The Thatch Соломенная крыша

                Зимнею ночью, под ливнем, во тьме,
                Злость и обида одни на уме,
                Глаз не спускал я со света в окошке -
                И не сходил с освещенной дорожки.
                Свет был единственной связью для нас -
                Но не приду я, пока не погас,
                Но не погаснет, пока не приду я, -
                Кто же кого обыграл подчистую,
                Кто же не выдержит первым борьбу?
                Мир был невидим, и в черном гробу,
                Дождь замерзал на лету, и могилу
                Буря ночная старательно рыла.
                Вдруг под рукой, слышу, что-то трещит.
                Птичий насест! И соломою крыт!
                Хлопанье крыльев, возня... Оказалось,
                На зиму несколько птиц задержалось.
                Значит, смахнул рукавом ветхий кров,
                Значит, закончил работу ветров,
                Значит, я птиц распугал, все подворье
                Разом порушив. И вмиг мое горе
                Стало от этого горько вдвойне -
                То, что порушил, не выправить мне:
                Птицам теперь не прожить без насеста,
                Я же лишил их последнего места,
                Где - до рассвета, а то до весны -
                Были хоть кое-как, но спасены
                (Крылья зимою не больно важны).
                Черное, хоть и случайное дело!
                В мыслях о нем моя боль ослабела,
                В мыслях о них - моя главная боль.
                Ведь подсказала пернатая голь:
                С нашего домика крышу сорвало,
                Тысячелетье любви миновало,
                Дождь, что когда-то шумел за окном,
                Бродит по комнатам в доме пустом.

                Перевод В. Топорова



 The Thatch

  Out alone in the winter rain,
 Intent on giving and taking pain.
 But never was I far out of sight
 Of a certain upper-window light.
 The light was what it was all about:
 I would not go in till the light went out;
 It would not go out till I came in.
 Well, we should wee which one would win,
 We should see which one would be first to yield.
 The world was black invisible field.
 The rain by rights was snow for cold.
 The wind was another layer of mold.
 But the strangest thing: in the thick old thatch,
 Where summer birds had been given hatch,
 had fed in chorus, and lived to fledge,
 Some still were living in hermitage.
 And as I passed along the eaves,
 So low I brushed the straw with my sleeves,
 I flushed birds out of hole after hole,
 Into the darkness. It grieved my soul,
 It started a grief within a grief,
 To think their case was beyond relief--
 They could not go flying about in search
 Of their nest again, nor find a perch.
 They must brood where they fell in mulch and mire,
 Trusting feathers and inward fire
 Till daylight made it safe for a flyer.
 My greater grief was by so much reduced
 As I though of them without nest or roost.
 That was how that grief started to melt.
 They tell me the cottage where we dwelt,
 Its wind-torn thatch goes now unmended;
 Its life of hundred of years has ended
 By letting the rain I knew outdoors
 In on to the upper chamber floors.