Она на бетонной плитке...

           Ветер раздувал кленовые листья, разнося их по теплым осенним аллеям, всё пытаясь опередить мирнонесущиеся автомобили по проезжей дороге. Он рвал и метал, срывая с каждым новым порывом всё больше жёлтой, красной и оранжевой кроны с макушек деревьев, словно жаждал новой страсти и ощущении, перемены мест.
           И в такие знойные природные неполадки ей хотелось прижаться к теплой батарее, которая в это время года ещё была застоявшейся и пылала лишь закоптелым жаром подъездной пыли и холодом осеннего тепла. Кто-то звал её Муськой, кто-то Машкой, но для него она была всегда Чайкой. Странное имя для кошки, скажет любой прохожий и проживающий в этом подъезде жилец, но так уж повелось с первого дня их встречи.
Будучи маленьким котёнком, который даже и не помнил теплого и шершавого  прикосновения материнского языка к своей мордочке, Чайка, она же Муся-Машка, сидела на лавочке во дворе и считала одиноким взглядом синичек, сидевших на козырьке подъезда. Они её мало волновали, просто нужно было затуманить хоть чем-нибудь свои тоскливые мысли о бродячей жизни в сквере.
         Кремовая шерстка давно не блестела при лучах солнца, и глаза, хоть и были голубы и лазурны, не источали запаха восторга и счастья.
         Мимо проплёлся на тоненьких, как юные осинки, ножках мальчишка лет шести, у которого за спиной торчал огромный бугор, как оказалось позже, это был ранец, доверху забитый книгами, грамматиками и тетрадями, обвел понурившимся взглядом знакомую детскую площадку и заметил её. Он заинтересованно поймал затуманенный взгляд кошки, считающей бестолковых синиц, всё ещё толпящихся на бетонной плитке козырька его подъезда, подошёл к ней, неуверенно ступая по шуршащим под ногами листьям, и опустил хрупкую ладонь на голову кошки, медленно начав поглаживать гладкую шерсть. При каждом своём аккуратном и сосредоточенном движении он приговаривал: «Ты-Чайка, самая настоящая Чайка!»
         … «Муся»-Чайка вспомнила этот день и снова взгляд стал блеклым, беззащитным и пустым….
          Та кремовая шерстка под теплыми напорами воды и моющими средствами стала бела, как первый снег, ложащийся мягкими хлопьями на осенние аллеи пригородных парков. Усики распушились и подрагивали при каждом прикосновении рук нового хозяина, который с каждым днём стал почему-то тосковать и тускнеть, как хрустальная ваза, которая годами пылится  на полке в серванте.
         Счастье длилось совсем недолго, некая кара, Божья кара, спустилась на землю, и углубилась в эту семью, которая не отличалась излишней грубостью, чванливостью и  хамством. Просто рак…
         Он угас за считанные дни, словно огарок свечи в церкви, источая аромат благовоний, не оставив после себе ничего, не успев вдоволь насладиться воздухом уходящего заката и росой встающей зари…
          Муся, таинственная обладательница поистине кремовой шерсти, наполненной ароматами уличной жизни, подвальной пыли и птичьих вскриков, сидела на скамейке, глядя бесследно вперед трепетным взглядом брошенного животного на фотографию, которая одиноко была прикреплена к какому-то деревянному пересечению досок гвоздиком, начинающим постепенно ржаветь с каждым новым осенним дождём.
          А Чайка, та самая белоснежная красавица с своими распушенными усиками и лучезарными глазами, всё так же любя и волнуясь, заботясь о спокойствии хозяина, лежала на земле, обдаваемая холодными порывами ветра, и мечтала прижаться к пыльной, но еще холодной  по сезону батарее…