Песнь двадцать четвёртая

Какое время года все предпочитают?
Ту пОру долгожданной встречи с Водолеем,
Когда день с ночью кажется равнее;

Ещё от инея природа поседела,
Но воздух непорочен, свеж и чист,
И впереди весна подходит к зимнему пределу,

И горным пастухам всем, как и прежде,
Пора спускать своих овец,
Чтобы найти себе да им прокорм - надежда!

Только спокойной жизни наступил конец:
Как жить, стирать, рубить дрова -
Вокруг опасность крутизны, дремучий лес...

Вот так и нам грозит пора
Ещё более сложная: нас ищут бесы,
Мы ж ищем выход, нам пора;

И потому я нос повесил
И вновь дрожал от головы до пят,
Что гид тревожен и невесел;

Когда же вышли мы к мосту, опять
Вернулись к шефу юмор и улыбка про меня:
Мне стало ясно - не вернёмся вспять.

Окинув взглядом мост, верней, его обломки,
Меня, как в прошлый раз, обнЯл,
Перелетел - и мы стоим на кромке

Гряды и видим группу скал,
Куда нам следует добраться.
Но неудобнее одежды не встречал

Моей сутаны, в ней карабкаться
Нельзя, не наступив на шлейф,
Чуть было с жизнью не расстался;

Гид торопил, но я не мог скорей:
Скала внизу, скала вверху,
Вергилий мне: "Дыши ровней,

Сочувствую: здесь нет перины на пуху;
Хранить старайся реноме и мысль,
Иначе жизнь пройдёт, останется лишь "тьфу";

Вверх поднимайся, и не тщись
Надеждой, что тебя поднимут,
Дерзай, мужайся и борись!" -

Вергилий, как всегда, наладил климат,
Я отдышался и размял суставы,
Сказав Вергилию: "Готов на приступ".

Мы поползли, я был, как мул, усталым,
Но чтобы вида не подать,
Беседовал на всех этапах,

Как вдруг услышал что-то, слов не разобрать -
В соседнем больже, чёрной яме,
Куда проникнуть мой не может взгляд.

"Скажи, мой шеф, что перед нами?" -
Он продолжал размашисто шагать,
Как будто звуков и не замечая;

Когда же я вгляделся в эту падь,
Повержен тем был, что увидел:
Огромный ком размером оргий сотен пять

Змей, гадов и рептилий столь противных,
Что вид их мог бы и язык отнять
У человека вовсе не брезгливого

И уж, конечно, у храбрейшего, чем я;
Змей, пауков, мышей и крыс боялся с детства я,
Как и отец, и мать, и братья - вся семья;

Нет для меня страшнее бедствия,
Чем встреча со змеёй иль скорпионом -
Один их вид внушает ужас; а последствия!

А тут, внутри клубка огромнейших из них - вот он,
Полно людей, казнимых страшной казнью,
Никто средь них не может быть спасён!

Один из них с мистической боязнью
Гоним, как заяц, вылупив глаза.
Куда бежишь? Всё решено заране;

В него впилась ливийская гюрза,
И - представляете? - он обратился в пепел, и в дымы
Рассыпался, развеялся, но за

Одну минуту возродился, словно Феникс.
"Что помнишь ты?" - его спросили мы.
"Да ничего, - ответил этот грешник. -

Я Ванни Фуччи, вор, насильник,
Убийца, нарушитель всех законов,
Но здесь казним ещё и за кадильник

Пистойского собора, также и амвона
Златую утварь, ризы и тиару
Похищенные, посох, крест и благовонья;

Властителям солгал, что мы напару
С моим приятелем украли,
Когда на пытке мне давали жару;

Ты помнишь? Мы друг друга знали -
Я Чёрный, а ты Белый гвельф;
Мне стыдно, что нашёл меня в провале

Таком глубоком, в этих ЩЕлях..
Не радуйся и ты, живой пришелец,
И года не пройдёт, как Белых

Ещё изгонят поголовно из Флоренции;
Твоя судьба известна:
В Равенне, Данте, встретишь свой конец,

И там пройдёт, - сказать ли честно? -
Всего каких-то двадцать лет,
Терзайся, недруг, этой вестью,

В стране у нас не пострадавших нет!"