Глава вторая

   
   У  него не было никакой приличной истории для этой незнакомой  бегуньи, случайно влетевшей в  его воображение, словно  проснувшийся от  зимней спячки под уличный фонарь растрёпанный   мотылёк.  Какие-то невразумительные восклицания внутреннего голоса замысловатыми фонетическими путями   преобразовались  из  междометья «о-го-го!» в полноценное  имя. Оно  замерцало перегорающей   лампочкой  в  пахнущем  чем-то кислым  и табачным дымом  подъезде.  Было впечатление, нарисовался   образ,  родилось имя.   Не  было только истории. Это имя, будучи ещё только звуком, не наполненным смыслом, словно намагниченная пустота, притягивало  к себе  корпускулы и микроны бытия.  Неужели этот фантом имени, преображённый воображением,  может  заполнить вакуум его жизни?
    Чего только ни валялось в мозгу автора, как на заброшенном чердаке, какой только    эгоистически возвышенной дребедени! Они были словно войлочные катышки на заношенном вязаном свитере, надетом наизнанку, на застиранном шарфике, висящем на его короткой шее со студенческих лет. Если бы это  видение  вдруг  высветило все уголки его сознания,  как же  невыгодно для  его  реноме смотрелся бы он в глазах своей воображаемой героини!  Одним словом, красота как идея,  смутила  его  смутный разум, который трезво сказал его  съёжившемуся  самолюбию, что он  недостоин её внимания.
     Это видение    под случайным именем «Ольга Тарханова»  он   припрятал в свой писательский потаённый шкафчик,  потеснив одни образы и  потревожив другие.   Даже не  припрятал, а наскоро засунул в какую-то бесхозную  клетку своего   серого вещества,  напитанного алкоголем, словно войлочная стелька весенней слякотью.
    В её судьбе было много путей, не освоенных писательским вымыслом. Что ей будет уготовано? Она, героиня романа, ещё не попавшая в переплёт вымысла,  обладала свободой, которая не снилась сочинителю. Как актриса, выставленная за кулисы, она ждала  указания режиссера, который ещё решал, брать её на роль его путеводной звезды в его свободном плавании или нет. 
  Это поспешное избавление от наваждения,  а именно  избавление от той секунды, которую  Анри Стендаль назвал бы «магической», из которой рождается  дух творчества, отчасти   объяснялось  болезненным чувством мужской и писательской  несостоятельности — о ней  всечасно напоминал пустой карман с прорехой,    а также  дырявая подошва правого сношенного  ботинка, хотя внешне он  смотрелся, вероятно,   презентабельно — длинный бежевый заграничный плащ, красный шарфик. Даже такой  вид   привлёк старую  нищенку и пронырливую цыганку. Они  по очереди выудили  из его  кармана    мелочёвку. «Лучше дать, чем слышать проклятия в спину».  Цыганка успела шепнуть  несколько слов предостережений и несколько слов предсказаний, несколько слов о его прошлой  жизни.  Он не верил её предсказаниям, лишь бы  отвязалась.  Доля правды в её словах была, или эти слова неуловимо льстили его  самолюбию, чтобы  внушить в них веру. Сила внушения заключалась в лести.  При всём  его  ничтожном положении в обществе, слова цыганки внушали  ему  кое-какую веру в  своё достоинство. Из чувства противоречия он пытался  доказать самому себе, что достойное положение  в обществе обеспечивается не статусом, а талантом.  Наивность высшей пробы могла быть оправдана не каким-то дарованием, а исключительно  гениальностью.
   Он  не хотел, чтобы  его  воображение распалялось до страсти вожделения или художественного замысла.  Он   оступился в лужу,  и нога его,  его  любимая нога,  тотчас  ощутила  хладную  сырость в ботинке, и он  почувствовал, будто это уже  не его  нога, куда порой убегало  его  сердце от страха и от счастья,  а чья-то чужая,  будто приставленная, как деревянный костыль. Прихрамывая на эту ногу, он поплёлся без всякого воодушевления своей дорогой.
    …Он намеревался  выбить кое-какие деньги у задолжавшего издателя, избегавшего с ним встречи, поэтому  шёл наугад,  чтобы застать его врасплох.  Он  свернул в подворотню, прошёл арку, оказался в дворике-колодце,  поднялся по высокой железной лестнице. В голове болтались обрывки вступительной  речи. Он  затеял литературную аферу не по доброй воле. В кармане у него лежала дискета с мистифицированным текстом. Как изысканно  отомстить издателю, который выставил   самолюбивого  автора попрошайкой собственных  гонораров?  Он   собирался напомнить  ему  некрасивой  роли алчного издателя Маркса, присвоившего права на  все произведения писателя,  и о  великой роли издателя Лейкина в судьбе Чехова,  не плати он по восемь копеек за строчку в своём журнальчике, из Антоши Чехонте  не вырос бы великий русский  писатель  Антон Чехов… Что участь человека может зависеть от строчки, а куда заведёт строка, не знает даже сам автор… Что писателю тоже нужны деньги,  кормить семью, писать новые книги…  Не перебирать же  высушенный спитой чай и продавать по три копейки, как Антон Павлович…
    Он  застал издателя в стильном кабинете, с секретаршей и дизайнером. Тот  приветствовал: «А, господин писатель, заходи дружок!»  Предложил кофе, угостил печеньем. Брылястое  лицо выглядывало из-под очков, в приветливых  глазах с нависшими веками   таилась угроза отлучения от литературы.  Он   не высказал заготовленные аргументы, начал издалека, что вот, мол, у меня есть неопубликованные письма Чехова во Владивосток, что  готовлю сенсацию.  Интерес возрос тотчас.
    Писатель   снял ботинок, вынул стельку,  с озабоченным видом просунул в неё указательный палец. «Ты принёс?»  Он   кивнул, ещё более задумчиво  разглядывая палец с криво остриженным ногтем. «Надо бы ботинки новые  покупать.   Аванс бы…»   Напялил полуботинок, притопнул, оставив заметный мокрый след,   и полез во внутренний карман плаща за дискетой. Вынув,  тотчас  засунул вовнутрь.
   «Вот что!» — сказал он и, обернувшись к дизайнеру со словами: «Давай-ка зафиндючим нашего писателя  на биллборд». Ещё не зная в чём дело,  наш писатель,  принуждённый быть счастливым на фотографии,  был переодет в жёлтую футболку и выставлен  перед фотокамерой и софитами в их отдельной  студии. 
    Заснятый материал тотчас  был  спущен в компьютер, обработан  фотошопом, и под  руками у модели  оказались бутылки с водкой местного производителя. «Сойдёт!» — заключил дизайнер. «Ты будешь рекламным лицом этой водочной  компании», —  сказал владелец рекламно-издательского агентства. Он  пошарил в карманах, извлёк  две сотенных  федерального казначейства США.  «Это тебе гонорар от заказчика». Эти две бумажки тотчас переменили    человеческую участь, а возможно и писательскую судьбу. А ведь выйди он  на мостовую  без этих шершавых бумажек, наверняка бы залетел  под колёса проезжающего автомобиля…