вообщем, дело шито-крыто -
поработала братва.

На селе поет гармошка,
а вокруг ужасный вид!..
Хороша была картошка -
до сих пор спина болит!



ПРО СОСЕДА И КОЗУ

Пьёт не так, как люди пьют,
мой сосед по даче -
пьёт, скотина, как верблюд!
Вот опять он плачет:
"Я вчера ходил босой.
До того напился,
что в любви перед козой
с чувством объяснился.
Прочитавши мадригал,
встал я на колени,
плакал, руку предлагал
и букет сирени.
Равнодушная коза
молча мне внимала,
молча пялила глаза
и букет жевала.
Протрезвел я. Ё-мое!
Вымя, как сосиски!
Каждым вечером ее
дергают за сиськи.
Я протер свои глаза:
Вот кого звал милой!
С бородою-то коза!
Господи, помилуй!
Ох, какой же я дурак!
Мне не пить бы, братцы!-
До сих пор не знаю, как
в этом разобраться.
Не пойму я, хоть убей,
чьи вокруг тут лица.
Вы хотя бы сто рублей
дайте - похмелиться!"

Рассказал, пустил слезу -
нет ни слова фальши.
Дали денег.
Но козу
отвели подальше.


ПРО КРИТИКА ПРИДИРКИНА

Господин Придиркин
хочет меня съесть.
Вот такой знакомый -
что поделать? - есть.

Въедливо читает
он мои стихи,
через лупу смотрит -
ищет в них грехи.

Как найдёт промашку,
прибежит домой,
шум такой поднимет!
Ох, ты, боже мой!

Позвонит в полицию
и напишет в суд -
это не редакция,
там-то уж прочтут!

Господин Придиркин,
тусклые зрачки.
Дать с плеча по морде -
улетят очки!

Упадет, бедняга,
и испустит дух, -
и погибнут сразу
миллиарды мух!

Видно, в заблужденье
был я до сих пор,
ведь приносит пользу
даже мухомор!




ПРО ЛОШАДЬ, ПРО КОНЯ И ПРО МЕНЯ

Я по Красной площади -
была, ни была! -
проскачу на лошади,
вздернув удила!

К мавзолею Ленина
отлетит народ
и от удивления
приоткроет рот.

Свистнет вслед милиция -
а меня уж нет!
«Это что за птица?!» -
вскрикнет президент.

И тогда газеты
скажут про меня
и про лошадь эту,
а, может быть, - коня.

Дескать, в звонких латах,
с шашкой наголо
на коне крылатом
проскакал, мурло.

Конь, мол, вскинув крылья,
так рванул в полёт,
что аж от усилья
выронил помёт!

Создадут легенду:
«Перся напролом:
был интеллигентом -
стал почти орлом».

И над небесами
вознесут мой труд -
всё, что написал я,
оптом издадут!