Нигде и ничего. Вот, именно

Я не способен жить в срединном мире,
где ночью спят, где дважды два четыре, 
 где пресная еда, а на десерт беда,
 и если «пир», то…  пальцы в рот, 
 иль c клизмою – наоборот.
 А до того – мизим.
 Тут даже яд не подольёт 
 подсыльный пилигрим. 
 Тут под подушкой нет ствола,
 но есть нужда в кумире.
 Любовь? А что, она была? –
 лишь дырка в хриплой лире,
 а вместо чувств рефлекс
 на дурь, жратву и секс.

Я не способен долго жить на дне.
 Топить грехи в дрянном вине,
 тропить тропу, где не по мне,
 и плыть, слащавой тины
 набравши в рот,
 – противно!
 А за соломинку из слов
 натужных и больных стихов
 хвататься из последних сил,
 как будто Бог чего забыл,
 и хрюкать позитивно.
 Тут модно, придушив добро,
 ползти к столу «по трупам».
 И никому не западло
 плыть мелко – гадить крупно.

Я не желаю грезить в верхнем мире.
 Где от ударов боль в паху, 
 и через раз тебя: «на ху!» –
 Ты терпишь, чтобы жрать уху –
 не рыбный супчик, не ху-ху, а царскую уху!   
 Кого-то тут хотят "мочить в сортире"
 и чаек для потехи бьют, как в тире,
 хотя не счесть курей и голубей
 для плахи и стола.
 И птицы замирают в страхе  (бей!)
 на линии ствола...
 Тут жизнь для всех игра:
 кому метла, кому икра –
 «богам» легко и вольно,
 да падать сверху больно!

 Нигде и ничего я не хочу,
 а лишь хочу к любимой –
 единственной, не мнимой!
 Ползу, кричу, лечу –
 да где ж оно, Полесье?
 И в церкви я зажгу свечу
 за милую... - из песни )))