Глава третья

   
Сказка для актрисы


    Никто не встретил   Ольгу Тарханову, ни на выходе из терминала, и после получения багажа, ни на выходе из аэровокзала  в город. Впору бы впасть в панику, рассердиться,  но женщина терпеливо ждала, мучимая  одним злым московским слухом. Она  не хотела верить этому: «А вы знаете…», «А вы слышали…»  Люди, они злые. Много  чего наговаривают, не думают о словах, и говорят ради того только, чтобы поскрести себе  нервы…
   Она не любила, когда ссылаются на безымянный источник, и всякий раз морщилась, вынужденная  выслушивать коллег, охочих до пикантных подробностей из  чужой приватной жизни. Думая о нём, о своём бывшем возлюбленном, убежавшем от неё  однажды ночью,  навсегда, в безвестность, хлопнув дверью, Ольга мысленно перебирала, как чётки, строки запомнившегося стихотворения, прочитанного во время полёта  в глянцевом  бортовом журнале авиакомпании:  «Мы часто вспоминаем о начале, безудержном, как вешних вод поток, о радости без капелек печали,  о нежности, как солнечный глоток...»
  Сейчас ей казалось,  будто  она, не актриса Ольга Тарханова, приехавшая играть в спектакле и быть на тихоокеанском кинофестивале, а та девочка,  маленькая Оленька, представлявшая себя сказочной Настенькой,  которая отправилась за возлюбленным на край света, за тридевять земель, в неведомую Тартарию.    Уже полчаса она стояла   на ступеньках  гранитного крыльца в одиночестве. Она стояла у самого краешка. Машины подъезжали и отъезжали. Плавающие–путешествующие воздушным флотом, пассажиры и встречающие,  шныряли мимо  её  одинокой фигуры, не узнавая в ней под тёмными очками и косынкой на  голове,   известную актрису из  забытого советского  фильма «Роль, заметная на экране». Она  сыграла в нём юную балерину, приглашённую сниматься в кино по одноимённой  детской книжке забытого автора. 
   Да, больше всего ей хотелось играть Настеньку из сказки о Финисте Ясном Соколе. Она грезила этим образом и ночами, и днями.  Куклы её сидели по углам комнаты и представлялись   злыми сёстрами, наговаривавшими на неё батюшке. Желание Оленьки было таким сильным, что она  выпросила у мамы  лаковую чёрную  шкатулку с рисунком со сказочными персонажами на крышке, Жар-птицей и тройкой красных коней. Она  положила в него  пёрышко сизого голубя,  раздавленного машиной, представляя, что это пёрышко было потеряно   её возлюбленным Соколом, когда он бился в её окошко, утыканное сёстрами острыми ножами и иглами, и шептала ему слова: «Лети мой ясный  Сокол, лети  высоко…»
     Известность же она приобрела  больше по второстепенной роли  кассирши в билетной кассе одной  фразой.   «Девушка, девушка, билет на поезд можно?» — «На поезд можно, под поезд нельзя». Незадачливый герой всё-таки  свалился под поезд, но насмерть не убился, к счастью…
   Она не приехала вместе с труппой театра антрепризы со спектаклем «Распиленный дом», в котором  играла жену художника. В течение спектакля влюблённые, выстраивая  семейные отношения, строят дом из бруса вдали от шумного города. Здесь уже поселились их друзья, купив домик по сходной  цене. На сцене разворачивается настоящее строительство с топорами, пилами и молотками. «Выше стропила, плотники!» — кричат героини своим возлюбленным.
   Слово за слово, между двумя  семейными парами случается «перекрёстная любовь».  Сначала шутейно женщины как бы переманивают  супругов, заигрывают, но между одной парочкой вдруг разгорается  влюблённость, переходящая в страсть. Когда эти чувства уже невозможно было скрывать, художник поступает решительно,  по-мужски: берёт   бензопилу «Дружба» и распиливает только что  возведённый деревянный дом их несостоявшегося семейного счастья. Пригоняет  трактор и на тросах  оттаскивает свою половину  отстроенного дома, отдавая другую   в пожизненное  пользование своей бывшей жене. Без скандала, без развода, без раздела имущества. На этом спектакль заканчивался.   Одна пара новых влюблённых  и  двое разочарованных. Мораль сей пьесы такова…
    Местный театр обеспечивал всем строительным реквизитом, но не смог обеспечить машиной, чтобы встретить запоздавшую из-за съёмок актрису. По дороге представительская машина от театра сломалась,  и водитель  нашёл выход их положения. Он позвонил  своему приятелю, который жил  в пяти-семи километрах от аэропорта и попросил выручить:   «срочно-пресрочно» встретить какую-то московскую актрису. Звонок застал его  на обратной дороге с моря, откуда он возвращался с детьми, нагруженный надувными кругами, мангалом, котелками и прочими причиндалами отдыхающих.
   Она мысленно пробегала комедийные  мизансцены  своего спектакля, когда  перед ней остановилась машина иностранной марки, джип, и  распахнулась  дверь. Выскочил коренастый мужчина в пляжном наряде: шорты, сланцы, гавайская рубашка, затемнённые очки. Он подлетел к ней,  схватил  её за руку. От неожиданности актриса выпалила: «Я вас  боюсь, мужчина! Отпустите мою руку! Куда вы меня тащите, вот безобразник?» 
   После пары минут  сумбурного объяснения, одного  звонка к другу, второго звонка в  театр, после велеречивых извинений от дирекции и взволнованных приветствий коллег, она  смягчилась и улыбнулась  незадачливому  пляжному  мужчине. Она стояла наверху, он стоял внизу.  «Я так проголодалась! Едемте скорей!» — нежно выпалила актриса. Потом смущённо добавила: «Вот что… Я так долго ждала, а багаж не с кем было оставить, не  собой же его тащить, мне нужно в дамскую комнату…» 
    Серёжа, так звали этого любезного человека, Серёжа Матюшин, откликнувшегося на просьбу товарища, оба заядлые охотники на дичь и крупного зверя,   подхватил багаж, открыл заднюю дверь японского джипа. Тотчас, как из Рога изобилия,  вывалился   весь морской радужный реквизит счастливого детства. «У меня их трое», — сказал мужчина,  опережая вопрос.  Актриса  всё поняла;   улыбнулась, тронутая сценкой. Наскоро запихав всё  в багажник, всё эти  надувные круги, ласты, теннисные ракетки и мячи, акваланг, котелки, которые звонко и весело выскакивали наружу, как разыгравшиеся зверушки,  Серёжа сопроводил женщину куда нужно.
   Потом они зашли в кафетерий, выпили по чашке кофе и съели по фруктовому пирожному с ананасами. Всё-таки кое-что смущало забытую знаменитость. На пальцах этого человека синели наколки, не татуировки, а именно  дурацкие наколки. Они свидетельствовали о его сложной биографии. Перехватив её взгляд, Серёжа не стал  ничего отрицать своего тюремного прошлого. «Это по молодости лет, по глупости мальчишеской…»
    Автомобиль вырулил на трассу, набрал скорость. Она сидела на первом сидении, слева, пристёгнутая ремнём безопасности. Клочья тумана висели над болотами с водоплавающими и зелёными лугами с пасущимися коровами и козами. «Как-то непривычно. Я что, на Альбион, попала?»  Спидометр набирал скорость. 
  «Не, это Зелёный Клин называется, а ещё Гнилой Угол, а в прежние времена, французские иезуиты назвали этот край Тартарией… Мой отец, суровый мужик, когда собирался умирать,  или, если  что-то  было не по нём, грозился: «В тартарары уйду, будете знать, будете вспоминать…»   Ну, если  иметь в виду англичан, то у них была возможность, да и у французов тоже,  обосновать здесь свои колонии… Вот была б  у нас тогда  под сибирским  боком заморская территория  Франции, и говорила бы Сибирь по-французски, и были бы тогда мы французскими тартарами, представьте себе такую оказию, но расторопный граф Муравьёв  преуспел больше в  дипломатии, пока англичане возюкались со своей опиумной  войной  в Китае. Причём он даже не удосужился  уведомить русского императора о  своих колонизаторских авантюрных намерениях… Флаг ведь уже стоял в устье Амура,  в Императорской гавани, и на этом империя должна была  бы заканчиваться, куда уж дальше... Считается, что  славяне пришли сюда недавно, но знаете что, откуда тогда  здесь появилась у аборигенов  пшеница и картофель, которым  в 1856 году запасались английские суда,  это, говорят,  зафиксировано в одном судовом  журнале из англо-французской эскадры, «Винчестера»,  они  рыскали в поисках русских кораблей, тогда   война ещё шла, в Крыму… Вот загадка… »
   Сергей говорил, чтобы не молчать. А о чём можно было говорить с  московской актрисой? Ольга  искоса поглядывала на холёные  руки водителя,  непринуждённо державшего руль, на аккуратно стриженые ногти, оценивая его исторический и геополитический экскурс. В нём трудно было заподозрить экскурсовода.  Если каждый водитель так мыслит, то, видимо, народ здесь живёт не простой, думала она… «Откуда у вас такие познания?» —  спросила она, и смутилась бестактному вопросу. Серёжка хмыкнул загадочно.  Солнце светило в глаза. Они проехали развязку по серпантину, и солнце стало светить справа.  Она поправила подол платья, куда упал солнечный свет. Актриса откинула назад голову, но дрёма её не брала, да и нельзя было дремать.  Мало ли что… Однажды она придремала, когда ехала из Домодедово на частнике. Так ограбили её до копейки, хорошо, что ещё живой осталась…
   «Вы смотрите, что у меня нет кольца?  Я в разводе, а детей беру на выходные. Мы ездим на море, или  обедаем в ресторанчике, или ходим в кино. Иногда они приходят ко мне, ночуют, мы смотрим видео, я спрашиваю уроки, даю  книжки, которые нужно почитать, про наш край, историю,  дети должны знать… Я ведь поздно женился, срок был большой… От первого брака дочка, умница… Был молод, когда меня посадили, семнадцать лет было, за драку… Я вырос в маленьком приграничном городке на Амуре,  гарнизон, по выходным в парке культуры танцы. Диско в моде, брюки клёш, сам шил, делал вставки, рубаха на узле, длинные волосы… У меня были они как у сказочного царевича Проши, соломенные, это сейчас жиденькие, пригладил рукой и пошёл… Помните, конец семидесятых, тогда ещё вышел  фильм с вашим участием, я вас узнал, вы играли балерину, потом скакали на лошади, так ловко…  Я был тогда влюблён в ту девочку, никому не говорил, вам признаюсь, три раза ходил на фильм, тайком от ребят, а то засмеяли бы… Понимаете, первая пора влюблённости, и бац!  — в  тюрьму, на восемь лет!»
    Реклама банков… туристических фирм, предлагающих «задёшиво»  Тайланд… мебельных итальянских магазинов и французского нижнего белья… грузовых перевозок… шоптуров в Хуньчун… Проезжая мимо кладбища, мелькнула реклама сотовой компаний, сберегающей последнюю минуту клиента… и услуги пороронной службы «Вечная обитель»… Мелькнула  растяжка с покаянной  надписью: «Я тебя люблю тебя, Дима, вернись, я исправлюсь».   Растяжки  с человеком в жёлтой  одёжке в обнимку с водкой А*** наезжали на глаза актрисы один за другим.  Этот человек с рекламы отчего-то раздражал её назойливым вниманием  своей самодовольной физиономии и пронзительным взглядом. Ей казалось, что он  знал про неё всё,  проникал в  её мысли,  как она проникала в характер и психологию водителя, слушая его рассказ. 
   Машина скользила, сиял залив,  скользили парусники в заливе.  Актриса внимала каждому слову человека, к которому она начинала проникаться сочувствием и симпатией. Может быть, даже не к тому, кто вёл машину, а к тому пареньку в синих брюках клёш с красными вставками и цветной рубашке, о котором он рассказывал. Она пыталась вспомнить  себя в то время, в тот день и ночь, когда случилось это побоище. Безуспешно…  Чем она занималась, Ольга Тарханова? Учила французский язык,  ходила  балетную школу. «Стоит Истомина; она одной ногой касаясь пола, другою медленно кружит, и вдруг прыжок, и вдруг летит…»  И ничего не знала об этом случайном человеке, который везёт её на гастроли. Какие разные траектории у судьбы.  Она вспомнила муарового мальчика, свою тайную влюблённость в него, подарившего ей щенка…
  Сергей продолжал заполнять паузы.
  «Меня загребли под общие грабли. Была коллективная драка гражданских парней с военными. Стычка случилась на танцах, из-за девчонки.  Ну,  и как водится, толпа пошла на толпу,  не глядя, все молодые, с гонором. Меня шибанули   штакетиной, окровавили голову, шрам до сих пор… Об этом  инциденте  даже «Голос Америки» вещал, говорят люди,  которые тайком  рыскали в  антисоветском эфире, что слышали,  на следующий день. Откуда они узнали? А ведь глухое место, тайга кругом, знать, свои информаторы водились, коль драка местного масштаба, провинциального городка, попала в международные информационные каналы…»
   Приятный мужской баритон  ведущего  радио Монте-Карло зачитывал игривым ироничным тоном  новости: «Младшая сестра супруги принца Уильяма Кейт Миддлтон Пипа после недавней королевской свадьбы приобрела небывалую популярность. 27-летняя девушка привлекала к себе внимание президента гиганта порноиндустрии Vivid Entertainment Стивена Хирша. Порномагнат предложил Пипе сыграть главную роль в фильме для взрослых. Хирш отправил родственнице королевской четы официальное письмо со следующим предложением: "Вы были звездой на недавней королевской свадьбе. Наблюдал за вами и не мог не подумать, что с вашей красотой вы могли бы стать актрисой взрослого жанра". При этом, Стивен Хирш предлагает Пипе щедрый гонорар. За одну лишь откровенную сцену в его порнофильме он готов заплатить ей 5 млн долл. При этом выбор половых партнеров по фильму остается за самой Пипой. В конце письма порномагнат предлагает сестре будущей королевы, чтобы и ее брат — 23-летний Джеймс также принял участие в эротических съемках.  Как пишет "Комсомольская правда", столь повышенное внимание к родственникам Кейт Миддлтон у Хирша возникло не случайно. Недавно в Интернете появились снимки Пипы и Джеймса откровенного характера. На одном из снимков 27-летняя Пиппа в полупрозрачной юбке и лифчике весьма фривольно танцует с неким мужчиной. А 23-летний Джеймс предстает на фото, запустившим руку себе в трусы».
   Сергей  сменил волны на радиоприёмнике.  «Теперь такие новости передают, — сказал он и, как  бы извиняясь,  добавил: «Обычно слушаю другое радио. Иногда такое говорят, что при детях слушать стыдно. Скажите на милость, где тут граница между киноискусством, бизнесом и проституцией…»   
     По каналу «Ретро FM»  зазвучала песенка из  старинного кинофильма. «Девчата встречают весенний восход, встаёт он такой молодой, что кажется:  парень любимый идёт и солнце несёт над землёй». Ольга невольно стала   подпевать: «И как хорошо, что в девичьей судьбе любовь утвердилась навек». Сергей тоже подхватил в знак солидарности: «И как хорошо, что навстречу тебе любимый идёт человек».
   Они спелись, водитель и актриса… И то, что радио  в  машине его  было настроено на старомодную  волну,  понравилось ей,  и как-то отступила её   печаль, давняя-давняя рана её приутихла.  Сергей всячески демонстрировал свою эрудицию, занимая актрису. Он бы  молчал, как любил, но откуда-то взялась словоохотливость, которая должна была подменить вынужденную вежливость. 
   «Вы помните этот фильм, там про двух сестёр, одна деревенская баба, а другая спекулянтка городская,  её играет Лидия Смирнова, кажется,  хорошо играет… Но мне нравится другой фильм Хэйфица,  «Единственная». Вы помните? Там  Елена Проклова, молоденькая такая, хорошенькая…»
 «Да, конечно…»
 «Странная история, я  бы тоже ревновал её за такое поведение, муж чуть за дверь, а она Высоцкого приглашает с гитарой «Утро туманное» петь, тоже мне Тургенев с Виардо, в три часа ночи, свет горит, соседи смотрят,  а они «Утро туманное» распевают, деревня ведь, хоть окраина города. Это как понимать?»
   Ольга молчала, потому что ещё не  поняла ход его размышлений.
  «…Они что, музицировали за полночь, при ребёнке, девочке, вредной такой? Вы там не играли? —   без передыху говорил Сергей.  — Нет, пожалуй, разве что эту девочку толстенькую, что всех маминых ухажоров выдавала, опозорив и папу и маму, «А я знаю чьи это сапоги!», я могла в то время играть…»  — сказала Ольга.
 «Какого года этот фильм?» — спросил Сергей.
  «75-го», — уточнила Ольга.
   Сергей продолжал:  «У меня есть книжка Павла Нилина, он мой земляк,  в фильме неувязочки какие-то есть, в повести «Дурь»  этот руководитель ихнего драмкружка старенький и горбенький, да к тому же  крашенный, трудно поверить, что эта самая Танюша Фешева, то есть Проклова, как она хороша,  могла с ним изменять… С Высоцким могла, а с этим нет, ну я  бы заревновал к нему, а к старикашке нет, никогда. Так где же правда? Режиссер, думаю, дал нам повод думать, что эта Танюша, как её, Фешева? изменяет мужу, этот Хейфиц думает так же,  как эти все обыватели этого фильма и повести, а ведь Танюша необыкновенная женщина, хоть и работает «принеси-подай». Молва, сплетни её загубили её любовь, а она чистая, невинная, как она любит своего-то Валерия Золотухина…» — «Касаткина, Колю», — поправила Ольга. «Да, его, Колю, шофёра своего, всё на Дальний Восток рвался… Мне в его кино всё нравится, а вот не  верю, что Проклова…» — «Танюша Фешева» — «Да, Тюнюша могла изменять… Просто она была общительная. Я тоже общаюсь с многими женщинами, но чтобы… ничего такого… Нет… Я запомнил фразу: «Как больно,  милая,  как странно раздваиваться под пилой…» — говорит Коля, Золотухин… Мораль  в другом. Люди вмешиваются в чужое счастье и разрушают его…»
    Этот  разговор отвлёк  Ольгу от её  сердечной заботы. В  конце концов,  она решила противостоять природе, обществу, отныне больше   не стареть и впредь  оставаться такой как есть, именно такой,  не умудрённой, но  мудрой своей  печалью, чтобы печаль зримая, стала печалью вещей,   но при условии, что  не она должна быть одна, не должна, как будто она всегда была одна. Да, не одна, но одинока.  Она должна быть любима, должна быть любимой, должна любить вопреки…  И чтобы счастье её нельзя было распилить никакой бензопилой «Дружба»…
   Сердце её поплыло-поплыло,  вольно, как бумажный кораблик по сияющей  чешуйчатой ряби  залива… Она замечталась… Дорога-дорога, и чтоб она не кончалась… Реки-реки, и чтобы мелькали деревья,  сосны, тайга… Луга-луга, и чтобы мелькали цветы, оранжевые жарки, жёлтые лилии, синие ирисы… Ветер-ветер,  и   чтобы он врывался  в открытое окно, хлестал по лицу, клонил ниц гречишные поля… Реки-реки, голубые вены, Ангара моя, Ангара, песня моя… Моря-моря, города-города, звёзды-звёзды… Её заволокло в сон, а песня не кончалась, медленно  вытягивая ватные войлочные ноты из автомобильного динамика…   
   
    Пассажирский состав дальнего следования мчит  её к Океану,  она бежит по вагонам, а из каждого купе звучит одна песня: «Тот, кто любил тебя, ушёл, конец истории печальной, любовь не скажет до свиданья, тот,  кто любил тебя ушёл и не вернётся, и скоро поезд вдаль умчится…». Она  не верит этой песне, ничто её не остановит. На берегу её ждёт  возлюбленный,  ладит снасти, подымает паруса… Длинный железнодорожный состав пассажирского поезда «Океан» превращается в винтовую железную лестницу вдоль отвесной скалы. Она вбегает, громыхая   железом ступеней, она бежит всё выше и выше, грохот колёс, грохот шагов, грохот слов… Солнце моей любви скрылось внезапно, солнце моей любви было недолгим!  Она вскакивает на перила винтовой лестницы,  и падает вниз, вниз, вниз  в своем красном артистическом платье, в котором она выходила на сцену и говорила слова: «Люди, люди, вы зверушки, хитрые, злые зверушки, за что же вы меня не любите, вы злые и завистливые зверушки…»  Тело её в падении, казалось,  освободилось каким-то образом от платья, словно душа, и распласталось на асфальте, а  красная тряпица  всё  парила в  воздухе, похожая на диковинную  птицу, подстреленную налету, только пёрышки вразлёт…
   
   Ольга  дёрнулась вперёд, открыла глаза. «Приехали!» — весело известил Сергей. Она улыбнулась: «Слава богу!»  Они не торопились выходить. Сидели молча. «Знаете, что, — сказал Серёжа, — вы не будете сильно противиться, если  я приглашу вас сегодня вечером в ресторан?»  Ольга взмахнула ресницами, открыв на него синие глаза. «После такого галантного приглашения, навряд ли я смогла бы  отказаться… Давайте!» Они улыбнулись, глаза их за что-то уцепились, какие-то корпускулы вступили в химическое соединение, у бытия появился какой-то  новый элемент.  «Только мне нужно чуточку отдохнуть, привести себя в порядок». Серёжа выключил  двигатель.  «Тогда  в семь вечера встречаемся в фойе. Я вам  помогу донести багаж», — сказал он деловито. Когда они уже почти расстались, Ольга обернулась и  спросила: «Вы сердцеед?», на что он ответил: «Что вы, с некоторых пор вегетарианец».  Она махнула  на прощанье рукой.   Он смотрел вслед, пока она  не скрылась за дверями лифта вместе со швейцаром, который  заволок  её багаж.
 
 … Спустя три часа они вновь встретились. Он был в двубортном  темно-синем  костюме , она  в   чёрном  длинном платье  с короткими руками, декольте прикрывал  шарфик цвета тёмной морской волны. Тёмные очки не могли скрыть блеск  её глаз и длинные ресницы. Их ароматы  гармонировали.   «Как вы меня назвали? Безобразник?»  Они рассмеялись в один голос.  Взору открывался вид на залив с расплавленным золотом, горизонт обрамляли резцы  синих гор, за которыми представлялась  таинственная и зловещая страна Тартария и апокрифическое царство  Никея, обнаруженное французскими иезуитами…   «Вы схватили меня за руку так решительно», — сказала Ольга, беря  тонкими пальцами в кольцах за его широкое запястье,  покрытое густыми  чёрными волосками. Кольца на её пальцах  и  браслет с часами на его руке его, соприкоснувшись,  издали слабый звук золотого металла. На ощупь запястье казалось теплым, мягким, войлочным. Капельки влаги на её ладони остались на его волосках. «Вы так красивы, как богиня Тара прямо-таки!» 
    Ольга привыкла к ухаживаниям и комплиментам. И к простым, и к вычурным. Сергей ни  любезничал,   ни заискивал. Он говорил, и верилось, что так и есть на самом деле, как он говорил. «Вы знаете, как она выглядит, эта богиня?» —  спросила Ольга для поддержания разговора.  «Я вам покажу, поедемте. Мы все потомки этой богини Тары, тартары мы,  дети Тарха и Тары… » — сказал Сергей, подходя к  левой двери джипа. «А вы, Серёжа, кажется,  что-то знаете про меня, чего даже я не знаю… Ведь  предки мои родом из города Тара, я не задумывалась прежде о смысле имени своего…»
    Он открыл дверь машины, приглашая сесть. На сиденье лежала книга. «Вы ещё и почитать успели за этот время?» — спросила Ольга, беря в руки  книгу  в тряпичном переплёте. Это был роман «Вор» советского писателя Леонида Леонова.  Книга, почти новенькая, несмотря на десятилетнюю давность издания,  распахнулась на первых страницах, где  было очёркнута одна фраза.  Она  прочитала вслух: «Стоят дома, клонятся под осенним вихрем деревья, бежит собака озябшая, и проходит человек: хорошо!»
     Она не знала, что делать с книгой, и положила себе на колени. «А, нет, это не я читаю, это мой знакомый, подобрал его по дороге, писатель, он оставил, забыл, или мне подкинул, видимо, с намёком… Нет, я не вор, я хулиган, это уже в прошлом… Я пытался читать его книжки, но его речь такая  сытная, много не съешь, такая густая, непролазная, как заросли  дальневосточной тайги, как джунгли тропические…» — оправдывался Сергей, смущённый названием.
    Ольга не понимала, почему  отмечена  неизвестным читателем фраза, пробежалась глазами по абзацу, пытаясь угадать писательский умысел: «Вверху, в пространствах, тысячекратно повторенных  во все стороны, бушуют звёзды, в внизу всего только люди… но какой ничтожной пустотой стало бы без них всё это!»
    «Это про то, — прокомментировал сходу Сергей, включая зажигание — что всё обретает своё значение только в присутствии человека, он наделяет смыслом вещи, подобно тому, как человек  обожествляется в присутствии бога, подобно тому, как очеловечивается  собака в присутствии  человека… Так мне говорил мой знакомый писака…»
   Немного покружив по городу, постояв в автомобильных заторах, они нашли место, где можно было  припарковаться.    На стенах этнической  кафешки, куда они зашли,  висели  картины, языческого художника с изображениями  славянских богов. Сварог, Лель, Лада, Митра, Лебедь Джива,  Перун, Водопол,   Тара…  Каждую картину сопровождали стихи  русских поэтов, посвящённых славянским богам. «Какие сказочные! «Сказ о Финисте Ясном Соколе»... Ведь мы их знаем по сказкам…» — прошептала  Ольга, словно она в музее.
    «Это наши боги, они  ни сказочные и  ни мифические, они живые… Богиня  Тара, Берегиня, хранительница священных  рощ, деревьев, любящая, нежная… В  Ассирии её величали Иштар, культ  её был распространён от Тихого океана до Атлантики, у японцев  —  это богиня Аматэрасу, светозарная, у меня дочка учится на востоковеда, анимэшница,  она говорила… Солярный знак  Берегини  похож на солярный знак древнего Бохайского царства, располагавшегося на этих берегах, ну и нацисты к нему тоже приложились..… И была  эта твердь  владением  Тарха и Тары, брата и сестры…»   
   В углах стояли манекены  с нарядами богов.  «Хочу себе такое же светозарное одеяние, как у Тары…»  — вымолвила Ольга. «Я так вижу вас в этом  одеянии… Вам бы  подошло имя Тая, между прочим. Имя определяет судьбу. Если вы не согласны с вашей судьбой, возьмите это имя…»
    Ольга рассмеялась:  «А вам какое имя подошло бы?»  Они подошли к другой картине.  «А вот!  Хорош   Чурила! Он был прелюбодейник!»  Под картиной были строки из  любовной жалобы Чурилы: «Приключилася мне кручинушка  от зазнобушки красной девы, от Тарусушки молодой... По тебе ли жаль моя, дева, я сердечушком все страдаю, от тебя ль не сплю темной ночью...» А  Тара отвечала ему: «Ты пойди, порошица белая, на вечерней, на поздней зорюшке! Ты пойди-ка на зорьке утренней! Занеси все стежки  —дороженьки, скрой от Бармы-бога следочки, по которым Чурилушка хаживал... По полям наскакивал зайчиком, по приступочкам —  горностайчиком, по сеням ходил —  добрым молодцем, ко кроваточке —  полюбовничком».
     В этом кафе они только слегка  перекусили, заказав салатик из кедровых орешков и зелени,  и выпили по бокалу красного аргентинского  вина, наслаждаясь негромкой  этнической музыкой, какая-та смесь джаза и нанайских напевов… Ниточка жемчуга на черном платье Ольги стекала слёзами языческого бога. Одна капелька застыла на колечке, две свисали с бархатных мочек.
  Ольга смотрела на своего спутника, не скрывая своих мыслей и сомнений. Она простодушно задавалась вопросом  о том, как  романтическая натура этого человека может сочетаться с его жизненным опытом, неужели  это возможно?  Не  розыгрыш ли её артистических друзей и телевизионщиков? Она ждала подвоха… «У меня такое чувство, что за нами следит камера…» — сказала Ольга. «Ждёте чёртика из шкатулки?» — рассмеялся Сергей.  «Я не поняла, вы романтик, но ни как не уголовник, простите, что так…»   
    Сергей пытался сумбурно объяснить что-то в себе самом… Что можно сказать, ведь  опыт  его принадлежал  прошлой жизни, юношеской, когда задор и пылкость  первой влюблённости была отнята по глупости его или недоразумению. Вероятно, он пытается навёрстывать упущенное время, и даже  не само время, бог  с ним, с этим временем… Сергей  думал одно и говорил другое…  Пусть идёт, меняется, у всякой поры свой цвет, у каждой поры свой аромат, весной ландыши, летом пионы, а мне остался только аромат осени, это лучшая пора, объяснялся Сергей, упуская немужественные слова; мы, конечно, можем купить букет ландышей, у нас  продают их прямо на  дороге, из лесу, я покупаю иногда, но  они не напоминают  мне о моей юности, ведь аромат юности не купишь, понимаете, в моей памяти  он не сохранился, и я не знаю вообще, каким  бывает этот аромат у юности,  баланды что ли?
    «Мне кажется, что сегодня  к вашему платью  и вашим жемчугам подошёл бы букетик ландышей, но сейчас не сезон, осень уж…»     Ольга была тронута этими словами, взяла его руку: «Я хочу запомнить ваши слова, Серёжа. Я  чувствую, что вы…  как ландыш, выросший на пепелище… Проросли, оглянулись, а кругом черным-черно…»
   «Я всегда читал книги в тюрьме, —  признался Сергей, — свой университет я прошёл там. С  товарищами по несчастью у нас было заведено правило: каждый год мы  распределяли между собой,  какие  журналы будем выписывать.  Всё, что выходило в Советском союзе, мы выписывали всей камерой, а потом обменивались.   У меня во второй ходке уже было блатное место: я работал  помощником библиотекаря, влюблён был в библиотекаршу.  Я прочитал столько книг, что всех названий уже не помню, вспоминаются по случаю. Заочно, уже после того, как  освободился, я закончил юридический факультет, постигал законы страны, которая исчезла…»
    Они прокатились по городу, заехали на самую высокую гору, откуда открывался вид на все четыре стороны, потом съездили к самой окраиной точке полуострова, на маяк, где рыбачили люди. Проголодавшись, они  отправились ресторан. Тихое место. Буржуазное.  Мягкие уютные  диваны,  разностильные  картины на стенах:  тыква, арбуз,  кукуруза, ананасы, виноград, огурцы и сливы… В  руках у музыкантов скрипка, виолончель, баян, дудка,  бубен.   Две компании интимно сидели в  полумраке.  Слышались  женские реплики: «Я вся такая буржуазная, люблю всё буржуазное, презираю плебеев и плебейство!» Это был голос Аиды  Аджигиной, заведующей  культурными учреждениями, Серёжа  знал её по мужу,  его подельника…
    Ольга была с дороги, это помнил Сергей. Он не утомлял  её разговорами, больше потчевал, давая наслаждаться атмосферой. «Знаете, почему мне хорошо с вами, Серёжа?» Он взглянул на неё вопросительно. «Мне не нужно быть ни актрисой, ни знаменитой, ни забытой, ни старой, ни молодой. Вы увели меня от…»
   Он не дал договорить, уловив смысл её  несказанных слов. «Вы тоже увели меня от моей другой жизни. Вы знаете, как это ни странно, в  тюрьме, простите уж за такую тему, становишься идеалистом, ты думаешь, что где-то там, на свободе, среди  людей, протекает нормальная жизнь, и ты стремишься к ней, и думаешь, что вольёшься в эту жизнь, заведёшь семью, детей, будешь воспитывать их правильно, но всё случилось по-другому…»
   Ольга кивала, немного подавшись лицом вперёд, так что можно было разглядеть и маленькие морщинки. «Вы увели меня от притворства… Не в том смысле, что я актриса всегда должна играть какую-то роль, в  том, что иногда хочется быть просто н и к а  к о й, как артистическое платье, снятой после спектакля, который, я кстати, играю послезавтра, приходите на «Распиленный дом»…» — Он кивнул в знак согласия.  — «… как платье, которое  бросил на спинку стула и на время забыли… У меня был роман с одним молодым человеком, тайный, и теперь об этом все судачат…» — зачем-то призналась Ольга.
   «Что вы Ольга,  разве можно сказать, что вы «никакая»!  Вы Никея! Знаете, вот  богиня Тара тоже забыта людьми, теперь  другие кумиры, другие  богини, другие звёзды… Но  она всё равно останется  звёздной  богиней. Вас час настанет! Я верю! Это не страшно, что «был»,  будет ещё и роман,  и спектакль, и  кино, успех и красная дорожка…»
   «..А с ним уже не будет никогда, он упал под поезд, в метро, на станции… Простите,  не нужно было говорить, вечер испортила…»
  «Слава богу, что сказали, пусть вам будет легче, не держите в себе эту тяжесть… Пойдёмте на балкон, я вам что-то покажу. Чертоги богини Тары…»
    Они встали из-за стола, прошли через весь зал, мимо столиков и пустого бара, оркестра, настраивающего инструменты. Вышли на балкон. Сентябрьская ночь была усыпана маньчжурскими звёздами. Они висли гроздьями, как виноград.    Они сияли почти без мерцания.  «Вы сказали о чертогах. Что же это такое? Слово-то какое-то царское и сказочное, а что означает,  не задумывалась. Терем что ли, где красная девица почивает?» — сказала  Ольга, слегка  облокотившись  на перила.  «Почти угадали. Чертогами наши предки называли созвездия. Помните сказку о Финесте  Ясном Соколе?  Девица Настенька  изглодала три каменных просвиры, истоптала три железных пары башмаков, изломала три железных посоха в поисках своего ясного Сокола, а  был он звёздным юношей, а хожение её было за тридевять созвездий, к чертогам небесным… То, что для нас сказка, для древних было былью… А вон там  звезда Тары…» — Сергей указал рукой в сторону Полярной звезды.
    Из зала доносилась  песенка на непонятном и в тоже время очень понятном языке: «Нема више сунца, нема више месеца. Нема тебе, нема мене. Ничег више, нема јој, покрива нас ратна тама, покрива нас тама joj. A ja ce питам мoja драга: шта ће бити са нaма? Meceчина, Meceчина… joj, joj,joj, joj.  Сунце cија, Сунце cија, joj,joj, joj, joj. Ca небеса, зрак пробија: Hико не зна, нико не зна, нико не зна, нико не зна, нико не зна шта то cиja».
   Когда они зашли, песня закончилась. К микрофону вышла девушка с длинными распущенными волосами и длинным носом. Она объявила, что споёт песню на сербском языке из репертуара  Горана Бреговича. Песня о весне, о ландышах, по-сербски звучит «джерджевак»,   они цветут «зелени» для всех, но только не для меня, что он остался один, ни звезды, ни спутницы нет рядом, но кто-то  вдыхает аромат моей любимой, пахнущей ландышами. Музыканты вступили. Зазвучали духовые, забренчали струнные.  Девушка  запела низким голосом.
  «Пролеће на моjе раме слиjеће. Ђурђевак зелени, Ђурђевак зелени.  Свима осим мени. Друмови одоше а jа остах, Нема звиjезде данице, Нема звиjезде данице,  Моjе сапутнице.  Еj, коме сада моjа драгаНа ђурђевак мирише,  На ђурђевак мирише, Мени никад више.  Еj, ево зоре, ево зоре, Богу да се помолим.  Ево зоре, ево зоре,  Ej, Ђурђевдан jе, А jа нисам с оном коjу волим.Еj, коме сада моjа драга  На ђурђевак мирише, На ђурђевак мирише, Мени никад више. Њено име нека се спомиње Сваког другог дана, Сваког другог дана, Осим ђурђевдана. Еj, ево зоре, ево зоре, Богу да се помолим. Ево зоре, ево зоре, Ej, Ђурђевдан jе, А jа нисам с оном коjу волим».
    Сергей пригласил  Ольгу на танец. Песня была печальной, пробивала до слёз. Сергей чувствовал озноб в её руках. «Я дрожу, как моя героиня из фильма «Остров». Кстати, приходите,  завтра, мы пойдём на  фестивальную премьеру», — пригласила Ольга, желая продолжить это странное знакомство.   Они танцевали,  и казалось, что ни плывут сквозь чертоги созвездий.  За лобовым стеклом мелькали огни ночного города,  огни на кораблях и катерах…

   ...Катер уносил Ольгу на остров, на один из островов, рассыпанных в заливе. Если соединить их воображаемой нитью, то получится  жемчужная нить, только оборванная. Нет, не  Ольга Тарханова, а её героиня, тоже Ольга, но другая, Гордеева,  но всё равно для  Сергея Матюшина та Ольга на экране и эта Ольга, которая сидела с ним рядом, были одним лицом, хотя и мало  узнаваемым, так она преобразилась, его спутница,  в простую валютную девушку, работающею уличным менялой во всякое  времена года, в погоду и непогоду, и в снег,   и в дождь;   людям всегда нужны  деньги. Сергей не позволял себе забыть, а когда забывал, одёргивал себя, напоминая, что героиня этого фильма это она, Ольга Тарханова. 
     Он не позволял своему сознанию  раздваиваться на зрительское и какое-то другое восприятие, наверное, мужское. Он переживал не за героиню, а за  неё, за Ольгу Тарханову. И всякий раз, когда героиня соскальзывала со скалы, или оступалась, он пытался поддержать её,  хватая за руки Ольгу Тарханову. Она кричала: «Люди! Я вас люблю! Где вы? Отзовитесь!  Как я вас люблю!»
  В конце концов,  Сергей слился уже с персонажем фильма, аквалангистом, которого героиня встретила на одиноком острове, объятом тайфуном со стороны легендарной  Никании. Силы природы,  тайфун, гроза, молнии пытались завладеть девушкой, и тут из-за скалы появлялся  русский витязь в доспехах,  Чурила Пленкович, сын кожевника, и спасал её из лап дракона, тайфуна, шквала, ветра… 
  Она говорила ему, Сергею Матюшину:  «Кто бы ты ни был великодушный богатырь, довольно, если приемлешь участие в моей напасти.  Я дочь Ваидивута, мужа почтейнешего в сей  стране, имя мне Прелепа, я сестра двенадцати братьев. Семи лет ещё  посвящена я  родителями моими Ишамбрату, божеству, поклоняемого порусам в бессмертном огне, горящим пред сим дубом…»
   Своё счастье женщина нашла на острове, куда сбежала от города, от людей, чтобы побыть в одиночестве, в объятиях случайного  аквалангиста-браконьера, занимавшегося промыслом трепанга.   Всё-таки воображение  Сергея вмешалось в сюжет фильма, он видел свою собственную историю встречи со случайной девушкой на острове, где он браконьерничал.

    …Шла последняя сцена спектакля. «Катя, что заставило тебя так пасть? Скажи мне!  — говорил несчастный   муж  героине, которую играла Ольга. —  Как ты озябла, однако! Ах, Катя, что тебя заставило так пасть? Какой же он, однако,  негодяй и мерзавец! Богат он, что ли? Зачем вы бабы деньги так любите! На что они вам? Может,  исправишься, Катя? Ты  так молода ещё…» — «Я пробовала уже, но … ничего не получается…» — «Ну тогда счастье наше напополам». Герой брал пилу и начинал пилить мебель и дом.  Голуби взлетали вверх, падали перья…
   Когда закончила визжать пила «Дружба», распилив дом и семейное счастье героев пьесы местного автора, все вышли на поклон к зрителям. Ольга искала глазами Серёжу.  Он не вышел к ней с цветами, не вбежал на сцену, она не обняла его.  Руки её опустились в безвольном поклоне. Это был поклон  отчаяния. Реквизитные бусы  разбежались по  сцене. Она прошептала: «Тара, Таруса, дорогая, милая, нежная, любящая, пошли мне его опять,  моего Феникса Ясного Сокола, пусть пёрышком своим он даст о себе знать. Хоть  пёрышком…»
 Занавес опустился.
 Цветы в её руках стали  тяжёлыми и ненужными…



15 мая 2011