Повесть о любви и смерти, и про что-то ещё...

                1995 -- 2011гг  Санкт-Петербург -- Архангельск.

Зима. Серьёзный мальчик  изучает надпись на заборе мелом: "Валька ты дура Катя"... Тяжело вздыхает. Теперь это его забор, и кто такие Валька и Катя, чтобы чиркать на нём? Всего два дня назад мальчик с семьёй переехали из Архангельска, и ему решительно ничего здесь не нравилось. "Какой же это юг, если столько снега и жутко холодно? И почему он спит на раскладушке, среди коробок и свёртков, в тёмной комнате?.."

Мальчик повернулся и недоброжелательно оглядел новую для себя улицу: одноэтажные кирпичные здания, серого штакетника заборы, деревья, не сбросившие листву -- всё под толстым слоем свежевыпавшего снега...

Наконец-то родители, целый день о чём-то хлопотавшие, вспомнили о его существовании -- мама вышла на крыльцо дома и позвала: "Тёма, иди же сюда скорей!" Мальчик, стараясь не выдать своей вселенской обиды, подошёл к матери, шмыгнув носом. Не пора ли поужинать, а то и не обедал... "Вот что, Тём, мы перейдём пока жить в этот дом, к соседям, пока подремонтируем наш. Есть, наверное, хочешь?" Есть он, конечно, хотел, но... Мальчик уж вовсе растерянно воззрился на веранду соседнего с ними дома, где сквозь занавески пробивался весёлый свет. Опять перемены-переходы, и зачем вообще всё это? Но он молча, с привычным непротивлением кивнул головой.

... Его почти втолкнули в большую, ярко освещённую комнату. Жарко натоплено. На стене ковёр, весь переливающийся значками, три кумачовых вымпела с ними же висят  напротив, возле портрета какого-то важного учёного с бородой, аккуратненькая кровать под синим пледом, диван, письменный стол, на нём стопки учебников и кукла -- уменьшенная копия хозяйки, такая же большеглазая и курносая. Та смотрит на пришельца с любопытством и скрытой улыбкой. "Вот зануда!" -- про себя решил мальчик. Высокая худощавая женщина проходит вперёд, треплет девчонку  за русые волосы, произносит бодрой скороговоркой: "Артём это Валя вы подружитесь в школу будете вместе ходить Валентина смотри не деритесь Тёма садись..." Затем, вспомнив какие-то заботы по хозяйству, исчезает за дверью.

Мальчик остался один на один с непредсказуемой (как и все они!) особой женского пола. "Валька, ты дура..." -- вспомнил он сентенцию на заборе и хмыкнул. "Что смеёшься тебя Артёмом зовут ты в какой класс ходишь?" -- совсем как мать затараторила она и, не дожидаясь ответов, подошла к нему, протянув узенькую ладошку. Артём почувствовал, как пылают его щёки, и неловко пожал девичью руку, не решаясь поднять глаз. "А я тоже собираю значки..." -- неожиданно выпалил он и тут же испугался, ничего такого за ним не водилось. "Да ну, а какие, если не секрет?" -- "Про космос... -- соврал Тёмка и с досадой подумал: "Пристала же со своими значками!". -- Только я их одному другу подарил... А у тебя их много!.."

И ему пришлось лезть на спинку дивана, чтобы рассматривать все эти россыпи больших и малых  блестящих железок, и при этом выслушивать подробные пояснения фалеристки...

Когда последний значок миновал процедуру разложения по косточкам, и в голове Артёма всё окончательно смешалось, они, наконец, спустились на грешную землю, то бишь на диван, и уселись, уютно поджав ноги.

Девочке льстило, что она явно произвела впечатление своей лекцией, а мальчик был преисполнен уважения.

"А хочешь, я подарю тебе те значки, про освоение космоса?" Но такой жертвы он принять не мог: "Нет, спасибо, я лучше покажу тебе свои карты звёздного неба!" Теперь Артёму хотелось чем-нибудь блеснуть, и он выбежал в холодный чулан, долго искал в чемоданах драгоценные свёртки, шёпотом ворчал в адрес мамы (куда, мол, подевала?) и наконец, притащил большие, собственноручно срисованные со старинного атласа карты. Они расстелили их на полу и долго лазили вокруг, пока родители объединёнными усилиями не развели их спать.

... Огромный, дымно-пунцовый вечер догорал. Было морозно, безветренно. При каждом слове изо рта вырывалось слабое облачко пара. Артём и Валентина возвращались из школы, где учились во вторую смену, в третьем классе "Б".

С первого дня Валентина приказала ему сесть за одну с ней парту, дав полную отставку рыжему толстому Полухину, который обиженно удалился на галёрку и строил оттуда всяческие козни. Новая Темина подруга училась хорошо, аккуратно, была гордостью педагогов и девочек класса и тайной страстью мужской его половины (что выражалось в большем, чем прилично, количестве подножек и толчков, на которые ответ следовал незамедлительно). Она позволяла себе рассыпающиеся по плечам светло-русые волосы и совсем не форменное голубое платье, на что, обычно строгие, учителя смотрели сквозь пальцы.

И теперь она взгромоздила свой портфель поверх тёмкиного ранца, и они покатывались со смеху, толкая друг друга в сугробы и снежками попадая в проходящие автомобили. Один раз из "Запорожца" вылез здоровый дядька, так что им пришлось улепётывать с весёлым ужасом прямо по густому снегу, вывалившись при этом по самую макушку.

В эту зиму они приходили поздно, мокрые, уставшие, но словно мухой укушенные -- места себе не находили порознь. Уж давно Тёмка с родителями жили в своём доме, но всё свободное время проводил у соседки, то занимаясь с нею бесконечной переборкой коллекции значков, то рисуя фигуры Зодиака в альбом. Только в куклы (и всякие там "дочки-матери") Артём ни за что не соглашался играть, и это было их самым принципиальным разногласием.

... Весной, 22 апреля, их принимали в пионеры. В белых накрахмаленных рубашках, с алыми языками галстуков на шее, в тот день они пришли торжественные и притихшие. Мама Артёма, Вера Васильевна, накрыла на стол бисквитные пирожные, чай с лимоном и яростно-яркие марокканские апельсины. Дети сидели под сенью огромного букета пахучей сирени, словно чему-то удивляясь, переглядываясь таинственно и смущаясь отчего-то. Было хорошо во всём, и первая тёмкина весна ликовала на улице, в саду, повсюду... Безбрежное южное небо зажигало мириады звёзд, ясных, словно на картинках древних манускриптов, а днём опьяняло синевой без изъяна, лило на лицо, грудь, руки поток ослепительной лазури. Тогда же Артём написал своё первое и единственное стихотворение: "Млечный путь".

... Осенью необъявленная война с рыжим Полухиным вылилась в полноценный конфликт. В субботу, на большой перемене, после урока истории, Артём был бит им и тремя его дружками в углу за спортзалом. Он сжал зубы, смыл под краном кровь из расквашенного носа и ничего никому не рассказал (но вид его был красноречивее всяких слов). Затем вошёл в класс с высоко поднятой головой, чувствуя на себе взгляды однокашников, кроме вражеской четвёрки, дружно уставившейся в окно и лишь украдкой посматривающих на Артёма и Валентину. Она молча подвинулась, даже не взглянув, но по дрожащему движению руки Артём догадался, что её задело до глубины души. "Получит ещё, гад!" -- решил он про себя. Валентина, пощадив его мужское достоинство, так и не обмолвилась о происшедшем, а через неделю, в битве за туалетом, Полухин был наголову разгромлен и в расстройстве бежал с поля боя.

... Он всё сильнее увлекался астрономией, насобирал сотни две карт и атласов небесной сферы, писал эссе о звёздах и космонавтике; а Валентина училась всё так же хорошо и прилежно. В шестом классе она поехала на краевую олимпиаду по математике и вернулась совсем другой.

Артём сразу же прошёл к ней, по привычке шумно швырнул куртку на вешалку, радостно посмеиваясь. Валентина сидит перед большим зеркалом в прихожей, внимательно изучая своё отражение, и почти сердито взглянула на него. "Вот -- диван, и нечего шуметь! И вообще, Артём, стучаться надо!" Он недоуменно пожал плечами и сел в предложенное место.  Девочка, кажется, совсем не замечает его, и он невольно загляделся на неё. С удивлением и словно впервые он видит блестящие голубые глаза между явно тронутыми тушью ресницами, тонкий овал лица, ладную и вполне женственную фигурку в халате. Что-то острое сжалось в его груди. "Ты чего так на меня смотришь?" -- вдруг спрашивает, не оборачиваясь, Валентина. Артём смущённо заёрзал, отвернулся, буркнув что-то. Он уже и забыл, что пришёл выслушать увлекательный рассказ о математических баталиях, и подумывал теперь, как бы смыться... "Скажи, Тём, я красивая? Ну, как по твоему?" -- взгляд закадычной подружки, отражаемый зеркалом, строг и серьёзен. От неожиданности Артём только глуповато улыбнулся. "Да ничего там... Нормально! Бывают и хуже..." -- попробовал он отшутиться, но,  видно, не очень удачно. "Ой и дурак ты, Тёмка!" -- повернулась к нему Валентина. Совсем смешавшись, Артём встал и почти выбежал вон, обиженно наговорив ей про себя кучу неприятных вещей.

... Из школы теперь они возвращались серьёзными, частенько подолгу ища темы для разговоров, и уже не толкаясь беззаботно, как бывало прежде. Весна прошла ровно и незаметно.

Летом Артём уехал к тётке в Керчь и все три месяца провёл там. Он вытянулся, окреп, весь покрылся загаром и впитал до костей запах морской соли и водорослей. Маска, ласты, подобие гарпуна были его постоянными принадлежностями. Целые дни Артём проводил на каменистом мысу, то ныряя в зелёную прохладную глубину, то обследуя укромные уголки этой древней страны. Раза два ему попадались обломки греческих амфор, и даже потемневший наконечник скифской стрелы. Вообще, он стал задумчивый, с грустинкой, открывший целый космос внутри себя, но не знающий ещё, что с ним делать.

... Осенью, первого сентября, они вновь встретились, такие разные. Артём по-прежнему носил её портфель, но это был уже не тот атрибут товарищества, столь важный в детстве, а что-то иное, и они прекрасно понимали это. Валентина, которую старушки в скверах уже именовали барышней, тоньше и сокровенней почувствовала перемену в их отношениях, умела по-женски мягко смягчать шероховатости, порой слегка кокетничала, ощущая свою странную власть над этим сильным, грубоватым, иной природы существом -- мужчиной. Артём позволял себе некоторую прямоту, чувствуя -- так и нужно, и только с большим трепетом относился ко всему, что по старой привычке называл дружбой.

Он много и запоем читал, но всё подряд, к тому же совершенно игнорируя программу. Он увлекался Хемингуэем и Сент-Экзюпери, но по текущим предметам имел твёрдые трояки. Валентина периодически пыталась сложить его интересы во что-то цельное, но всякий раз безрезультатно. Она-то давно упрятала свои значки в бархатные коробочки на дне старого бабушкиного сундука и принялась рьяно готовить себя на юридическое поприще. Она изучала серьёзные журналы, труды отечественных и прочих корифеев, отовсюду делая выписки в свои тетради. В стране нарастали социальные бури, ломались устои и цепи, дряхлая Атлантида опускалась на дно, вместо неё выдвигалась новая Terra incognita, не может быть, чтобы ей не понадобились молодые энергичные образованные люди!

Валентина по-прежнему была первой не только в классе, но и в школе, став лидером не только в учёбе, но и во всём, что зовётся жизнью большого коллектива. Она с упоением рулила органами самоуправления, Артём же ко всем общественным делам относился равнодушно. Они попросту угнетали его. Да и вообще, со временем он становился всё более молчаливым, замкнутым в своих, никому не ведомых мыслях. Лишь с Валентиной он находил общий язык, и их отношения казались всё такими же сердечными и простыми.

... Лето следующего года наступило сразу, оглушительно: с сумасшедшим ливнем и градом по шиферу крыш, ослепительно-высоким небом наутро и огромным солнцем, искрящимся в лужах и мокрой листве.

Ребята помогали по ремонту школы, вместе обедали, вместе убегали в полуденные часы на речку -- купаться, вместе возвращались домой. Лето было жаркое, дни проносились похожие друг на друга, словно железнодорожные столбы: выженно-белесые, долгие -- и от этого кружилась голова... Однажды Артём набрёл на заброшенный сарай на краю их огородов, где среди старых книг и засиженных мухами вещей была таинственная тишина. Они часто укрывались здесь, листали дряхлые страницы, просто болтали или молчали о своём... Как-то их застал там слепой дождь, сияющий двойной радугой в прореху кровли, пьянящий, шальной...

ЭТО БЫЛО КАК-БУДТО УМИРАЕШЬ -- ТАК СТРАННО! Я И ПОДУМАТЬ НЕ МОГЛА, ЧТО ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ... ТАК! ПАДАЕШЬ, ПАДАЕШЬ, А ВНИЗУ НИЧЕГО НЕТ ПОНИМАЕШЬ? ДОЛГО УМИРАЕШЬ -- И НЕТ НИ МЕНЯ, НИ ТЕБЯ... НАВЕРНОЕ, ТАК ХОРОШО, ЧТО ЛУЧШЕ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! ТЕПЕРЬ МЫ ВМЕСТЕ НАВСЕГДА, ДО САМОЙ СМЕРТИ, ПРАВДА?..

Правда!..

Они лежали на допотопном скрипучем диване, всё ещё переживая то, что случилось между ними, а вокруг стыдливо красовалась их наспех сброшенная одежда. Неужели этот бесподобный яркий свет, кипучая гамма запахов, ликующие звуки -- существовали ДО? Полноте, вся Вселенная только что родилась и смотрит удивлёнными глазами на этих счастливцев! Неожиданно из настенных ходиков, принесённых ими сегодня, выскочила кукушка и принялась отсчитывать в бешеном темпе свои, неведомые людям часы и минуты. И они дружно рассмеялись, им было легко и весело, потому что они любили друг друга...

Время шло потом то быстро, то медленно, но никогда вспять, и ему не было дела до крохотного атома жизни, затерянного посреди галактического хаоса, и до того, что некие живые частички осмеливаются любить и испытывать от этого счастье.

Артём и Валентина возвращались несколько раз в своё убежище, но это было нечасто, а потом прошло лето, и с ним прошло ещё что-то...

Юные влюблённые пребывали в прекрасном опьянении, им казалось, что невозможно жить, дышать без этих дорогих глаз, губ, не слыша милого голоса, без... без... Но они так же чувствовали, что дорога, по которой шли они, всё круче берёт в гору, и всё труднее дышать, и сердце начинает сдавать свои обороты. Они поднимались этим склоном к солнцу, и чем выше, тем сильнее его лучи обжигали незащищённую кожу. И уже не запросишь пощады, а они были только люди, и кто-то должен был сорваться первым.

...Это случилось весной. Они возвращались вечером с дискотеки -- под сенью кипения сирени; молочные лунные пятна жили под ногами, и было отчаянно и непонятно грустно во всём, и когда Валя неожиданно остановилась, словно соляной столб, Артём нисколько не удивился. "Я давно должна была тебе сказать... Всё кончилось!.. Совсем, и не знаю -- почему... Не подумай, никого другого нет, просто -- ничего нет, и никогда уже не будет... Прости... Но мы же друзья?..."

Артём повернулся и пошагал по безлюдной улице, словно падал вниз по бесконечной лестнице, и никто не бежал ему вслед, и тогда он окончательно понял -- всё кончилось, но не мог поверить в это...

А она смотрела ему вслед сквозь слёзы, кусая до крови дрожащие губы, и чтобы не закричать что-нибудь... Невозможно ничего и никому объяснить в этом мире, и особенно --себе! Ничего и никому...

Он по-прежнему провожал её, носил портфель, но зачем? По старой привычке, нарушить которую почему-то было нельзя. Они всё так же сидели за одной партой, и пожилые учителя за глаза умилялись: "Наши Ромео и Джульетта".

... Однажды он посвятил её в свои планы создания новейшей космической философии, открывающей человечеству дорогу к счастью, и они проспорили с жаром часа два. Артём уж начал думать, что возвращается их былая общность, но в результате Валентина разгромила идею несколькими неопровержимыми доводами из области права и обозвала прожектёрством. "Ну что ж, некоторым этого не понять!" -- впервые как о совершенно постороннем человеке подумал о ней юноша.

Она так и осталась гордостью школы и выпустилась под фанфары и всеобщий восторг с Золотой медалью. Он получил свои четвёрки, и настал для них черёд настоящего расставания, которое разделяет людей надолго, иногда уже навсегда. Валентина поступила без проблем в Питерский универ, Артём оказался в стенах дышащего на ладан завода. Они не переписывались, и о том, что его забрали в армию, девушка узнала от матери.

... Была сумбурная питерская зима. Несколько раз выходила из себя Нева и разливала свои серые льдистые воды по низким местам Васильевского острова. Унылые сугробы то нарастали, то снова таяли, и в них суетились мокрые воробьи. Валентина с головой окунулась в студенческую жизнь: лекции, семинары, новые знакомства и смех до утра...

И весть о гибели Артёма во время новогоднего штурма Грозного она приняла неожиданно спокойно. Проплакала ночь, скорее по обычной женской жалостливости, но оглушающего горя не было. В эту зиму её гораздо больше занимали отношения с Игорем Лужецким, курсантом соседней Морской академии, и домой она приехала только летом, успешно скинув сессию.

... Холодноватый, не по июньски свежий ветер трепал деревья. Валентина смотрит в окно на соседний, вдруг как-то осиротевший и поникший дом. Разве была она в чём-то виновата? Но слёзы всё равно туманят глаза, и щемит так остро в глубине маленького жгучего уголька, и словно мелодия оборвалась на половине такта.

Пришла мама, чем-то зашумела на кухне. "Валюша!.. -- голос её осторожен и почти робок. -- Ты не была -- у них?" Девушка только отрицательно трясёт головой, не в силах произнести и слово... Нет, она НЕ МОЖЕТ, не имеет почему-то права пойти туда. Там прошлое, которого нет и вернуть невозможно...

Валентина выходит в сад и ступает по узкой, заросшей бурьяном дорожке. Вдруг что-то подобное испугу охватило её сердечко. Сарай, такой невозможно огромный и строгий, стоял там же, как и всегда, и она пошла к нему. Всё по-прежнему внутри: пыль и дряхлость. Но что за странная музыка звучит в голове, ширясь и разливаясь, заполняя уже всю атмосферу Земли и кое-где пробиваясь к звёздам? Те самые ходики висят в углу, под слоем паутины и воспоминаний, и Валентина, словно на чужих ногах подошла к ним. Осторожно потянула вниз гирьку, преодолевая сопротивление ржавых шестерён, качнула маятник. Механизм ожил... И вдруг сумасшедшая кукушка вырвалась из своей засады и яростно закуковала, словно за все годы молчания, но осёклась, захрипела -- и так и повисла на пружинке, не закончив отсчёт положенного ей времени...

Иллюстрация Willem Haenraets