Эпиграммы современников на Н. М. Карамзина

    
                * * *

                Собрав свои творенья мелки,
                Русак немецкий надписал:
                "Мои безделки".
                А ум, прочтя, сказал:
                "Ни слова! Диво!
                Лишь надпись справедлива".

                Н. Шатров


                ОТВЕТ

                А я, хоть и не ум, но тут скажу два слова:
                "Коль разум чтить должны мы в образе Шатрова,
                Нас боже упаси от разума такова!"

                И. Дмитриев


                * * *

                Был я в Женеве, был я в Париже,
                Спесью стал выше, разумом ниже.

                [Аноним]


                ЧУДЕСА

                . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                Видал я чудаков, которые езжали
                За тридевять земель
                Смотреть, как солнышко заморское родится.
                Иль слушать, как шумит заморский ветерок,
                Иль любоваться, как заморский ручеек
                По камням и песку заморским же струится...
                Как будто на Руси не стало ручейков,
                Иль будто ветерок шуметь у нас не смеет,
                И солнце русское согреться не умеет?
                [Аноним]



                Из послания к кн. С. Н. Долгорукому

                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                К словесности на час мы нашей обратимся!
                Произведениями ее не восхитимся...
                В ней модных авторов французско-русский лик
                Стремится искажать отеческий язык.
                Один в ней следует жеманну Дюпати,
                Другой с собачкою вступает в симпати;
                Там воздыхающий, плаксивый Мирлифлор
                Гордится, выпусти сентиментальный вздор;
                Тот без просодии стихами песни пишет;
                Иной наивностью в развратной сказке дышит;
                А сей, вообразив, что он российский Стерн.
                Жемчужну льет слезу на шелковистый дерн.
                Приветствует луну и входит в восхищенье,
                Курсивом прописав змее свое прощенье.
                Всем хочется писать, велик иль мал их дар.
                Повсюду авторства в сердцах затмился жир;
                Исполнить торопясь писательски желанья,
                Все в ежемесячны пустилися изданья.
                И наконец я зрю в стране моей родной
                Журналов тысячи, а книги ни одной.
                Орел поэзии, честь лиры, слава Россов,
                К тебе я обращусь, великий Ломоносов,
                К тебе, которого в стихах бессмертный дар,
                В тьме подражателей родил напрасный жар!
                Сколь путь шероховат к Парнасу их ватаге!
                Надеются, прыгнут, споткнулись и - в овраге!
                Я часто оды их читая, хохочу,
                Бросаю и с тобой беседовать хочу.
                Но, может быть, театр здесь славой Россиянам
                И две на нем сестры к нам смотрят не Касьяном?
                Заглянем на него, заглянем на успех
                Искусства - в нас раждать иль слезы, или смех.
                Какие, общего достойны удивленья,
                Мы в модных драмах зрим диковины явленья?
                И, скучных свободясь издревле чтимых уз,
                Чем превосходен стал очищенный наш вкус?...
                В комедиях теперь не нужно острых слов:
                Чтобы смешить, пусти на сцену дураков!
                К законным детям дверь чувствительности скрыта
                Нет жалости к бедам несчастна Ипполита,
                Иль Ифигении, стенящей от отца;
                Один лишь "Сын Любви" здесь трогает сердца!
                "Гусситы", "Попугай" предпочтены "Сорене"
                И Коцебятина одна теперь на сцене.
                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                И даже Мирлофлор, прозопиита дамской,
                Мечтающий пленять то былью нас, то сказкой
                Между сороками сидящий гогольком,
                Горячую слезу лиющ над васильком,
                И он умрет... Ах, нет! как сахар, он растает,
                В незриму превратится мглу,
                И свет бессовестный во веки не узнает,
                Что Стерном некогда он слыл в своем углу.

                Кн. Д. Горчаков


                Послание к Д. И. Хвостову

                Хвостов, любезный друг, послушай мой рассказ:
                Вчера мне вздумалось заехать на Парнас,
                Надеясь что могу там видеться с тобою
                И кой о чем спросить. Но ах, какой судьбою
                Пустым пустехонек Парнас я весь нашел...
                С досады тотчас я назад было пошел,
                Как вдруг попался мне в глаза Карин по щастью.
                "Скажи, любезный друг", спросил я, "иль к ненастью
                Нет никого у нас? Где Николев, Хвостов,
                И где возлюбленный дружище наш Шишков?
                Парнас наш опустел, на нем увяли розы,
                Не только что стихов, - не слышно здесь и прозы.
                Куда все разошлись, ну ежели врасплох
                Пожалует сюда теперь Чертополох!
                Он может завладеть нечаянно Парнасом
                И будет нас глушить своим нескладным гласом.
                Уж Доброхотова велел он оседлать
                И седши на него воздвигнуть хочет рать,
                Своими воружась прескучными стихами,
                Надеясь ими нас сразить, как треухами.
                Или - по крайности - надолго усыпить.
                Возможно ль дать ему воды Кастальской пить?
                Неужто Николев с скотами примирился
                И гнев его на них внутрь сердца затворился?
                Неужто умягчась, любезный наш Хвостов
                Оставил поражать марающих скотов?!.
                В сем граде [неразборчино В. О] еще неистребились,
                А мы уж их карать стихами прохладились.
                Неужто, удалясь от Ипокренских вод,
                Шишков поехал жить в янтарный свой завод?!..
                И из чего он так живот свой тамо жучит,
                Ведь янтарей чрез то себе он не получит,
                А разве несколько американских бус...
                Давно ли у него испорченный стал вкус.
                И так умножилось Меркурию расходу
                И ныне входит он у многих нечто [Sic! В. О.] в моду.
                Да что-же, и Парнас я вижу неметен, -
                Карин мне отвечал: "Наушкин ведь влюблен.
                Все разбрелись отсель. Что делать - я не знаю
                И как мне их собрать - ей-ей не понимаю".
                Вот мой совет: теперь начни-ка ты писать,
                Авось либо тебе удастся всех собрать.
                Послушайся меня, я речь его внимаю
                И для того тебе мой друг напоминаю,
                Что время нам опять раздуть погасший жар
                И дополнять скорей Шишкова календарь.

                Кн. Д. Горчаков


                [На H. M. Карамзина]

                Пускай наш Ахалкин стремится в новый путь
                И вздохами свою наполня томну грудь
                Опишет, свойства плакс дав Игорю и Кию,
                И добреньких Славян и милую Россию.
                *** пускай  Царя Великого поет,
                Ни мертвым, ни живым покоя не дает.
                Пусть список послужной  поэмой называет,
                Спокойства моего ничто не нарушает.
                . . . . .. . . . . . . . . . . . . . .

                С. Марин


                Из послания к Д. В. Дашкову

                Что слышу я, Дашков? Какое ослепленье!
                Какое лютое безумцев ополченье!
                Кто тщится жизнь свою наукам посвящать,
                Раскольников Славян дерзает уличать,
                Кто пишет правильно и не варяжским слогом -
                Не любит русских тот и виноват пред богом!
                Поверь: слова невежд пустой кимвала звук;
                Они безумствуют - сияет свет наук!
                Неужель от - того моя постраждет вера,
                Что я подчас прочту две сцены на Вольтера?
                Я христианином, конечно, быть могу,
                Хотя французских книг в камине и не жгу.
                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                За что ж мы на костер с тобой осуждены?
                Не век над букварем твердили аз и буки -
                За то, что смеем мы учение хвалить
                И в слоге варварском ошибки находить.
                За то, что мы с тобой Лагарпа понимаем,
                В расколе не живем, но по славянски знаем.
                Что делать? Вот наш грех. Я каяться готов.
                Я, например, твержу, что скучен Старослов,
                Что длинные его, сухие поученья -
                Морфея дар благий для смертных усыпленья;
                И если вздор читать пришла моя чреда,
                Неужели заснуть над книгою беда?
                Я каюсь, что в речах иных не вижу плана,
                Что томов не пишу на древнего Бояна;
                Что Муз и Феба я с Парнаса не гоню,
                Писателей дурных, а не людей браню.
                Нашествие Татар не чтим мы веком славы;
                Мы правду говорим - и следственно неправы.
               
                В. Пушкин


     Из книги "Эпиграмма и сатира: Из истории литературной борьбы XIX века".
     М.; Л.: Academia, 1931-1932.
     OCR Бычков М. Н. mailto:bmn@lib.ru
     http://az.lib.ru/k/karamzin_n_m/text_0830-1.shtml